Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914–1920 гг. Книга 1. - Георгий Михайловский

О начале этого дела я узнал дня через два после визита американца к Арцимовичу. В это время происходили только совещания в страшном секрете между Сазоновым, Нератовым и Арцимовичем, да ещё была послана пространная телеграмма Ю.П. Бахметеву, моему дальнему родственнику, бывшему тогда послом в Вашингтоне, чтобы он дал самую подробную картину отношения американского общества и правительства к еврейскому вопросу в России, с поручением осторожно и частным образом, не связывая себя какими-либо определёнными обещаниями, выяснить, какое значение может иметь решительный поворот русского правительства в еврейском вопросе для вступления Северной Америки в войну. Узнал я обо всём этом от Арцимовича, который передал мне упомянутый выше меморандум с газетными американскими вырезками и просил хранить его в нашей части в «секретном архиве».

Кроме того, посвятив меня в это дело в самом доверительном порядке, он просил меня составить 1) справку о том, какие, по нашим законам, ограничения существуют для евреев, и 2) составить в форме aide-memoire обстоятельную записку с использованием всех материалов, имеющихся в МИД по еврейскому вопросу, а также дел Совета министров, хранящихся в нашей Юрисконсультской части, для перечисления всех мер русского правительства, в которых подчёркивались бы или специальное благоволение к евреям, или же принцип полного их равенства с другими народностями России. Все статистические данные, которые я мог бы по этому вопросу найти, надо было привести в этой записке, которая должна была быть написана по-французски, то есть получить общедипломатическое значение. Обращаться за материалами в другие ведомства Арцимович мне категорически запретил, дабы там даже и подозрения не возникало, что наше министерство этим вопросом интересуется.

Должен сказать, что мне и раньше приходилось довольно часто иметь дело с Арцимовичем по разным поводам, но со времени моего управления Юрисконсультской частью мне кроме этого приходилось еженедельно докладывать ему по делам так наз. Малого совета министров, то есть по тем делам Совета министров, которые не имели политического характера и слушались в Совете товарищей министров под председательством государственного контролера. Этот Малый совет министров решал те дела, которые когда-то находились в ведении Комитета министров, то есть утверждение уставов акционерных обществ, всевозможные концессии, пенсии для высших чинов, когда между ведомствами не возникало разногласий (в этом случае они вносились в Большой совет министров) и т.п. Эти дела не имели спешного и злободневного характера, и Нератов, крайне занятый текущей работой в министерстве, передал их Арцимовичу. Последний очень внимательно к ним относился, просил ему заранее доставлять дела и ведомости и любил беседовать со мной по этим делам, хотя они обычно нашего министерства не касались.

Свою просьбу о записке по еврейскому вопросу Арцимович оговорил тем, что справка о русских законах касательно евреев вещь спешная, между тем как в aide-memoire не столько важна спешность его составления, сколько полнота материала. На это я сразу же сказал, что сомневаюсь, чтобы в нашем ведомстве можно было найти сколько-нибудь значительный материал, и при этом убедительный для американцев. Арцимович ответил: «Тем лучше. Чем меньше сделано, тем больше мотивов делать», и тут же добавил, что только в случае провала всего дела в Совете министров эта записка будет послана, чтобы как-нибудь сгладить отрицательное впечатление в Америке, и что, конечно, весь бой по еврейскому вопросу будет вестись в Совете министров. Тогда я попросил Арцимовича разрешить мне пока только собирать материал для записки, так как, по-видимому, в нашем ведомстве ещё не знали, что писать. Я знал, что Арцимович любил всякого рода докладные записки. С другой стороны, мне было очевидно, что ни Арцимович, ни Сазонов ещё сами не знают, какой ответ они дадут американцам. На этом и решили.

Я действительно на другой же день передал справку о русских законах по еврейскому вопросу и вечером того же дня увидел её в руках у Сазонова, который мне сказал, чтобы завтра при докладе в Совете министров я дал ему ещё один экземпляр для Кривошеина, который тоже этим вопросом интересуется. После заседания в Совете министров Сазонов попросил у меня ещё два экземпляра этой справки — для Горемыкина и Барка. Тогда я спросил, не лучше ли размножить на ротаторе, но Сазонов возразил, сказав, что канцелярия Совета министров через два дня вместе с историческим очерком развития русского законодательства по еврейскому вопросу напечатает эту справку в приложении. Таким образом, еврейский вопрос вступил в полосу обсуждения в Совете министров. Вместе с этим Сазонов просил меня, как только я получу эту записку из канцелярии Совета министров, тщательно проверить её с точки зрения правильности освещения вопроса. «Я Горемыкину и его канцелярии не верю», — сказал Сазонов.

Действительно, не через два, а через четыре дня пришла из канцелярии Совета министров отпечатанная обычным образом записка по еврейскому вопросу, не помеченная в ведомости дел, — это был, так сказать, подготовительный материал, который мог послужить основанием для суждений Совета министров, но не обязывал к принятию каких-либо решений, подлежащих внесению в протокол. По своему содержанию эта довольно обширная и внешне гладко изложенная записка заключала сжатый исторический обзор русского законодательства по еврейскому вопросу, в виде приложения фигурировала моя справка о действующих законах, без всяких изменений или дополнений. Умелой, но бессовестной рукой были подобраны факты, показывавшие, как всякое ослабление законодательных ограничений вызывало подъём революционного брожения в России. Здесь не было, конечно, лубочных черносотенных стереотипных указаний на «жидомасонство» и т.п., но было нечто худшее — сознательное искажение всей фактической стороны дела, вплоть до явных передержек и хронологических ошибок.

По прочтении этой записки мне стало совершенно ясно, что Горемыкин ни в коем случае не на стороне Сазонова, а зная горемыкинскую манеру безошибочно угадывать то решение вопроса, которое в конечном счёте одержит верх, можно было утверждать, что только чудо могло дать Сазонову шансы на успех. Отметив главные погрешности против фактической стороны дела, я сейчас же с этой запиской и очередными делами Совета министров отправился к Сазонову. Мне пришлось подождать, так как у него сидели в это время Палеолог и Бьюкенен. Когда они ушли, я прошёл к Сазонову. Там же был Нератов, присутствовавший на этот раз при совещании Сазонова с послами, хотя он это обычно не делал, — его, очевидно, Сазонов вызвал специально. Когда я показал Сазонову записку, тот в большом возбуждении сказал: «Я узнаю об этой записке последний, Палеолог и Бьюкенен уже знают о ней раньше меня. Канцелярия Совета министров — дырявое сито, у нас не может быть тайн от иностранцев, пока Горемыкин у власти». Затем он быстро прочёл всю записку и, ни слова не говоря, передал Нератову. Тот читал её медленно и со свойственной ему внимательностью. Наконец они переглянулись, и Сазонов, обратясь к Нератову, спросил: «Что ты об этом памфлете думаешь?» Тот с улыбкой сказал: «Очередной горемыкинский подвох».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});