Екатерина Дашкова: Жизнь во власти и в опале - Александр Воронцов-Дашков

Дашкова принимала активное участие в работе «Невинного упражнения» и как его патрон, и как автор. Первый выпуск журнала содержал сделанный С. И. Глебовым перевод дидактической поэмы Вольтера «О равенстве состояний» (De L’Egalité des Conditions), опубликованный по настоянию Дашковой[210]. Переводы Дашковой из сочинения Гельвеция «Об уме» печатались в нескольких номерах 1763 года, и в это же время она издала свой перевод «Из опыта о епическом стихотворстве» (Essai sur la poésie épique) Вольтера — серии эссе, посвященных Гомеру, Вергилию, Лукану, Триссино, Камоэнсу, Тассо и Мильтону[211]. Ее интерес к такой работе разжег брат Александр, который в возрасте четырнадцати лет опубликовал перевод Вольтера в «Ежемесячных сочинениях», издававшихся Академией наук. Николай Новиков в «Опыте исторического словаря о российских писателях» (1772) написал, что Дашкова напечатала некоторые свои ранние стихотворения в «Невинном упражнении», но теперь трудно с уверенностью идентифицировать их[212]. Единственное поэтическое сочинение в журнале, точно принадлежащее ей, — это перевод отрывка из поэмы Марка Лукана в двадцать шесть строк, основанный на французской версии Ж. де Бребёфа «La Pharsale de Lucain»[213]. Отрывок из Лукана больше всего привлек ее в работе Вольтера, поскольку он описывал гордый и смелый отказ Катона войти в храм Юпитера Амона, чтобы получить там благословение[214]. Вместо этого он высказывает пантеистическую идею о том, что настоящий храм Бога — это небо, земля и человеческое сердце, которое более всего любит истину. Счастье человека, следовательно, зависит не от пророчества или божественного вмешательства, но от самостоятельности и уверенности в своих силах.

Пока Дашкова предавалась ученым занятиям в Москве и в своей усадьбе, она размышляла о жизни: о поражении, нанесенном ей Орловыми, о недовольстве Екатерины, об ожидавшем ее будущем. Теперь, в тяжелое для нее время, было невозможно вернуть благосклонность императрицы, поскольку ее семья лишилась власти, а ее дядя не находится при дворе. Только Никита Панин, чье влияние также резко упало, мог помочь ей в будущем. Екатерина, которая, в общем-то, не любила братьев Паниных и не доверяла им, уважала интеллект Никиты Панина, называя его «энциклопедией». Она полагалась на его опыт в международной политике, например, в вопросе польского наследства, и в октябре 1763 года призвала Панина руководить иностранными делами России.

В конце концов Панин смог походатайствовать за Дашкову, и вследствие этого она осталась фрейлиной, что требовало присутствия при дворе. В конце 1763 года она вернулась в столицу. Согласно Бэкингемширу, Панин был влюблен в Дашкову, разговаривал с ней нежно и старался видеться с ней как можно чаще. Когда он узнал о ее приезде, то отказался от приглашения отобедать с британским послом, поспешив встретить ее: «Сюда прибыла княгиня Дашкофф; господин Панин, который обещал пообедать со мной в прошлый вторник, извинился, что не сможет, поскольку, как я позже узнал, хотел быть с ней; потребуется все его хладнокровие и авторитет, чтобы удержать ее деятельный дух в терпимом состоянии спокойствия, я жду с некоторым нетерпением, как ее примут при дворе»[215].

В ноябре Дашкова возвратилась в Петербург и поселилась в доме, который снимала в 1763–1764 годах. Он принадлежал Одару и стоял на Большой Конюшенной улице[216]. Пьемонтец по происхождению, Жан Доминик Жозеф Одар некоторое время находился под покровительством Михаила Воронцова, который устроил его на должность в Коммерц-коллегии. Хотя Дашкова и покровительствовала ему, она заявила, что Одар никогда не был ее агентом ни в каких заговорах против Екатерины вопреки тому, что написал Рюльер, и отвергла обвинение в сотрудничестве с ним[217].

В это время происходила борьба за пустующий трон Польши. Екатерина поддерживала Станислава Августа Понятовского, своего бывшего любовника. Михаил Дашков служил в войсках, участвовавших в его возведении на престол. Посланный для рекогносцировки в Латвию и Литву, Дашков слал шифрованные доклады непосредственно графу Кейзерлингу и князю Репнину[218]. Летом 1764 года расстроенная отсутствием мужа и болезнью дочери Дашкова отправилась жить в Гатчину, в усадьбу князя Александра Куракина, жена которого Александра была старшей сестрой Панина. По иронии судьбы менее чем через два года Екатерина II купила эту усадьбу и подарила ее Григорию Орлову. Дашкова жила там в одиночестве, иногда только выезжая верхом для моциона. Возможно, она отправилась туда, чтобы избежать вовлечения в очередной заговор. Она все еще была под подозрением, и напряжение, существовавшее между Дашковой и Екатериной, постепенно поднималось до точки кипения главным образом из-за стремления Дашковой к большему влиянию при дворе и продолжающейся поддержки ею партии Панина.

В то лето Екатерина объезжала Ливонию и 9 июля 1764 года в Риге узнала, что пятью днями ранее Василий Мирович, подпоручик Смоленского полка, безуспешно попытался освободить заключенного в крепости Ивана VI и объявить его императором. Сын Екатерины Павел и Иван VI были двумя персонами, которые имели значительно большие права на трон, чем она. Иван VI был младенцем-императором с 1740 по 1741 год; объявленный при рождении царевичем, он тем самым был законным образом назначен царствовать, при регентстве сначала Бирона, а потом своей матери Анны Леопольдовны. Свергнув регентство, Елизавета отправила Ивана в заключение сначала в Холмогоры, а затем, в 1756 году, в Шлиссельбург — мрачную крепость недалеко от Петербурга. Ему было теперь за двадцать, и его законные притязания на трон создавали Екатерине проблему. Тюремщикам было приказано убить Ивана, если кто-либо попытается его освободить, и, к удобству Екатерины, они выполнили приказ во время неумелой попытки Мировича. Иван был мертв, а Мирович стал козлом отпущения: признанный виновным в государственной измене, он был по приказу Екатерины обезглавлен, а тело его сожжено.

Петербург изобиловал слухами о том, что Панин и его группа участвовали в этой провалившейся попытке свергнуть Екатерину. В начале июля 1764 года Бэкингемшир писал: «Княгиню д’Ашков [sic] видели в мужском костюме среди гвардейцев, но за каждым ее шагом следят, и она должна скоро отправиться в Москву». Екатерина, скорее всего, не верила до конца утверждениям об участии Панина в заговоре, поскольку она консультировалась с членами оппозиции и с Петром Паниным — генералом, сенатором и братом Никиты Панина, назначенным ею главой комитета, расследовавшего дело Мировича. Во время расследования Дашкова, которая вернулась осенью в дом Одара, опять была в числе подозреваемых, и Бэкингемшир разъяснял, что «многие доносят о княгине д’Ашков; конечно, она под сильным подозрением»[219]. Дашкова защищалась, объясняя, что дом у нее большой, а муж был в отъезде, поэтому в их доме жил Петр Панин. Несколько раз Мирович, поскольку он имел официальные поручения по поводу какого-то дела в Сенате, посещал Панина, а не ее. Хотя Никита Панин выступил в ее защиту, Дашкова все же чувствовала, что «это прибавило мне огорчений, вызвав несправедливые подозрения, к которым я вовсе не подавала повода. Однако о моих принципах судили неверно, а тревоги и неприятности — неизбежные спутники высокого положения при дворе» (79/88)[220].

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});