Рыцари Дикого поля - Богдан Сушинский

— «Перунов форт»? Прекрасное название. Монастырь тоже назовем «Перунов». Все ваши условия и обещания, конечно же, принимаются. Здесь у вашего повстанческого войска появится надежная база, но… Вы, полковник, уверены, что Запорожская Сечь захочет принять и признать вас?

— Почему ты задался этим вопросом? — насторожился Хмельницкий. — Кто-то из моих казаков уже ударился в сомнения?

— Сомнения придут позже, полковник. Просто я помню, что на Сечи есть свой кошевой и свои куренные атаманы. С ней связаны многие известные атаманы, например, Сирко, Богун, Кривонос, Барабаш, Морозенко…

Догадывался ли Велес, что каждое из названных имен больно ударяло по самолюбию подавшегося в бунтари генерального писаря реестровиков? Вряд ли, иначе не морщинил бы лоб, пытаясь припомнить еще несколько имен. Впрочем, Хмельницкий и сам мог бы подсказать их — полковники Пушкарь, Кричевский, Сомко, Золотаренко…

— Нет, не перевелись пока еще на Диком поле рыцари казачьи, не перевелись, — проворчал только для того, чтобы достойно выйти из потока воспоминаний об этих казачьих предводителях.

— К тому же вы пока еще являетесь генеральным писарем реестрового казачества. Именно того казачества, которое находится на содержании у польской королевской казны. Не случайно поэтому запорожские казаки, особенно сечевики, всегда относились к реестровикам с недоверием; помнили, что казацко-крестьянские восстания в Украине поляки всегда предпочитали подавлять саблями и пиками украинцев реестра.

— Сам предвижу, что сближение наше легким не будет, — вздохнул полковник. [15] Однако другого хода не существует. Настоящее большое восстание в Украине должно начинаться с Сечи, с благословения сечевого братства, иначе противостояния не миновать. Почему заговорил об этом, сотник?

Велес задумчиво пожевал полоску конины и мечтательно посмотрел в окно-бойницу, за которой виднелся изгиб крепостного вала.

— Если же договориться с сечевыми старшинами так и не удастся, сразу же возвращайтесь сюда. Мы не будем называть наш форт «сечью», чтобы не вносить раскол в казачество. Сечь всегда должна оставаться одной — Запорожской, предками нашими завещанной. Но что нам помешает заложить здесь основной повстанческий лагерь, прикрыв его, на случай нападения, тремя-четырьмя большими сторожевыми лагерями, но тоже укрепленными. Чтобы повстанцам было куда идти, где вооружаться и проходить хоть какую-то воинскую подготовку.

— Если на Сечи у меня не сложится, наверное, так и поступлю.

— Я тем временем буду подбирать людей, которые согласны охранять лагерь; может быть, постепенно сформирую казачью сотню.

— Подбирай, обучай и жди, — сдержанно напутствовал его полковник. — Рано или поздно мы снова увидимся.

Весь последующий день казачьи разъезды осматривали окрестные возвышенности и равнины. Даже небольших польских подразделений поблизости не появлялось; создавалось впечатление, что шляхтичи, в частности командование гарнизона, все еще не могли прийти в себя после гибели дозорного полуэскадрона. Зато под вечер с севера, со стороны Канева, показался небольшой обоз в сопровождении трех десятков всадников. Как выяснилось, это возвращался в скит брат Федора двадцатидвухлетний Улас. Большую часть всадников, сопровождавших его обоз, составляли городовые казаки, которые намеревались добыть себе славы на Сечи. К тому же на возах ехали навстречу своей судьбе четыре женщины, молодые вдовы-казачки.

Как сообщил Улас, русоволосый молодой богатырь, небольшие польские разъезды дважды встречали их неподалеку от прибрежья Днепра, однако нападать не рискнули. Возможно, потому и не нападали, что пока что в состоянии войны с украинским казачеством Речь Посполитая не пребывала.

Услышав, что Хмельницкий намерен поднять восстание, два десятка этих степных воителей тут же захотели присоединиться к его отряду. Полковник не возражал, однако двоих беглых братьев-семинаристов все же попросил хотя бы на время остаться в ските.

— Вы уже можете считать себя запорожскими казаками, которые служат в гарнизоне «Перун-форта», — сказал он, обращаясь к близнецам. — Но так уж сложилось, что знания ваши семинаристские нам пока что нужнее, нежели ваши сабли. А как разумно применить их в деле нашем святом, в этом вас наставит на путь истинный настоятель пещерного монастыря сотник Велес.

26

Слово свое лейтенант д’Эстиньо пока что сдерживал. Когда все, кто находился у резиденции коменданта, вошли в нее, он вдруг вспомнил, что в подвале, рядом с темницей, в которой генерал держал его как заключенного, находится небольшой арсенал. Отправившийся вместе с ним лейтенант Ассель и несколько солдат-швейцарцев обнаружили и перебили троих забившихся в подвальный этаж испанцев, а затем начали выносить наверх совершенно новые, только недавно закупленные и считавшиеся лучшими в мире английские ружья. Там же оказались и два фальконета с небольшим запасом ядер.

Все это вооружение тотчас же было роздано швейцарцам и казакам, а фальконеты установлены в окнах второго этажа. Едва Гяур завершил подготовку своего гарнизона к обороне, как на площади у здания появились первые испанцы, из тех, что не успели отойти к форту. Этот единственный во всем городке холм с мощным зданием резиденции казался им весьма удобным для обороны. Кроме того, они рассчитывали на поддержку отряда, охранявшего генерала Кастильеро.

Однако первые же залпы развеяли все их надежды. Поняв, что генерал убит или пленен и что поддержки ждать неоткуда, идальго тут же отказались от намерения завладеть резиденцией. Рассеявшись на небольшие группы, они начали отходить. Причем одни прорывались по восточному, другие — по западному берегу залива, стремясь как можно скорее выбраться из города. С той же целью основная часть гарнизона ринулась к порту, надеясь найти спасение на кораблях.

— Полковник Гяур! Где полковник Гяур?! — одним из первых ворвался на площадь ротмистр Улич.

— Он здесь! — крикнул кто-то из казаков. — Не подставляйся под пули, атаман!

— Ты жив, князь?! — не поверил ему Улич.

— Мне суждено умереть не здесь, — выглянул из окна второго этажа резиденции Гяур. — Как видишь, мы все еще держимся!

— Ну, слава Богу, значит, мы вовремя! — перекрестился Улич.

— Кажется, ты чем-то взволнован, ротмистр?! — охватила молодого князя волна озорного лихачества.

— Нет ничего страшнее, нежели поиски тебя, князь, когда в голову приходят всякие недобрые мысли.

— Стареешь, наверное, Улич: какие могут быть недобрые мысли в такое прекрасное утро?