Сибирский фронтир (СИ) - Фомичев Сергей

– Люди мне тоже нужны, – заверил я. – Если честно у меня пока нет никого, да и корабля собственно тоже.

***

Мы проговорили часа два. То есть говорил в основном я, а Окунев лишь изредка соглашался и ещё реже задавал вопросы. Пережитое у берегов Камчатки кораблекрушение сделало морехода замкнутым, неразговорчивым, но равнодушие странным образом совмещалось в нём с профессиональной хваткой. Он словно просчитывал в голове варианты и кивки его вовсе не казались данью вежливости или маячками, обозначающими участие в разговоре, а напоминали скорее короткие и решительные подписи, которыми Окунев визировал страницы грандиозного замысла. А с другой стороны капитану явно было всё равно, к какому пути готовиться.

Всё же он удивился, постигнув замысел до конца, очнулся даже от тоскливых своих раздумий и терзаний.

Немудрено. Земли, что я вычерчивал тушью на листе бумаги, не видел до сих пор ни один европеец. Чириков с Берингом вырвали у белого пятна лишь несколько фрагментов, а Кук пока ещё возил уголь между английскими портами и об открытиях мог только мечтать.

Карта выглядела нелепо. Весь центр листа занимала северная часть Тихого океана, совершенно пустая, белая, и лишь по углам и краям размазались тонким слоем берега Азии и Америки. Наверху карта упиралась в Берингово море, а внизу ограничивалась Гавайскими островами.

Изображение легко запомнить, если разложить очертания берегов на отдельные элементы, а я воспроизводил его не первый раз и уже набил руку.

Оконечность американского материка напоминала императорскую корону, ту самую, что венчает пустое место меж двух голов на российском гербе. Дуга Аляски, Алеутских и Командорских островов упиралась в Камчатку. Вторая дуга покороче состояла из Кенайского полуострова и Кадьяка с мелкими островками. Западное побережье континента слегка выгибалось к северо–востоку. Вдоль него лежала россыпь Архипелага. Затем широким наконечником копья в материк врубался Ванкувер.

Две тысячи вёрст Алеутская дуга, две тысячи вёрст побережье до Орегона. Ещё почти столько же оставалось до северных границ испанских владений. Шесть тысяч вёрст девственных территорий.

***

Ещё верстая безумный проект в средневековом Пскове, я понял, что одним из моих преимуществ является география. Её в отличие от той же истории я знал неплохо. Правда открытие ворот и последующий за этим пересмотр картины мира повлиял на восприятие пространства. Сплетённая мной паутина переходов, "эфирных путей", вытеснила из головы школьные знания, а в рюкзачке, среди бесполезной теперь груды схем городского транспорта, оказался по случаю только автодорожный атлас Северной Америки. К сожалению даже такие фанаты асфальта, как американцы, проложили дороги далеко не везде и многие острова, пустынные территории Севера оказались за кадром.

К счастью у меня имелся ноутбук, а в его электронных мозгах хранилась неплохая подборка карт. Правда возникла загвоздка с питанием. Не то чтобы в Пскове не нашлось европейской розетки, проблема была куда глубже. Даже проскочив два с половиной века, я попал туда, где опыты с электромагнетизмом пребывали лишь в зачаточном состоянии.

Оставалось уповать на аккумулятор, предусмотрительно вынутый из компьютера, как только я попал к динозаврам. Теоретически это сохраняло заряд, но перед тем как поставить аккумулятор обратно, я волновался, хватит ли энергии хотя бы на час работы, ведь к тому моменту я нагулял по прошлому больше четырёх месяцев.

Не желая терять ни минуты драгоценного машинного времени, я заранее подготовил стопку бумаги, полдюжины грифелей и несколько раз мысленно прогнал порядок действий: какие кнопки нажимать, и какие папки открывать, чтобы быстрее добраться до нужной картинки. Подумал, не стоит ли прервать загрузку и вырубить лишние приложения, но решил, что это только запутает дело.

Посмодернистским вызовом отбренчала в патриархальной тишине восемнадцатого века звуковая заставка популярной операционной системы, а иконка в виде полузакрашенной батарейки провозгласила недурственные тридцать три процента зарядки.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Издав победный вопль, я взялся за грифель. Листки бумаги порхали со стола, словно из чрева сумасшедшего принтера. Архипелаги дробились на острова, острова сменялись бухтами и заливами. Некоторые гавани я брал в таком масштабе, что мог перенести на бумагу фарватер или даже пирсы. Впрочем, пирсы я опускал. В спешке я вообще пропускал много подробностей, отдавая предпочтение береговым очертаниям, высотам, координатной сетке, значкам, обозначающим залежи полезных ископаемых.

Когда компьютер, жалобно запищав, вырубился, я собрал листки и понял, что всё равно слишком увлёкся деталями. Карты отдельных районов вышли в разном масштабе и в разной проекции. И хотя я выставлял координаты, свести воедино фрагменты оказалось нелёгким делом. Составлять общую карту пришлось на глазок, а идеальной соразмерности добиться не удалось.

Но даже моё несовершенное творение для восемнадцатого века было революционным. Потому, не будучи ещё уверенным в Окуневе абсолютно, я не решился, так сказать, открывать карты и потому грубую схему Восточного океана набросал по памяти.

***

– Ну вот, примерно так, – я капнул тушь, обозначив последний из Гавайских островов.

– Ты собираешься добраться туда? – капитан показал на залив Сан–Франциско.

Нет, всё же он был профессионалом, этот Окунев! Сразу ухватил суть.

– Не сразу, – сказал я. – Но со временем обязательно. Промысел там невелик, но место отменное. Тот, кто им завладеет, весь Восточный океан в руках держать сможет. Однако прежде нужно закрепиться вот здесь. – Мой палец упёрся в окончание Алеутской гряды. – На острове Уналашка. Затем Кадьяк, Ситка, Нутка.

Я ожидал, вопроса, откуда, мол, мне известны неведомые никому берега и острова и собирался уже рассказать капитану заранее сочинённую историю о дяде, который якобы был мореходом и участвовал в экспедиции Чирикова, а перед смертью поведал одному только мне тайну открытий.

Вместо этого Окунев неожиданно спросил:

– Зачем тебе всё это?

Вопрос застал меня врасплох. Подумав немного, я решил сказать правду.

– Если честно сам по себе промысел меня интересует мало. Ну, выбьем всего зверя за десять–двадцать лет, а дальше–то что? Заработать я и на хлебных поставках могу неплохо, а вот душе хочется иного.

– Чего же? – он посмотрел на меня красными до сих пор глазами, которые обычно смотрели куда–то в землю.

– Новой землицы приискать, – сказал я, выдержав взгляд. – Только не хочу шуметь раньше времени. Так ты уж меня не выдай. Помешают.

На этот раз Окунев задумался надолго.

– Тебе корабль хороший нужен, – сказал он, наконец.

– Средства у меня есть, – быстро ответил я. – Дай только время, построю самый лучший.

– Просто так не построишь, – буркнул штурман. – Если теперь закажешь, то к весне тебе невесть что смастерят. Обманывать не будут, положим, но сам посуди: из леса сырого наберут, так по морю далеко не уплывёшь. А сухого хоть вдвое дороже предложишь, не добудут. Доску если по уму сушить не меньше года потребно. Нет, тут загодя надо суетиться.

Я догадался, раз Окунев спорит, значит, имеет на уме лучший вариант. Так оно и вышло.

– Вот что, – сказал капитан после паузы. – Рытов после нынешнего похода тоже собирался серьёзным промыслом заняться. На острова Обмана нацеливался. Собственно все четыре предыдущих года он только средства собирал. Говорил, мол, последний раз на север сходим и хватит. – Окунев вздохнул. – Сходили...

Он опять задумался, в который раз переживая потерю, и, тряхнув головой, наконец, изложил суть:

– Покойный хозяин мой, ещё в прошлом году заказал большой гвозденник. Тут у нас несколько адмиралтейских мастеров бедует, так он с одним уговорился. Да не с кем–нибудь, самого Березина подрядил. А для Рытова всегда на совесть строят. Он в этом деле понимал не хуже корабельщиков, всегда сам на промысел ходил, а потому требовал отменной работы. И не только требовал – сам деревья отбирал, под его присмотром лес рубили и доску готовили. Канаты заказывал, парусину, якоря. Правда, привезти всего не успел.