Воспоминания: из бумаг последнего государственного секретаря Российской империи - Сергей Ефимович Крыжановский

он имел возможность удостоверить, что вас видел и знает». Разумеется, я и от этого отказался, с чем Балинский и уехал. Весь его рассказ оставил впечатление чего-то недоговоренного.

Спустя несколько дней, вернувшись домой к завтраку, я узнал, что в мое отсутствие дважды заезжал митрополит Питирим и просил дать ему знать по телефону, как только я вернусь домой. Митрополита я видел лишь раз примерно за год перед тем, когда он приезжал ко мне в Мариинский дворец, место моей службы, справляться о деловых и нравственных качествах служившего в Государственной канцелярии князя Жевахова, впоследствии обер-прокурора Святейшего синода, и произвел впечатление очень умного человека, резко выделявшегося из общего уровня наших иерархов; тогда, между прочим, в разговоре он спросил меня, не согласился ли бы я занять должность обер-прокурора Синода, на что я ответил, конечно, отрицательно, обратив весь разговор в шутку; через день я отдал митрополиту визит и провел у него минут десять с Э. Б. Войновским-Кригером[50], которого там застал. Этим отношения наши и ограничились. Я позвонил к митрополиту, и тот сообщил, что приезжал по высочайшему повелению переговорить «о деле государственной важности», как сказал он; просил его принять.

Мне не хотелось, чтобы его карету лишний раз видели у моего подъезда, а потому сам отправился к нему в Лавру.

Митрополит сказал, что государь поручил ему переговорить со мною доверительно о следующем. Его величество озабочен приисканием подходящего лица на должность председателя Совета министров, которую он находит необходимым, по обстоятельствам военного времени, соединить непременно с должностью министра внутренних дел. Он имеет в виду несколько кандидатов, но прежде, чем решить, к кому обратиться, желает заранее знать отношение их к некоторым вопросам, чтобы избежать затем неприятных разговоров, так сильно, по словам митрополита, надоевших его величеству. «Этими вопросами являются, – продолжал владыка, – отношение к Протопопову – раз и к известному лицу – два». – «То есть к Распутину?» – спросил я. «Да, к Григорию Ефимовичу».

Вопросы, как и весь разговор, были для меня неожиданностью, тем более что личное недоверие государя было мне хорошо известно, и государь всего лишь год назад отклонил вторичную просьбу Горемыкина о назначении меня министром внутренних дел. Может быть, поэтому именно я запомнил точно свой ответ. Я ответил, что вполне доволен своим теперешним положением и ничего не ищу, а потому скажу свое мнение откровенно. Протопопова я считаю человеком совершенно ничтожным, лишенным к тому же всякой подготовки и знаний и не способным быть не только министром, но и делопроизводителем в любом министерстве. Он не более как пустое место, ничего не делает и делать не может, все сбросил на руки товарищей, и сам занимается одной болтовней. Практически он совершенно безвреден, но агитация, поднятая против него бывшими думскими друзьями, основанная, без сомнения, на том, что он принял назначение, не спросив их, и повернул направо, а может быть, и на том, что они боятся Протопопова, как человека знающего много лишнего, делает пребывание его в среде правительства совершенно нежелательным.

Митрополит пояснил на это, что его величество сам сознает непригодность Протопопова как министра, но не считает возможным теперь же его уволить, вся поднятая против него травля исходит, по убеждению государя, от тех самых лиц, которые, как Родзянко, только что перед тем советовали назначить Протопопова министром торговли и всячески его хвалили и которые все оказались против, как только государь по своему почину дал ему другое назначение. «Стоило мне его назначить, – сказал, по словам Питирима, государь, – как тотчас Протопопов оказался сумасшедшим». Поэтому его величество хотел бы несколько отсрочить выход Протопопова из состава правительства. Но так как он находит необходимым соединить должности председателя Совета с министром внутренних дел в одном лице, то предполагает поместить Протопопова на должность министра иностранных дел.

Я ответил, что назначение Протопопова министром иностранных представлялось бы уж совершенно невозможным, как потому, что придаст новую пищу толкам о намерении правительства заключить сепаратный мир, так и потому, что в роли министра иностранных дел Протопопов способен причинить своей невоздержанной болтовней величайшие осложнения. Поэтому, раз его величеству угодно отсрочить увольнение Протопопова, то я предпочел бы сохранить его еще некоторое время министром внутренних дел с тем, чтобы мне было предоставлено право избрать ему товарищей министра по своему усмотрению; этим путем я мог держать министерство в руках до времени, когда удастся убрать Протопопова окончательно; мне при этом пришло в голову имя М. Э. Ячевского, псковского губернатора, который, будучи назначен товарищем министра, ведающим полицией, превосходно справился бы с этой, первенствующей задачей ведомства, да, кстати, как человек очень ловкий, нашел бы способ выжить поскорее Протопопова.

Что же касается «известного лица», сказал я, то я смотрю на дело так. Государь волен совещаться с кем ему угодно и о чем ему угодно, в том числе и с Распутиным, и никто не вправе в их отношения вмешиваться. Если, однако, лицо, с которым государь частным образом совещается, станет выносить секрет этих отношений на улицу, а тем более похваляться своим положением, лезть к министрам и расточать обещания, то при этих условиях служить на ответственном месте я не счел бы возможным. Вообще же, если бы государю, к величайшему моему смущению, угодно было возложить на меня те обязанности, о которых идет речь, то я очень просил бы его величество облегчить мне на первых порах их выполнение, согласившись на временный отъезд Распутина из столицы, а главное, разрешив обезвредить тот круг проходимцев, которые эксплуатируют «старца» в своих видах, путем административной их высылки на время войны в места более или менее отдаленные.

Вместе с тем, идя навстречу пожеланиям государя в этих двух вопросах, как затрагивающих его личные чувства, я должен был бы заранее просить соизволения его величества на некоторые меры, необходимые для осуществления государственного и общественного порядка в переживаемое тяжелое время.

Я просил бы, прежде всего, изменить, хотя бы на время войны, существующий порядок всеподданнейших докладов в том отношении, чтобы, за исключением министров императорского двора, военного и морского, один лишь председатель Совета имел бы у его величества личный доклад; всеподданнейшие же доклады всех остальных министров производились бы ими совместно в заседаниях Совета министров под личным его величества председательством, и лишь в крайних случаях единолично, но в присутствии председателя Совета. Во-вторых, чтобы Петербург изъят был из подведомственности военным властям и подчинен был на общих основаниях гражданской власти с предоставлением председателю Совета министров в вопросе о расквартировании резервных войск, скорейшее сокращение численности коих вообще, и в Петербурге и его окрестностях в частности, я считал бы первейшим условием