Повести и рассказы - Александр Крестинский

Главный судья радостно:

— Это проще простого! Гвидон Игоревич!..

Подходит человек, стройный, худощавый, лет пятидесяти. Сам черноволосый, а брови седые.

— Вот, познакомьтесь, — говорит главный судья. — Гедейко Гвидон Игоревич, командир минного тральщика, а теперь спасательного корабля ДОСААФ за номером пятьсот пятнадцать… Доставит в лучшем виде!.. А это — Колодкин, Сергей Петрович…

Гвидон Игоревич внимательно смотрит на капитана, темно-карие глаза его под густыми бровями загораются любопытством.

— Колодкин? Простите, вы в Рыбецке служили?..

— Так точно, служил, — сухо говорит капитан.

— К вашим услугам, — кланяется Гвидон Игоревич.

Сразу видно культурного военного человека.

…И вот тарахтит по озеру бывший минный тральщик, легко ведет на буксире одну за другой обе шлюпки. На корме тральщика все по очереди несут вахту — следят за буксирным концом.

Команда тральщика — два человека. Гвидон Игоревич, или Гви, как его зовут друзья, и матрос Федя, толстый парень в бывшей шляпе. У старинной фетровой шляпы Федя не очень аккуратно обрезал поля, оставив только козырек спереди.

Федя — человек молчаливый. Стоит у штурвала, папироску сосет или, вытянув толстые губы, насвистывает: «Когда я был мальчишкой, носил я брюки клеш…» — старинную малоизвестную песню.

Гви, напротив, словоохотлив. Ему скучно. Все вдвоем да вдвоем.

И когда на борту появляется свежий человек — а тем более не один! — Гви дает себе волю. Вот примерно как это выглядит.

— Перед вами Федя, сын хороших родителей, надежда семьи. Папа-каперанг хотел видеть блестящего офицера, чтоб солнце сверкало на погонах! А что Федя? Что ты сделал, Федя? Расскажи товарищам.

Товарищи ждут. Но Федя молчит. От привычного ожидания привычной шутки у него только один глаз щурится. А может, от дыма…

— Федя бросает букварь, тетрадки, таблицу умножения, — продолжает Гви, — и уходит в матросы, на тяжелую неблагодарную работу в Добровольное общество содействия авиации, армии и — кому, Федя? — флоту! Что же сказал Феде его папа, бывший каперанг? Ну-ка, Федя, открой семейную тайну…

Федя молчит. Такой порядок.

— Папа тронул свой нержавеющий кортик и сказал: «Федор! Клянусь этой честной сталью, если ты не пойдешь в девятый класс, я лишу тебя наследства — двухкомнатной квартиры в Старгороде, двадцати яблонь в коллективном саду и лодки с мотором «Москва»!..» А что ответил своему папе Федя? Федя, что ты ответил своему папе?..

Вот что ответил своему папе Федя: «Милый папа, это все ерунда. И квартира, и лодка. Вспомни, папа, свою молодость. Кем ты был? Поваренком в воинской части! Помогал своей маме и моей бабушке чистить картошку для бойцов Красной Армии. Почему ты отводишь глаза? Тебе стыдно своего боевого прошлого?..» А что сделал твой папа, Федя? Молчишь… Как всегда. Папа надел свой лучший мундир и пошел на пристань. Еще издали я услышал звон его орденов и медалей. Я встречал его на борту тральщика, вытянувшись по стойке смирно.

Здесь Гви делает паузу. Федя смотрит на часы: скоро ли вахте конец?..

— «Здравствуй!» — говорит мне Федин папа. «Здравствуй, Александр!» — говорю я. Мы ведь с ним, между прочим, фронтовые друзья. «Как твой радикулит?» — спрашивает Федин папа. «Ничего. А как твой гемоглобин?» — спрашиваю я. «Нормально. А как твой невроз?» — «Прекрасно, — отвечаю, — а как твой склероз?..» — «С чего ты взял, что у меня склероз?» — говорит Федин папа. «Заключил по некоторым признакам», — говорю. «По каким таким признакам?» — «Так, по разным…» — «Ты не крути, — говорит мне Федин папа, — на что намекаешь?» — «На Федю», — говорю я, как стреляю. Что было дальше, Федя?..

Федя внимательно смотрит на компас, проверяет курс. Его забота проверять курс, а говорить — не его забота.

— А дальше было так. «Поговорим по душам, — сказал мне Федин папа, — мы ведь старые приятели… Помоги мне в смысле Феди». — «В каком смысле?» — спросил я. «В таком смысле, чтобы он ушел из ДОСААФа и вернулся в школу. Я хочу, чтобы он закончил училище имени Фрунзе в Ленинграде, как когда-то закончил его я…» — «Хорошая идея!» — согласился я. «Так в чем же дело! — обрадовался Федин папа. — Гони его с твоей посудины…» — «Тише, тише, Александр, — сказал я, — он вернется за парту, твой Федя. И у него еще будут золотые погоны на плечах». — «Гони его прочь, или я тебе не друг!» — закричал Федин папа. Что я ответил твоему папе, Федя, на этот выпад?.. Не помнишь. А жаль. Я сказал ему: «Потерпи, Александр. Пускай Федя поплавает со мной. У Феди все впереди. Сейчас у него дремлет мозг. Такая юношеская болезнь. У тебя склероз, а у него дремлет мозг. Вот проснется у Феди мозг, тогда… Тогда уж он нам с тобой покажет!»

Гви обводит всех веселыми глазами: ну, как, мол?!

В кубрик с транзистором влетает Каштанов.

— Нашел! Слушайте последние известия!..

И на весь кубрик — голос: «Говорит Старгород!» Знакомый голос. Где его Маленький слышал?.. Да это Кузнечик! Ну конечно, Кузнечик! «Океан, как прекрасен он!.. Это слово вмещает в себя тысячи значений… Все, что на душе у человека… К берегу океана приходят старые морские волки… Океан манит, он живет напряженной жизнью, эта жизнь кипит ключом…» Кузнечик делает паузу и — представьте! — перескакивает сразу к старгородским шлюпочным гонкам!

Тут все заулыбались друг другу, как родные, а Маленький вспомнил Вику Дымицкую: «Прибой обнимает мои ноги! Чайки смеются надо мной!»

Загремела музыка, изображая грохот прибоя, а после в полной тишине прозвучал измененный расстоянием и все-таки очень похожий голос Каштанова: «Мечта стать моряком зародилась во мне с самого детства…»

— А теперь за работу, — говорит Гвидон Игоревич. — Начнем с самого молодого. Прошу…

…Федя отступает в сторону, передает Маленькому штурвал. Маленький впервые слышит глухой Федин голос:

— Курс триста тридцать…

— Отвечай, — говорит Гви, — есть курс триста тридцать!

— Есть курс триста тридцать! — повторяет Маленький.

Он вращает штурвал чуть вправо, чуть влево, опять вправо… Федин палец стучит по компасу: вот 330! А вот курсовая черта. Ага, понятно. Должны совместиться! Есть. Федина ладонь твердо показывает направление: так держать!

— Так держать, — командует Гви. — Внимательно гляди, иначе судно начнет рыскать. Отклонишься на одну десятую градуса, а пойдешь мили считать в сторону…

— Гвидон Игоревич, — говорит капитан, — скоро по правому борту будет деревня. Пришвартуйтесь на часок, ладно? — и Маленькому: — Сойдешь со мной на берег.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ.

Визит второй. Нина Сочина

Капитан шел вдоль деревни и спрашивал: где Нина Сочина живет? Ему показывали: дальше, дальше иди…

Деревня большая, крепкая, много новых домов. Что ни дом — антенна. Около кирпичной школы капитан остановился. Поглядел, крякнул:

— Мда…

— Что? — спросил Маленький Петров, который следовал за капитаном, как было велено.

— Деревня так называется. Мда.

Вошли в сад. Тихо запела калитка, впуская их. Молчаливая собачонка бросилась в ноги. По бокам тропинки зрела антоновка. Над порогом — подкова. Самодельный почтовый ящик. Газеты торчат… На крыльце капитан оглядел свои брюки, потер, поскреб, вздохнул… Провел по Маленькому глазом — с ног до головы — и тогда уж постучал. Громко, но нечасто.

Дверь открыла женщина в синем халате, переднике. Лицо — ничего особенного. Разве что глаза… Чересчур уж внимательные. Маленький не любит, когда так глядят. Учителя так глядят, перед тем как нотацию читать.

— Не узнаешь? — сказал капитан.

Женщина медленно покачала головой, одновременно вглядываясь в капитана. Потом на лице ее появилось: «Постой-постой…» — как будто теплый ветерок подул, и лицо разгладилось, потеплело…

— Деревенька эта Мда, зачем приехал я сюда… — пропела она тихо. — Сережа?..

— Так точно.

Женщина взяла капитана за пуговицу кителя, подергала, а сама не то улыбается, не то хмурится…

— Ай, Сережа!.. Ну, здравствуй… — Она притянула капитана к себе и поцеловала в щеку. — Здравствуй. Вот чудно-то! Сколько лет!.. Почти двадцать. Нет, как раз двадцать. Чего ж мы стоим, проходите!..

В избе все по-городскому — и мебель самоновейшая, и посуда дорогая в горке, и занавески капроновые. Развела руками — уборка!..

— Ничего, ничего, — сказал капитан, — мы проходом, мимоездом, на катере…

Маленький не узнавал капитана. Тот как-то сжался весь, растерялся… То положит фуражку, то в руки возьмет, то сядет на стул, то встанет… К окну подошел — свистит… Этого с ним вообще не бывало.

— Хорошо живешь, Нина. Молодец, — сказал наконец капитан.

— Не худо живем, — сказала Нина Сочина, — жаловаться не буду. — Она все время следила краем глаза за капитаном и чуть улыбалась. Потом взглянула на Маленького — неожиданно, резко. — Сын, да? Похож, — и, помолчав: — Похож? — И, снова помолчав: — Как зовут-то?