Провокатор. Роман Малиновский: судьба и время - Исаак Розенталь

При таком составе фракции предложения Малиновского не всегда находили поддержку, в чем-то ему приходилось «подделываться» к другим депутатам[290]. Петровскому, который завидовал Малиновскому, превосходство его не казалось абсолютным: «Малиновский в понимании практического и профессионального рабочего движения был выше всех нас, но в области теории был полный болван…»[291]. Действительно, московский депутат не прошел школу нелегальных марксистских кружков; Петровский и другие рабочие, вступившие в социал-демократическое движение до первой революции, «теорию» знали, может быть, лучше. Но в Думе необходимо было и многое другое и прежде всего ораторские данные. Большевистское руководство намеревалось использовать «ильные стороны Малиновского. Приобретенная им известность оратора на рабочих собраниях и общественных съездах давала основания верить в его успех на думской трибуне.

С другой стороны, быстро обнаружились особенности его характера, осложнявшие коллективную работу: высокомерие и крайняя неуравновешенность. «Как цекиста, — свидетельствует Ленин, — мы ценили Малиновского именно за его агитаторскую и думскую деятельность особенно: как организатор он казался нам слишком нервным и неровным с людьми»[292]. Почувствовали это прежде всего депутаты. При обсуждении на заседаниях фракции даже незначительных вопросов Малиновский нередко выходил из себя, впадал в истерику, третировал товарищей[293]. Как говорила потом Е.Ф.Розмирович, «это был ад. Учинял этот ад сам Малиновский, скандаля колоссально из-за всякого пустячка»; он «чуть не стулья ломал»[294]. Это вызвало отпор и жалобы депутатов, жаловались и местные работники, в связи с чем Ленин вспоминал аналогичный печальный опыт с некоторыми депутатами I и II Государственных дум, заключая отсюда, что «высокое звание» члена Думы кружит голову и иногда «портит» людей. Малиновскому выговаривали, требовали от него более товарищеского отношения к коллегам по фракции, но помогало это лишь на время[295].

«… Малиновский по характеру своему был горяч и вспыльчив, самолюбив и властолюбив. Он имел о себе очень высокое мнение и заметно проявлял тенденцию играть роль руководителя, обладая при этом изрядной долей нахальства», — вспоминал Федор Самойлов. Он же описал инцидент, иллюстрирующий эту характеристику. Предполагалось организовать в Поронине партийную школу для рабочих, наподобие школы в Лонжюмю: для начала Заграничное бюро ЦК пригласило приехать на летние думские каникулы 1913 г. депутатов-большевиков. Сразу выразили согласие только Малиновский и Муранов, остальные доказывали, что следует использовать каникулы прежде всего для встреч с избирателями и до кладов местным партийным организациям, а уж потом отправляться за границу. В этом духе фракция и приняла решение, но недовольный им Малиновский «сорвал с себя часы и бросил их о стол так, что они разбились, и еще долго кричал и волновался»[296]. Еще об одном конфликте упоминала накануне Поронинского совещания Крупская: «Боимся, что благодаря трениям с Костей Шагов не приедет, а между тем его присутствие чрезвычайно важно»[297].

В сравнении с деловыми достоинствами Малиновского все это казалось, однако не столь важным. Главной сферой проявления этих достоинств была думская трибуна. Поэтому о думской работе, а также о легальной ««Правде» больше всего беседовал с ним Ленин во время посещений Малиновским Кракова и Поронина (первая после Пражской конференции встреча состоялась еще до открытия Думы; тогда у Ленина побывали из новых депутатов только Малиновский и Муранов, и Ленин писал после встречи: «Впечатление превосходное… Почва богатая, но нужна долгая работа…»)[298]. Это впечатление укреплялось подмеченной тогда же депутатами-меньшевиками «рабской преданностью» Малиновскому Ленину[299].

Впоследствии, после разоблачения Малиновского, иные современники утверждали, что его выступления с думской трибуны отличались от выступлений других рабочих депутатов большей умеренностью, «приглаженностью»[300]. Этой оценке противоречит отсутствие замечаний такого рода со стороны Заграничного бюро ЦК и, напротив, недовольство тех, кто действительно занимался в какой-то степени «приглаживанием» речей, — Белецкого и Виссарионова. Неудовольствие Белецкого вызвала, например, эффектная концовка выступления Малиновского по смете Министерства торговли и промышленности: «Ни гроша правительству, руки которого обагрены кровью ленских рабочих!» (выговор был сделан, однако, после произнесения речи). Необходимо учесть еще одно обстоятельство: если проект речи готовили состоявшие при фракции «сведущие лица», помогавшие депутатам и находившиеся в Петербурге (Е.Ф.Розмирович, Н.В.Крыленко и др.), Малиновский обычно записывал с их слов основные тезисы, которые потом развивал. Розмирович сравнивала его речи в Думе не с выступлениями других депутатов, а с тем, что говорил сам Малиновский на заседаниях фракции, а говорил он «необыкновенно увлекательно и красноречиво», но в Думе те же его рассказы и впечатления «выходили гораздо бледнее, он как бы смягчал острые углы… по сравнению с первоначальным планом», объясняя это трудностями выступления во враждебной аудитории[301]. Но, конечно, эти речи не сочинялись в охранке, как писал в своих воспоминаниях не очень осведомленный на сей счет П.Н.Милюков[302].

Как воспринимали его выступления депутаты Думы г~ не большевики? Авторитетно в данном случае мнение Родзянко: речи Малиновского, признавал председатель Думы, были очень резкие и в то же время «чрезвычайно интересные, очень увлекательные и обоснованные… и так осторожно составленные, что мне не приходилось прибегать к цензуре»[303]. «…Что аудитория ему внимала, несмотря на резкость его выступлений, — это несомненно», — вспоминал Чхеидзе[304]. И бесспорно, что ему почти не приходилось слышать злорадные выкрики правых депутатов: «Читает!..» (выступать, читая речи по бумажке, не полагалось!).

Малиновский не следовал рабски и тем проектам речей, которые присылались из-за границы, он обогащал их разнообразным фактическим и в том числе автобиографическим материалом, живыми наблюдениями, которых подчас не хватало в речах его менее умелых товарищей. Приводимые им факты всегда были уместны и подавались как типичные, создавая правдивую картину положения большинства рабочих.

Ряд таких примеров он привел в первой же своей речи, перед тем, как прочитать декларацию социал-демократической фракции. Говоря о положении рабочих, он вспомнил о железнодорожных предприятиях, где ему самому «чтобы не лишиться куска хлеба, пришлось работать в месяц по 78 сверхурочных часов; на 14-е воскресенье только я имел отдых» (по-видимому, он имел в виду Сокольнический трамвайный парк). Утверждая, что у рабочих «вера в законность разрушена», он нарисовал картинку с натуры: «Без десяти минут двенадцать на одной из фабрик подходит мастер и говорит рабочему: «Ты чем сегодня занимался? — Я вот рамы собирал. — Это, брат, мало, ты ничего сегодня не делал, и поэтому сегодня за полдня я ничего не заплачу… И в ту же самую минуту подходит другой рабочий, который должен получить расчет через 2–3 дня, и спрашивает меня: товарищ Малиновский, ведь он же и мне полдня не запишет, хотя я с вами вместе работал и весь в поту»[305]. Доказательность и логичность речи ослабили бдительность Родзянко перед чтением декларации, что и привело к нежелательному для полицейских цензоров Малиновского результату.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});