Рыцари Дикого поля - Богдан Сушинский

— «Не говоря уже о том, что…» — подтрунивая, предупредила его графиня и, по-детски сморщив носик, смешно подергала им, пытаясь свести весь их разговор, как и встречу, к игривой легкости неожиданного свидания двух влюбленных.

— И что же. — с непростительной наивностью поинтересовался князь.

— Как видите, мне удалось убедить его.

— Я очень побаивался, что вы не сумеете вырваться из Денновера. Особенно после того, как я сумел бежать. Генерал д’Арбель наверняка рассвирепел и заподозрил, что в этом побеге помогали мне вы и Ян-Казимир.

— Он в самом деле рассвирепел бы. Но я сумела доказать ему, что это не так. Что я не успела вам помочь.

— И генерал покорно воспринял ваши заверения?

— Что ему оставалось делать, мой ревнивый князь? Важно не то, кого ты убеждаешь, а какие аргументы находишь.

— Мне не хотелось бы вникать в сущность этих аргументов. Лейтенант д’Эстиньо утверждал, что вы очень понравились генералу.

— Ах, этот негодяй д’Эстиньо…

— Он слишком нахраписто вел переговоры с вами?

— И, как никто другой, оказался заинтересованным в том, чтобы вы были казнены. Или выкуплены. Но за очень большую, совершенно немыслимую сумму.

— Не может быть. Мне казалось, что наоборот, лейтенант… Позвольте, так не вы ли убили генерала? Пошел слух о его странной гибели…

— Неужели я похожа на женщину, способную убить доблестного генерала?

— Боюсь остаться единственным, кто усомнится в этой вашей способности.

— Мой князь!.. Вы всего лишь хотели предположить, что я способна погубить генерала, как всякого другого мужчину; всего лишь погубить. И вообще… хватит о лейтенантах и генералах, мой вечно сражающийся полковник. Только ваше бивуачно-походное воспитание не позволяет вам забыть о них и вспомнить, что вы наконец-то встретились со мной.

— Я помню об этом, графиня. Вы удивительно прекрасны.

— Пусть бы об этом услышала виконтесса Камелия.

«Значит, мои похождения в доме доктора де Жерона для нее тоже не тайна, — почесал затылок Гяур. — К счастью, графиня восприняла это спокойнее, чем я ожидал. Разве что не все знает? Пока что не все…».

— Давно хотел спросить. Граф де Ворнасьен отвел мне в своем особняке флигель. Вам приходилось бывать в нем, графиня?

— Да уж, побывала, — томно произнесла Диана, давая понять, что с воспоминаниями покончено — как с теми, что связаны с генералом д’Арбелем, так и с теми, что заставляют упоминать виконтессу Камелию Фердгайнд. — Прелестное жилище.

— Рад, что вам понравилось.

— Почти как ваша голубятня в Каменце, мой скитающийся по диким степям Славяно-Татарии князь.

— В таком случае, вы несправедливы в своей оценке, — понял полковник свою оплошность. Он забыл правило, которое в свое время выработал в отношениях с графиней Дианой: «Услышать сказанное женщиной еще не значит услышать то, что она в действительности сказала».

— А я никогда и не бываю справедливой, мое воплощение праведности.

— Какое радужное признание!

— Зато бываю нежной, а порой и желанной.

Они все еще стояли посреди приемной во дворце графа де Ворнасьена. И Гяур уже склонен был то ли подняться с графиней на второй этаж, в свои покои, то ли перейти во флигель. Однако Диана, которая в подобных ситуациях всегда проявляла ровно столько инициативы, сколько нужно было, чтобы, продиктовав свою волю, сделать вид, будто подчиняется воле пылкого князя, в этот раз вела себя крайне сдержанно.

Разговор их не клеился. Несмотря на словесные изыски, встреча все-таки получилась значительно холоднее, чем должна была быть после всего, что произошло со времени их последней встречи.

— Разве сегодня в мои покои мы так и не поднимемся?

— Мне не нравится это слово — «покои», во время наших встреч оно кажется таким неуместным.

— Тогда что происходит?

— Вы нетерпеливы, как венгерские гусары перед атакой. Ничего страшного не происходит, мы ждем появления хозяина этой обители.

Едва Диана произнесла это, как сзади послышались шаркающие шаги.

29

— О, вы наконец-то нашлись, милейший!

Гяур резко оглянулся и увидел в дверях сухопарую согбенную фигуру графа де Ворнасьена. Достаточно было взглянуть на него, чтобы еще раз убедиться, насколько сдал старик после того, как в один день потерял сына, невестку и внука. Впрочем, даже если бы князь не знал об этой потере, он все же отметил бы в облике хозяина этого прекрасного, чудом уцелевшего во всех осадах и оборонах дворца нечто кричаще сиротское.

— Признаться, я боялся, что… сами понимаете… Ведь мне сообщили, что вы отправились в рейд против испанцев.

— Всегда помню, что в ваших жилах течет испанская кровь, но война есть война…

— Я не об этом, — замахал пергаментными костлявыми руками граф. — Совершенно не об этом. В моем возрасте и в моем состоянии трудно прислушиваться к зову той или иной крови. Все чаще слышится иной зов, оттуда, — указал он перстом в потолок, за которым, по всей вероятности, должно было находиться небо. — И если бы с вами произошло то, что не должно произойти, эта скромная обитель опять осиротела бы.

Граф подошел к камину, поклонился де Ляфер, как бы испрашивая у нее разрешения, и уселся в глубокое низенькое кресло, у которого стояла небольшая подставка для ног. Гяур помнил, что это кресло с подставкой у камина было любимым местом графа. Уже поэтому он мог проводить здесь целые часы — молча, с закрытыми глазами, предаваясь каким-то своим воспоминаниям и горестям.

— Присядьте, друзья мои. Извините, что помешал вашей встрече. Я ведь знаю, как вы мечтали о ней. Но отныне у вас будет много времени, поскольку теперь этот дворец является и вашим домом.

Диана сразу же опустилась в избранное ею кресло, а Гяур немного задержался, явно не понимая, что граф имеет в виду.

— Я не принадлежу к людям, стремящимся взять в могилу то, что на том свете, увы, не понадобится.

— Не самая приятная тема для разговора в присутствии прекрасной дамы, — попытался прервать его исповедь князь, однако сама прекрасная дама взглянула на него с таким холодным осуждением, что мысленно он тут же извинился перед обоими.

Возможно, Гяур произнес бы эти извинения вслух, если бы Ворнасьен хоть как-то отреагировал на его бестактное предостережение.

Тем временем появился слуга с подносом, на котором стояли бутылка вина и небольшие медовые прянички — излюбленное угощение хозяина.

— Однако я не принадлежу, — продолжил граф, — к тем легкомысленным людям, которые уходят из этого бренного мира, совершенно не заботясь, кому достанется все нажитое ими. Пока я был уверен, что усадьба достанется сыну, подобные мысли не занимали меня. Но когда… Словом, мне хотелось бы, чтобы мой дом достался тому, кому хотелось бы, чтобы он ему достался.