Когда сливаются реки - Петрусь Бровка

Алесь долго бродил по полям, побывал и около озера, а когда возвращался домой, услышал за бугром на пергалевской дороге мощный и ровный гул мотора. Сначала он подумал, что, может быть, это переводят с поля на поле трактор. Или, может быть, танк на маневрах? Но о танках вокруг ничего не было слышно. А вдруг это одна из тех машин, которые были обещаны для строительства?! И обрадовался — не только потому, что приятно было наконец получить под свое начало технику, но и потому, что это был несокрушимый довод в пользу его предложения. Машины дают вовсе не для того, чтобы они простаивали!..

Солнце уже заходило над озером, длинные тени от крыш легли через все поле. Зеленоватая отава заливала низины, а воздух, казалось, звенел в предчувствии близких заморозков.

Из-за бугра появился бульдозер. Молодой парень в синей спецовке поздоровался.

— Я на «Дружбу народов», — сказал он. — Далеко?

— Уже приехали...

— А где найти начальника строительства?

— Это я...

Парень, почти ровесник Алеся, смерил его недоверчивым взглядом.

— Мне шутить некогда!..

— Я и не шучу, — засмеялся Алесь.

— Ну... тем лучше! — сказал бульдозерист. — Куда же мне ехать?

— Пока в село...

Появление первой машины в Долгом вызвало всеобщее оживление — о бульдозерах здесь знали только из газет да еще видели их иногда на снимках в журнале. За машиной увязались мальчишки.

— Прямо танк! — восхищался один из хлопчиков.

Другой, постарше и поопытнее, авторитетно поправлял:

— Больше!.. Танков не видел, что ли?

Когда машина подходила к старой мельнице, там уже собралась толпа взрослых. Среди оживленного говора выделялся голос Лайзана, который считался знатоком техники:

— Такой машиной можно было всю старую Латвию подцепить и передвинуть на новое место...

Многие долговцы, пергалевцы и эглайнцы собрались около бульдозера.

— Си-ила! — восхищался Кузьма Шавойка. — Сколько ж она горючего жрет?

— Поменьше, чем ты! — съязвил кто-то.

Была тут и приходившая в магазин Аделя Гумовская, но она смотрела на все со стороны, притаившись за кустами. Подойти ближе не отваживалась — мало ли что подумают и скажут!.. Особенно осторожной она стала после того, как подкинула листовку Рудаку. То, что видела Аделя сейчас, глубоко и сильно поразило ее. «Что может поделать Казюк против такой силы?» — признавалась она сама себе, любуясь статной фигурой Алеся, который что-то оживленно рассказывал обступившим его людям. Сомнения, уже не впервые в последнее время, заползали в ее душу...

Алесь вернулся домой в приподнятом настроении, хотя сегодняшний спор с Березинцем продолжал тревожить его. А тут еще мать подлила масла в огонь — спросила, словно бы в шутку:

— А правда ли, сынок, люди говорят, что ты на дочке Пашкевичуса из «Пергале» женишься?

— Это кто же такое трезвонит? — ответил он вопросом на вопрос матери.

Агата, по-своему истолковавшая недовольство и озабоченность сына, поспешила высказать свои соображения:

— И я говорю: что в ней такого особенного? Маленькая да ладненькая, и только. Если человеку ученому жениться, так, я думаю, надо ученую, городскую и выбирать. А это что — только молитвенник в костеле и умеет читать...

Агата не заметила, как еще больше поскучнело лицо Алеся, и, расценивая его молчание как согласие, развивала свои рассуждения:

— Ну, а если нашу, сельскую, брать, так такую, чтобы кровь с молоком!.. Чтобы она и работать умела, да чтобы и показать ее людям не было стыдно...

И только когда Алесь вышел за дверь, ничего больше не сказав, у нее закралось подозрение, что тут не все ладно и что, может быть, она своей неосторожностью обидела сына.

Алесь и в самом деле не находил места от грустных мыслей... «Черт меня понес на эту стройку! — распекал он себя. — Лучше уж работать среди чужих людей! А тут все лезут в душу, дают советы, словно ты все еще мальчишка, и никто не постарается понять, что у тебя на душе... И ничего тут путного не сделаешь, все будешь согласовывать да увязывать, клянчить каждую подводу. Почему было мне не попроситься на Волгу? Вот где настоящий размах! — И он с завистью вспоминал письмо Вити Шаркевича, полученное вчера из Куйбышева. — Это же надо подумать — одних составов, груженных материалами, потребуется сорок две тысячи... Чуть не половину земного шара можно обернуть одними этими составами. А у нас тут что?»

Алесь не заметил, как дошел до стежки, которая вела к лесу. Звали ее партизанской, по старой памяти. Холодный ветер пронизывал Алеся, его охватывала дрожь. «Как же я снова очутился здесь? — спохватился он и, вспомнив Анежку, усмехнулся. — Нет, моя дорогая мама, недаром заносит твоего сына на эту дорожку, и не зря говорят люди... А что, если зайти к Анежке? Родители, наверное, сочтут за сумасшедшего. А что люди наговорят, когда явлюсь я туда ночью! Да и холод собачий!»

Алесь стоял на партизанской стежке около высокой раскидистой ели, и на мгновение ему почудилось, словно отец коснулся его плеча, пытаясь утешить:

«Успокойся, все перемелется, сынок!..»

Алесь настороженно согнулся — это ветер наклонил к его плечу лохматую ветку. Однако ему стало легче, ведь на такие трудные дела шли люди, а голов не вешали. «Нет, — подумал он, — надо довести дело до конца, а потом махну или на Волгу, или на Енисей, — куда душа пожелает!»

XIII

Анежка, задумавшись, ходила по своему пригуменью. Выдался на редкость солнечный день. Было тепло, как летом, только листва на деревьях сильно поредела и пожелтела. С поля тянул тихий свежий ветерок, и смолистый запах молодого сосняка по-весеннему пьянил. В небе плыли редкие, просвечивающие облачка, словно кто разлохматил марлю и бросил ее в воздух. На улице не слышно ни стука, ни голоса — день воскресный; отец и мать уехали, не сказав куда, но Анежка догадывалась, что направились они в костел. Отец еще ни одного воскресенья не пропустил, чтобы не побывать у пана клебонаса. Анежку сегодня с собой не звал, потому что как сказал сам, отрекся от нее. «Иди на скрут головы. Делай что хочешь!» — были его последние слова.

И хотя тяжело было это слышать от родного отца, но Анежка понимала, что намечался важный перелом в ее жизни, который был неизбежен. Она даже подумала: «Так ли уж страшен клебонас с его костелом?» С малолетства она воспитывалась так, что подобное сомнение считалось великим и непростительным грехом. Клебонас Казимерас, который принимал и отпускал грехи и поучал в проповедях добродетели, действительно казался ей наместником бога на земле.

Многие посмеивались над Анежкой:

— Смотрите, смотрите — наша монашка пошла!..

Много требовалось воли, чтобы терпеть все это. Наконец она поняла, что не может жить одна, без сверстниц, без молодежи. А в прошлое воскресенье даже пропустила службу в костеле...

После случая с письмом отец настоял, чтобы она пошла с ним к пану клебонасу на исповедь. Анежка не может забыть этой короткой, но тяжелой дороги, казалось, что в груди у нее не сердце стучит, а катается тяжелый камень, причиняя непрерывную боль. Когда она представляла бледное, с маленькими хитрыми глазками лицо клебонаса, ей становилось страшно. Они уже подходили к костелу, когда в ней неожиданно заговорило упрямство.

— Не пойду! — смело глянула она в глаза старому отцу, остановившись у самого входа.

— Анежка, что с тобой?

— Не хочу я идти... не могу, меня всю знобит. — И она говорила правду, потому что и в самом деле из раскрытых дверей костела, из-под старых лип тянуло сыростью и холодом.

— Побойся бога!..

— Не могу я, тата...

Анежка повернулась и почти побежала бегом. Отец крикнул ей вдогонку, что проклинает ее... Что, какие силы заставили потом ее прийти сюда одну в будний день, помолиться и исповедаться? Она сама этого не понимает...

И вот сегодня она осталась дома одна и ходила, нервничая, по пригуменью. Вокруг стояла тишина, а на душе покоя не было. Все перевернулось и смешалось. Когда-то отец ее так любил! Откуда бы ни приезжал — с поля или с базара, — поднимал ее на руки и кружил над головой. Она смеялась и вскрикивала от сладкого испуга, а за ней развевались разноцветные ленты, которыми украшала ее голову мать. Помнит Анежка, хотя уже и не так ясно, и другую пору. Лежит она в небольшой деревянной кроватке, которую смастерил для нее отец. Она маленькая, ее ножки еще не достают до спинки. Анежка делает вид, что спит, глаза ее крепко зажмурены. Но она хитро посматривает сквозь ресницы и видит, как отец кладет ей под подушку конфеты. Хочется схватить их сразу, но она молчит, пока не скрипнут двери за отцом, уходящим на работу. Ждет она еще несколько минут после этого, потому что знает — отец может посмотреть в окно. Потом уже она дает себе волю: вскакивает и быстро, как белка орех, вышелушивает конфету из бумажки и сует в рот. Она приятно, с холодком тает во рту.