Новый Дозор - Сергей Лукьяненко

Ну а почему бы и нет, собственно говоря? Тем более в Англии. Была церковь. При ней был дом священника… викария, точнее. Церковь — Богу, жилой дом — людям. Службы в церкви давным-давно не ведут, потомки викария… стоп, а у него могут быть потомки?.. наверное, да, это же не католические священники с их целибатом… выбрали себе другую стезю. Ну и продал кто-то рано или поздно свой дом господину Эразму. А может, дом принадлежал семейству Дарвинов и достался ему по наследству?

Дверь открылась в тот момент, когда я подошел к ней и остановился в размышлениях, что делать — нажимать ли на кнопку звонка, или постучать тяжелым бронзовым дверным молотком. Немолодой толстенький седовласый господин в старомодном твидовом костюме с любопытством посмотрел на меня.

— Господин Эразм? — спросил я.

— Мсье Антуан? — Он то ли вжился в свой образ француза, то ли не мог до конца свыкнуться с мыслью, что я не галл. Зато архаизмы из языка практически исчезли. Включая и архаичное «thou». — Входите. Я ждал вас без малого век.

— Извини, что задержался, — невольно ответил я.

* * *

В жилище Эразма Дарвина можно было снимать историческое кино. Причем — разное. Кухня, на которую я зашел вслед за хозяином, была обставлена по последнему слову техники семидесятых годов прошлого века. Причем, скорее, американских семидесятых годов — много хрома, стекла, умилительно-наивный дизайн. На фоне всего этого блеска как-то особенно впечатляюще выглядело обилие дорогого старинного фарфора. Я мог бы подумать, что Эразм был поклонником знаменитой фирмы «Wedgwood», но обходился он с коллекционной посудой как-то удивительно по-свойски — несколько грязных тарелок было небрежно свалено в мойке, изящная чашечка была забыта на столе, в опасной близости от края… Дарвин сделал нам кофе в огромной кофемашине со стеклянным контейнером для зерен наверху. Перемалывая кофе, машина грохотала, как взлетающий авиалайнер. На одном из столов под разноцветным витражным окном стоял сверкающий кухонный комбайн, на чьем боку было написано «Cuisine Art». Холодильник тоже был незнакомой марки.

С подносом, на который он поставил кофейные чашки, сливочник и сахарницу, Эразм повел меня в гостиную. Тут семидесятые годы прошлого века бесславно капитулировали перед двадцатыми или тридцатыми годами — благородно вытертая кожаная мебель; повсюду темное дерево — и в мебели, и в настенных панелях; мраморный камин… причем, к моему удивлению, в нем горели настоящие поленья! Насколько я знал, это было строжайше запрещено — в свое время, борясь со знаменитым лондонским смогом, все камины в городе перевели на газ. Никакого телевизора, конечно, тут не было, зато имелся ламповый радиоприемник, деревянный и основательный, напоминающий небольшой шкафчик.

— Не замерзли, Антуан? — спросил Эразм. — Быть может, немного порто с коньяком?

— Лето на дворе, — удивленно сказал я. До меня иногда не сразу доходят элементарные вещи. — А… впрочем… у вас здесь так прохладно. Толстые стены, да? Спасибо, с удовольствием выпью глоток порто с коньяком.

На лице Эразма отразилось облегчение.

— Ну конечно, вы же из Моско… России! — обрадованно сказал он. — Вас не должно смутить пить с утра!

— Уже почти обед, — дипломатично сказал я, удобно располагаясь в глубоком кожаном кресле.

— К черту порто! — воскликнул Эразм. — Хорошее, доброе, старое ирландское виски!

Ну что ж, три сотни лет — вполне достаточный срок не только для того, чтобы приобрести кусок аббатства в центре Лондона, но и чтобы стать алкоголиком.

Из широкого буфета, чьи полки были закрыты дверцами с мутным матовым стеклом, Эразм извлек несколько бутылок. Придирчиво их осмотрел и выбрал одну, без всякой этикетки.

— Полтораста лет, — сообщил он. — У меня есть виски и постарше, но это не имеет особого смысла. Главное, что тогда бензиновые моторы еще не травили природу своей вонью, рожь была рожью, солод — солодом, а торф — торфом… Вам со льдом, Антуан?

— Нет, — сказал я, скорее из вежливости, чтобы не заставлять Эразма отправляться на кухню. — Чистое.

— Правильно! — одобрил Эразм. — Лед — для неотесанных жителей колоний. Если потребуется, у меня есть чистая ирландская вода…

Виски он плеснул по чуть-чуть. Я коснулся темного, почти черного напитка губами.

Мне показалось, что я хлебнул из торфяного болота.

Потом — что я выпил жидкого огня.

Эразм, тихо посмеиваясь, смотрел на меня.

— Я и не думал, что ирландское виски бывает торфяным! — выдохнул я, отставляя бокал.

— Бывает даже сейчас, но… — Эразм махнул рукой. — Не то! Нынче так уже не делают!

— Надо привыкнуть, — пробормотал я дипломатично. — Очень… очень необычно.

— Нравится?

— Пока не могу сказать, — честно признался я. — Одно могу сказать точно — напиток уникальный. «Лагавуленн» и рядом не стоял.

— Ха! — фыркнул Эразм. — «Лагавуленн», «Лафройг» — это для изнеженных современных людишек… А вы откровенны, Антуан. Это мне нравится.

— Какой смысл врать пророку? — пожал я плечами.

— Ну… какой я пророк… — неожиданно засмущался Эразм, отхлебывая своего могучего напитка. — Так… предсказателишка… Да, я буду стараться говорить понятно для вас, но я нечасто общаюсь с людьми… и Иными. Если покажусь излишне старомодным — сразу скажите.

— Хорошо. — Я взял полиэтиленовый пакет и протянул Эразму: — Это просил передать вам глава Ночного Дозора Москвы.

— Пресветлый Гесер? — заинтересовался Эразм. — И что внутри?

— Не знаю. — Я пожал плечами.

Эразм взял с каминной полки маленький ножик для бумаги и принялся открывать пакет с энтузиазмом пятилетнего ребенка, обнаружившего рождественским утром свой долгожданный подарок.

— Чем же я заслужил внимание великого воина Света… — бормотал Эразм. — И почему я удостоился подарка…

Мне было понятно, что отставной Темный Иной валяет дурака. Но для того, кто живет практически взаперти посреди огромного шумного города, это вполне простительная слабость.

Наконец пакет был вспорот и его содержимое оказалось на низком журнальном столике. Как я и предполагал, в пакете было куда больше, чем могло бы в нем поместиться естественным путем. Там оказалась литровая бутыль водки — причем водки старой, с дореволюционной орфографией этикетки. Еще там была трехлитровая стеклянная банка, наполненная зерненой черной икрой. Без сомнения, браконьерской — впрочем, Гесера это вряд ли смущало, а еще меньше могло смутить Эразма. Ну и, наконец, там стоял цветочный горшок, который я привык видеть на подоконнике в кабинете шефа. В горшке росло маленькое страшненькое корявое деревцо, которое любой мастер бонсая выкорчевал бы из жалости. Я с некоторым смущением вспомнил, что как-то во время затянувшегося совещания, когда Гесер разрешил желающим курить в его кабинете, тушил в горшке с деревом, за неимением пепельницы, окурки. Да и не только я.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});