Воспоминания: из бумаг последнего государственного секретаря Российской империи - Сергей Ефимович Крыжановский

мысли, узнав, что должность эта была значительно понижена в ранге и правах по сравнению с соответствующей ей ранее должностью управляющего делами Комитета министров; предлагать Н. Н. Львову положение чисто бюрократическое он не находил возможным. Затем, после неудачных попыток сговориться с другими общественными деятелями и привлечь их в состав кабинета, особенно же после впечатления, произведенного взрывом на даче, Столыпин повернул направо, а затем под влиянием близких к нему людей склонился к национальной политике и держался этого направления до конца.

В области идей Столыпин не был творцом, да и не имел надобности им быть. Вся первоначальная законодательная программа была получена им в готовом виде в наследство от прошлого. Не приди он к власти, то же самое сделал бы П. Н. Дурново или иной, кто бы стал во главе. Совокупность устроительных мер, которые Столыпин провел осенью 1906 года, в порядке 87-й статьи Основных государственных законов, представляла собой не что иное, как политическую программу князя П. Д. Святополк-Мирского, изложенную во всеподданнейшем докладе от 24 ноября 1904 года, которую у него вырвал из рук граф С. Ю. Витте, осуществивший часть ее в укороченном виде, в форме указов 12 декабря того же года. В частности, предусмотренное программой Святополк-Мирского упразднение общины и обращение крестьян в частных собственников, так называемый впоследствии закон Столыпина, был получен им в готовом виде из рук В. И. Гурко. Многое другое – законопроект об устройстве старообрядческих общин, об обществах и союзах, проект переустройства губернского и уездного управления и полиции – Столыпин нашел на своем письменном столе в день вступления в управление Министерством внутренних дел. Оставалось лишь принять или отвергнуть их. И Столыпин принял и, в большей части, провел.

Сохранил он и основной недостаток полученной в наследство программы устроения России – отсутствие в ней мер к усилению защиты государственного строя от посягательств и потрясений. Он полностью разделил в этом отношении ошибку предыдущих реформаторов (князя [Святополк-]Мирского и графа Витте), полагавших центр тяжести в удовлетворении общественного мнения и видевших гарантии порядка не столько в организации и усилении власти, сколько в идеях и поддержке общества. Все попытки, не раз возобновлявшиеся, встать на путь органического переустройства аппарата власти успеха не имели. Он боялся пойти вразрез с настроениями в Думе и оттягивал решение; дело это свелось к разработке проекта переустройства полиции, вытекавшего еще из работ комиссии графа А. П. Игнатьева (1904–1905 гг.), да и тот осуществления не получил. В результате по уходе Столыпина Россия осталась при той же архаичной и бессильной администрации и при том же несовершенстве средств внутренней охраны, как и в момент его появления на государственном поприще. И даже земельная реформа оказалась построенной на песке, так как не было власти, способной охранить новый порядок и дать ему время подняться на степень действительного оплота государственности.

Полицейская защита порядка в столице империи по-прежнему была в пять раз менее действенна, чем в столице Франции, и в семь раз слабее, чем в столице Англии. В результате при первом порыве революционной бури столица оказалась во власти безоружных почти толп запасных солдат и черни, и в наступившем параличе власти рушился весь государственный строй, а с ним и все результаты земельной реформы. Хуторяне и отрубники были лишены своих владений при молчаливом одобрении масс сельского населения, не успевших еще воспользоваться землеустройством.

То же, что возникло впоследствии как бы из личного почина Столыпина: законы о Финляндии, закон об образовании Холмской губернии – могут считаться, первый по существу, второй по форме и способам проведения, не только излишними, но и прямо вредными мерами. Впрочем, и тут Столыпин был не самостоятелен, а действовал под давлением обстоятельств. Финляндские законопроекты были выдвинуты группой влиятельных финноведов, образовавшейся в сферах задолго до появления Столыпина у власти. Проект же земства в западных губерниях возник в результате настояний национальной группы Государственной думы, на которую Столыпин опирался и которой ядро состояло из русских помещиков западного края.

Закон о Холмской губернии явился результатом компромисса между планом областного устройства России, выработанным в 1907–1908 годах, предполагавшем в будущем возможность автономии Польши и ее государственного отграничения от России, и настояниями холмского духовенства во главе с епископом Евлогием, нашедшим способ заинтересовать этим вопросом государя. Во многом Столыпин отступил при первом же сопротивлении, угрожавшем его положению у престола, от первоначально усвоенной программы. Наиболее резким примером является судьба проекта преобразования губернского и уездного управления, который был провозглашен очень торжественно, с созывом для сего впервые Совета по делам местного хозяйства – этого, по выражению Столыпина, «преддумья» – и от которого он тотчас же отказался, как только столкнулся с оппозицией объединенного дворянства. Нельзя, конечно, и ставить эти колебания в вину человеку, который всю предшествовавшую служебную жизнь провел в кругу местных интересов и отношений и сразу, без всякого перехода, попал в водоворот событий государственного значения, притом в такое смутное и напряженное время. Многое следует отнести и на долю утраты равновесия духа – следствие ослабления здоровья и разочарования в связи с политическими неудачами последнего периода.

Страстная натура Столыпина, склонная всегда к некоторому преувеличению защищаемой темы, и слабость, которую он питал к аплодисментам и успеху, побуждали его к увлечению выигрышными вопросами, не имевшими действительного государственного значения. Отсюда и острота, которую он придал своей неудаче в деле проведения закона о земстве в западном крае, и необычные меры воздействия на своих противников в Государственном совете, П. Н. Дурново и В. Ф. Трепова, которые он исторг у государя, что в корне испортило его отношения и с Государственным советом, и с Государственной думой.

Но не в идейном творчестве заключалось значение Столыпина. Оно лежало, прежде всего, в области государственной психологии – создания атмосферы, благоприятной правительству и его начинаниям. Блеском своего таланта и обаянием своей личности, умением идеализировать свою деятельность, поднимать идеи на пьедестал Столыпин вдохнул жизнь в завещанную прошлым программу устроения России, сумел освоить ее и слить со своей личностью. Он сумел привлечь к своей деятельности доверие общества, втянуть его в орбиту своих мыслей, создать в глухой провинции, вне поля зрения официального Петербурга, новую общественность, ставшую для него опорой. Он первый внес молодость в верхи управления, которые до тех пор были, казалось, уделом отживших свой век стариков. И в этом была его большая и бесспорная государственная заслуга.

Столыпину удалось то, что не удавалось ни одному из его предшественников. Он примирил общество, если не все, то значительную часть его, с режимом. Он показал воочию, что «самодержавная конституционность» вполне совместима с экономической и идейной эволюцией