Войди в каждый дом (книга 2) - Елизар Мальцев

Машина двинулась, заюлила по грязи, ш Лузгин поднял руку, приветствуя Константина.

—  Вот это отхватили себе парторга, я понимаю! — щерясь редкозубой улыбкой, натужно и весело сипел Лузгин.— Уважаю таких мужиков, которые не боятся рук замарать. Это по-нашенски, по-колхозному! Что стряслось, что ты в молоковозы определился?

—  Возчик заболел.

—  Так...— Председатель мотнул головой.-— А без парторга, значит, не нашлось кому поехать? Ну, один раз куда ни шло, но если сам секретарь будет каждый день возить молоко или станет доить корову, то кто же тогда обеспечит нам партийное руководство?

В глазах его не было ни смешинки, он говорил так, будто не на шутку гневался, и все-таки Константин не мог понять, всерьез он озабочен тем, что обнаружил, или просто открыто издевается над ним.

От Лузгина пахло  тройным  одеколоном — видно,  недавно был в парикмахерской, щеки его сизо лоснились, из-под маленькой клетчатой кепочки, едва прикрывавшей большую с низким лбом голову, торчали влажные волосы, розовел жирный, аккуратно подстриженный затылок; вместо глаз зияли узкие щелки, будто налитые посверкивающей водой, к мокрым губам липли махорочные крупинки, похожие на темные веснушки.

—Я за такие порядки хвалить брательника не стану! — сердито пообещал Лузгин.—А то он, видать, угрелся за моей спиной, живет как фон-барон какой и думает, что на него и управы нет!..

Константин слез с телеги, подержал вялую руку председателя, удивляясь в душе и самому себе, и этому искусно притворявшемуся человеку. Сейчас они притворялись оба, и каждый таил свое.

— Ты им не потакай,— доверительно и ласково поучал Лузгин.— Охотники сесть на чужую шею всегда найдутся, а потом их не скинешь, когда попривыкнут... Намотал?

Они шли рядом с телегой наизволок, и тем, кто видел их из окон изб, наверное, казалось, что это идут два закадычных друга. И как будто нарочно, чтобы утвердить людей в этом мнении, Лузгин то хватал Константина за полу пиджака, то хлопал по плечу, то чуть не обнимал на виду у всей деревни. Константин пытался отстраниться, идти подальше, но Аникей лез к нему назойливо и нагло, точно испытывал его терпение.

На ферме Лузгин стал, резвясь и потешаясь, таскать бидоны в моечную, прижал доярку в дверях, а когда та ударила его по спине, захохотал как леший. И Константину стало не по себе от этой деланной и диковатой веселости.

Колыхаясь на ухабах, подкатил к ферме «газик», и о Аникея разом смыло все веселье. Он напустил на себя строгость и, сцепив за спиной руки, широко расставив ноги, стал в проеме дверей, оглядывая вылезавших из «газика»  Ворожнева, Тырцева, Сыроваткина, Мрыхина.

- Ну как, Федя, тепленькими взял их, а? — обратился он к шоферу и, не дожидаясь ответа, рывком сдернул с головы кепчонку.— Вы об чем думаете, соратники? Может, календарь сменили, пока я в городе был, и весна обратно на зиму завернула? После зимней спячки очухаться не можете? Тут такой по всей области, можно сказать, патриотический подъем, а мы, вместо того чтобы возглавить и воодушевить, под бабьи юбки прячемся!.. Не-е-ет! Так дальше  не  пойдет!..  Народ вам  много дал,   но  он

может все взять и обратно, ежели человек на сегодняшний день не светит и не греет. Правильно я рассуждаю, парторт?

Константин лишь пожал плечами.

—  Пройдем по хозяйству и проверим нашу готовность. Ясна установка? Слово дадено, и не кому-нибудь, а областному комитету партии! Назад ходу не будет, сколько бы мы ни брыкались!..

Он шагнул вперед, громыхая жестким дождевиком, и мужики, угрюмовато помалкивая, двинулись следом. По правую сторону, стараясь идти с ним в ногу, тяжело, по-медвежьи ступал Ворожнев, заспанный, с угольно-черными небритыми щеками; по левую пристроился Мрыхин, теперь назначенный Аникеем в заместители, он был хмур после очередного перепоя; позади, глядя друг другу в затылки, подтягивались кладовщик Сыроваткин, крутивший длинной жилистой шеей, и сутуловатый Тырцев, который норовил держаться чуть в стороне.

Лузгин не пригласил Константина, не обернулся, не посмотрел, идет ли парторг вместе со всеми. Ему, видимо, даже не приходило в голову, что тот может заупрямиться и отстать от его свиты.

«Эге, да он, кажется, убежден, что я подчинюсь его воле и стану таким же карманным секретарем, как Мрыхин,— подумал Константин.— Может, сразу сбить с него спесь и сказать, что вечером бюро? Нет, повременю».

Словно почувствовав его настроение, Лузгин остановился и, добродушно посмеиваясь, показывая редкие прокуренные зубы, крикнул:

—  А ты что, комиссар, отстаешь? Плохо поел с утра? А мы на рысях идем, всю жизнь на ногах!

Теперь он! вместе шагали впереди, а все остальные чуть сзади. Изредка останавливаясь, Лузгин, не оборачиваясь, крючком согнутого указательного пальца подзывал к тебе то одного, то другого, сердито выговаривал за какое-то упущение, и все опять двигались дальше.

У открытой силосной ямы, из которой тянуло тяжелым запахом гнили, указательный палец застыл торчком.

—  Ефим! — Лузгин подождал, когда Тырцев засопит у него за спиной.— Пошто силос не дочиста выгребаете?

—  Мой недогляд, Аникей Ермолаевич.— Бригадир смущенно кашлянул в кулак.— Снизу он малость подпорченный, скотина плохо его ест...

—  Сам ты подпорченный! — грубо остановил его председатель и возвысил сиплый голос до крика.— Если приспичит, сам за милую душу сожрешь! А чем будем животину кормить, когда ее в три раза больше станет? Радио включал сегодня?

—  Слышал, как же...

—  Тут слышать мало, надо прочувствовать, чтоб до сознания дошло,— чуть сбавив тон, поучал Лузгин.— Беречь надо колхозное добро пуще своего...

Он говорил громко, чтобы его могли услышать колхозники, работавшие у силосной ямы. Они перестали бросать силос в машину, и на край ямы выскочила лупоглазар коренастая девка в стеганке, повязанная красным платком, истошно крикнула:

—  Идите полюбуйтесь хоть, в чем мы робим! Все горло продрали, а бригадир и рылом не ведет!

Подпрыгивая на одной ноге, она дергала другой, обутой в рваный резиновый сапог.

—  Ефим! — Указательный палец задергался, как на ниточке.— Тебе что, надоело ходить в бригадирах? Хочешь в рядовые перебраться! Могу уважить твою просьбу!..

—  На складе сапог не было, Аникей Ермолаевич! — застонал Тырцев.— Вот хоть Сыроваткина спросите!..

—  А Сыроваткин кто такой, чтоб о народе не думать? — грозно вопрошал Лузгин.— Да ежели народ лишит вас своего доверия, то куда вы денетесь? На что годитесь? На силос разве!

—  Заверяю вас — завтра получат! — Кладовщик выскочил вперед, нескладно размахивая длинными руками.— Вчера в райпотребсоюзе обещали выделить на нашу долю...

—  Гляди, Сыроваткин, как бы я твою долю не определил и не сделал ее сиротской,— не принимая никаких оправданий, властно поучал председатель.— Что мы без парода? Пыль, прах, дунь — и нету нас! Мы обязаны денно и нощно печься о нем! Как утром продрал глаза, сразу думай — чего я нонче обязан сделать для народа? Какие его нужды удовлетворить перво-наперво?

Константин переводил взгляд то на женщин, стоявших В темно-коричневом месиве силоса, то на девку, слушавшую председателя с полуоткрытым ртом, и старался понять, верят они Лузгину или нет. Но то, что он на их глазах унижал бригадира, очевидно, было им по душе. Бригадир слушал хулу, понуро опустив голову, горбился и отводил глаза.

И теперь, куда бы они ни являлись, везде повторялось одно и то же — Лузгин распалялся гневом, кричал на своих помощников, а те дымили цигарками и пристыженно отмалчивались.

«Неужели они сговорились ломать иа людях эту комедию? — терялся в догадках Константин, которого уже мутило от этого балагана.— Но сколько же в колхозе таких простаков, которые могут ему поверить?»

Колхозники тоже сегодня будто сговорились и вели себя загадочно. В кузнице, полной железного перезвона и сиплого дыхания мехов, крутились возле наковальни братья Яранцевы, голые по пояс, медные в жарких отблесках горна. Они ни на минуту не оторвались от молотов, даже не обратили внимания на Лузгина, и тогда Аникей, придравшись к какой-то мелочи, наорал на Мрыхина, хотя тот явно был не виноват. Под навесом, где грохотала пилорама, на Лузгина ошалело закричал парень, подводивший на вагонетках бревно к трясущимся, как в лихорадке, пилам: «Не лезь под руку, не мешайся под ногами!»

Аникей, отойдя в сторону, сбитый с толку криком, смотрел, как, урча и повизгивая, вгрызаются в мякоть бревна сверкающие пилы. На низком срубе строящегося телятника сидели по углам плотники и, оседлав свеже-ошкуренные бревна, взмахивали блестящими, будто выхваченными из воды, топорами, Б ответ на приветствие председателя топоры замелькали чаще, брызнула сверху белая пахучая щепа, и Лузгин опять срывал злость на бригадире, который не сумел вовремя подвезти строителям тес и другие материалы, хотя, по-видимому, можно было обойтись и без них.