Памятник крестоносцу - Арчибалд Кронин

— Мне показалось, что ты уснула.

— Который час?

— Еще рано. — Он подошел к ней вплотную и обнял ее. — У нас еще много времени впереди.

— Ах, отстань! — Она откинулась назад, упираясь ладонями ему в грудь. — Ты совсем мокрый.

— Послушай, Эмми…

— Нет, нет. Еще не хватало, чтобы мы опоздали. Ты же не хочешь потерять работу? Это ведь очень удобный и приятный заработок для тебя, верно?

— Да, конечно, — скрепя сердце согласился он.

Эмми уже направилась обратно к кабачку, и он последовал за ней.

Ее неожиданная забота о его благополучии озадачила Стефена. А ее оживленная болтовня на обратном пути в Анжер нисколько не помогла рассеять это недоумение. Высоким резким сопрано она напевала куплеты из модной шансонетки:

Веселый вечер в саду Альгамбры.Здесь все во властиПьянящей страсти,Красавиц здесь не перечесть…

И, как всегда, когда Эмми бывала в хорошем настроении, прохожие застывали, разинув от изумления рот при виде различных забавных трюков, которые она проделывала на велосипеде, проносясь по улицам раскинувшихся по берегу Луары селений.

Около трех часов пополудни они вернулись домой. Вокруг было тихо и безлюдно. Стефен переоделся, установил мольберт. До самого вечера он работал не отрываясь, рассеянно и угрюмо. Складка, залегшая между бровей, становилась все глубже. Как ни старался он прогнать от себя мысль о том, что Эмми так спешила вернуться домой лишь затем, чтобы отправиться на свидание, подозрение это все больше укреплялось в его сознании. Стало смеркаться, а Стефен не находил себе покоя. За ужином он едва обменялся двумя словами с Джо-Джо и Крокодилом.

Наконец он решительно поднялся и зашагал на Другой конец стоянки, к фургону Эмми. Мадам Арманд сидела на нижней ступеньке и, поставив лоханку с водой между жирными коленями, стирала чулки. Когда-то мадам Арманд была акробаткой, но сорвалась с трапеции, сломала бедро и с тех пор ходила, прихрамывая. Теперь ей уже перевалило за пятьдесят, она отяжелела, расплылась, у нее стали отекать ноги и появился двойной подбородок, а основным ее занятием сделались сплетни. Джо-Джо, который всегда отплевывался, если при нем произносили ее имя, клялся, что зимой, когда цирк не работал, она держала дом терпимости в Гаврском порту.

— Добрый вечер. — Стефен старался говорить непринужденно. — Эмми у себя?

Мадам Арманд помолчала, скосив на него заплывшие глазки.

— Послушайте, мсье аббат, вы же прекрасно знаете, что она никого к себе не пускает перед представлением.

— Мне на одну минутку.

Мадам Арманд покачала головой, повязанной грязным носовым платком.

— Я не стану ее беспокоить.

— Значит… — Стефен колебался, ему хотелось верить ей, — она отдыхает?

Мадам воздела к небу руки:

— А что, что же еще! Nom de Dieu![27] Может, вы думаете, что я лгу?

Было это возмущение искренним или притворным? Стефену нестерпимо хотелось проникнуть в фургон, но грузная фигура мадам и лоханка с водой преграждали ему путь. Нет, он не будет делать из себя посмешище. Стефен с усилием пробормотал несколько учтивых, ничего не значащих фраз, повернулся и скрылся во мраке.

Стали прибывать зрители, и вскоре представление началось. Из большого балагана доносились взрывы хохота, аплодисменты. Эмми опоздала с выходом. Произошло ли это случайно? Стефен не знал. Он старался успокоиться, взять себя в руки. Когда она, наконец, выбежала на арену, ему показалось, что она проделывает свои номера более оживленно и эффектно, более смело даже, чем всегда. А быть может, все это лишь плод его разгоряченной фантазии? Но когда она покидала арену, крики «браво! браво!» долго неслись ей вслед с центральной трибуны.

Представление окончилось, из балагана повалил народ, и в этой суматохе Стефену так и не удалось повидать Эмми. Совсем упав духом, он уныло присоединился к Джо-Джо и Крокодилу и стал помогать им разбирать балаганы и снимать палатки. Мысли его были далеко, он работал небрежно и поранил себе руку железным крюком. Но и на это ему было наплевать. Поднялся свежий ветер, стало прохладно. Мотор сняли, электрические огни потухли. Среди шума, криков, в красных отблесках факелов люди работали как одержимые: вытаскивали столбы, снимали подпорки, скручивали канаты, скатывали огромные, хлопающие на ветру полотнища неподатливой парусины. Как обычно, когда цирк снимался со стоянки, животные проявляли беспокойство, и разноголосый протестующий вой несся из всех передвижных клеток. А над всем этим шумом и неразберихой стоял рев мотора и громыхание тягача. Стефену казалось, что перед его глазами словно оживают рисунки Доре, изображающие преисподнюю, а сам он ввергнут в адский пламень и обречен на вечные муки.

9

Из Анжера цирк Пэроса направился в Тур, оттуда — в Блуа, затем — в Бурж и Невер. Погода стояла солнечная, сборы были отличные, я котелок старика Пэроса все время был игриво сдвинут на затылок. После трехдневных представлений в Дижоне цирк двинулся дальше на юг, к побережью, останавливаясь на ночевку и давая по одному вечернему представлению в старинных, обнесенных каменными стенами маленьких городках, разбросанных в долине реки Уш, среди сбегающих по склонам виноградников.

На первых порах труппа относилась к Стефену с холодком. Но еженедельная выручка, которую приносили его портреты, была недурна, а так как определенный, твердо установленный процент с этой суммы поступал в копилку, из которой каждому предстояло получить свою долю по прибытии в Ниццу, труппа признала, что Стефен «себя оправдывает». А потом довольно скоро он уже был на дружеской ноге почти со всеми членами труппы, чему немало способствовали его обходительные манеры и мягкий характер.

Циркачи были славный, простой народ. Фернан, укротитель львов, бесстрашно входивший в их круглую клетку в светло-синем с серебром гусарском мундире с разодранным в клочья — для пущего драматического эффекта — рукавом, был необычайно застенчивый человек, жестоко страдавший от нервной диспепсии, по причине которой преданная жена держала его на суровой молочной диете. Сами львы были безвреднее коров. Большинство из них достигло уже крайней дряхлости, все самцы были кастрированы. Если они и рычали, то лишь потому, что приближалось время кормежки и они хотели напомнить о своем существовании, а стоявшие вокруг клетки служители с раскаленными докрасна железными прутьями занимались, в сущности, самым настоящим очковтирательством.

— За двадцать лет у нас не было ни одного несчастного случая, — самодовольно говорил Пэрос и тут же посылал следующее сообщение в местную газету какого-нибудь близлежащего городка, который они собирались посетить:

НА ВОЛОСОК ОТ ГИБЕЛИ. УЖАСНЫЙ СЛУЧАЙ В ЦИРКЕ ПЭРОСА.

ВЗБЕСИВШАЯСЯ ЛЬВИЦА НАНОСИТ СЕРЬЕЗНЫЕ УВЕЧЬЯ ФЕРНАНУ

Два главных клоуна цирка — карлики Макс и Монс — пользовались всемирной известностью. Гвоздем их программы был скетч под названием «Похищение», в котором Макс, обряженный в старомодный дамский туалет, исполнял роль перезрелой невесты. Сценка эта шла с участием допотопного автомобиля «пэнкард», который никак не желал заводиться и в конце концов разваливался на части, неизменно вызывая громовый хохот зрителей. Макс с его проказливой ухмылкой умел заставить весь цирк покатываться от хохота. Однако за пределами арены он был подвержен приступам такой черной меланхолии, что рядом с ним Гамлет показался бы весельчаком. Как-то раз он поведал Стефену печальную повесть своей многолетней безнадежной страсти к скрипачке из оркестра.

Постоянно наблюдая подобного рода несообразности, Стефен был не так уж удивлен, узнав, что японский фокусник — весьма набожный христианин и сектант, что Нина д'Амора, скакавшая на неоседланной лошади, питает непреодолимое отвращение к этим животным, в результате чего у нее развились нервные спазмы и хроническая астма, тогда как акробат Филипп, каждый вечер проделывающий головокружительные трюки на трапеции под самым куполом, почти весь свой досуг посвящает вязанию носков.

Живя под одной крышей с Джо-Джо и Крокодилом, Стефен, естественно, ближе всего сошелся с ними. Жан-Батист, по прозвищу Крокодил, человек с виду вялый и апатичный, был неглуп и сердечен. Стефену удалось сделать несколько удачных зарисовок, когда тот стоял во весь рост на помосте перед глазевшей на него толпой. Жан-Батист получил когда-то хорошее образование в руанском лицее, потом был служащим весьма солидной фирмы «Насьональ», и перед ним открывались неплохие перспективы. Но тут его настигла беда: неизлечимый недуг поразил его и мало-помалу превратил из нормального человеческого существа в нечто смешное и уродливое. Судьба зло подшутила над ним. Недуг разрушил его брак, лишил заработка, и вот, кочуя из одной больницы в другую без всякой надежды на излечение, Жан-Батист попал наконец в качестве дополнительного аттракциона в один из маленьких балаганчиков бродячего цирка Пэроса.