Дефицит - Иван Щеголихин

— Нет, Катя, все гораздо хуже.

Наверное, вот он, ее прием — попала в беду и нужны деньги на выручку.

— Ни на какой стажировке она не была. Только великое дитя Николай Викентьевич может такому верить. И мне внушил. Настя приехала, но не может показаться дома. Потому что она… — Елена Леонидовна раскрыла сумку, достала платочек и тут же положила его обратно, раздумала пускать слезу. — Она беременна.

У Кати перехватило дыхание, сердце так и заколотилось, она испугалась. Чего, спрашивается? Сразу и не поймешь. Испугалась беременности своей юной подружки, но более того своей грубой, грубейшей ошибки. Надежда рухнула — вот чего она сверх всего испугалась.

— Я надеюсь, Катя, с тобой можно говорить, как со взрослой. Беременность у нее не меньше пяти месяцев, уже виден живот. А у Николая Викентьевича спазмы сосудов головного мозга, его удар хватит, если он ее увидит. Он ее до умопомрачения обожает. В декабре у него юбилей, семьдесят и сорок пять научной деятельности. Я все сделаю, чтобы он не увидел ее в таком положении, я обязана его беречь. — Елена Леонидовна хотя и достала опять платок, но и слезинки не проронила, не всхлипнула даже, она волевая, деятельная особа, она действительно охранит своего профессора. — Она все от меня скрыла, — продолжала она ледяным голосом, без тени сочувствия дочери. — Она тайком сбежала со своим, не знаю даже, как его назвать, дружком, сожителем, соблазнителем. Теперь, Катя, требуется помощь твоей мамы.

Катя инстинктивно прижала к себе дипломат, желтая коробка перекатилась внутри беззвучно, но Катя услышала — деньги ее на месте. А ведь чуть было не потеряла. Хорошо, что не ляпнула сразу, выдержка, что ни говори, полезное свойство характера. Теперь она согласна, две тысячи — это сумма.

— Только твоя мама ее спасет, ее и Николая Викентьевича. — О себе она не говорила, в спасении она не нуждается, обойдется своими силами.

— Я не совсем понимаю, Елена Леонидовна, почему именно моя мама?

— Я знаю, Катя, в таком случае — только твоя мама! — наступательно проговорила Елена Леонидовна.

— Насколько мне известно, я уже взрослая, вы сами сказали, — в пять месяцев уже поздно.

— Да, Катя, поздно — по правилам. Но нет правил без исключения. Существуют специальные операции по спасению выкидышей, разные патологические случаи, резус и тому подобное. Здесь у нас, я повторяю, никто, кроме твоей матери, не поможет. Умоляю тебя, Катя.

Вон какая мамуля у нее уникальная, Катя и не подозревала.

— Насколько мне известно, мама не занимается этими самыми… — Вот уж не ожидала она от себя, что не сможет выговорить — «абортами».

— Но она дает направление куда надо. Не будем вникать в подробности, но я об этом знаю, Катя. Я очень тебя прошу, поговори с мамой. Я готова стать перед тобой на колени. — Она сказала это так твердо, что Катя поверила и еще подумала: зато меня теперь вы не поставите на колени.

Что-то Елена Леонидовна безусловно знала, но далеко не все. Не знала она в частности, какой великий шанс выдавала она самой Кате в создавшемся положении. Итак, семья профессора Сиротинина отныне целиком в ее, в их с мамой власти. Такого оборота Катя и представить себе не могла при всем богатстве своего воображения.

— Успокойтесь, Елена Леонидовна. — Катя настолько теперь уверилась в своих возможностях и осмелела, что положила ей руку на плечо. — Я поговорю с мамой, обещаю вам. — И тут же прикусила язык, нельзя так сразу соглашаться, транжирить свой шанс почем зря. — Я думаю, она… если только она в силах помочь, конечно.

— Спасибо, Катя, у тебя чуткое сердце.

Правильно, чуткое, оно чует, что надо спешно возвращаться туда, к началу, где Елена Леонидовна — просительница, надо срочно исправлять свой промах.

— Я, конечно, поговорю с мамой, повторяю — если она сможет. Хотя я не уверена. Честно говоря… я не ожидала. Как это могло случиться, Елена Леонидовна?

— Я всего ожидала, но только не этого. Она ведь еще рожать собирается, вот подарочек к юбилею отца. Ей нужно еще в десятый класс идти, сопливая школьница, а она — рожать! Несовершеннолетняя, только в мае паспорт получила, получила и укатила. Куда? С кем? Какой-то, она говорит, кавказец, якобы из органов. Значит, уже совсем взрослый мужчина? Нет, говорит, не совсем, ему двадцать пять лет, и наш ребенок, говорит, будет такой же красавец.

Действительно, в последнее время Настеньку встречал какой-то кавказец на «Жигулях», весь фирменный, похлеще сынка Смирнова, черный, стройный, белозубый, часы с компьютером. Но говорить о нем Елене Леонидовне Катя не станет, весь ансамбль его видел, не одна она, кому хочется, тот пусть и докладывает. Может быть, он и в самом деле из органов, хотя «Жигули» этому противоречат, у них пистолеты, овчарки, самбо, но чтобы собственная машина!..

— А домой не идет, — продолжала Елена Леонидовна. — Да я и не пущу ее в таком виде, упаси боже, она убьет Николая Викентьевича.

— Где же она живет? Уже у него дома?

— Здесь я вообще ничего не могу понять, Катя. Они снимают номер в гостинице, я у нее была. Спрашиваю, как вы оказались в одном номере, если не зарегистрированы? А она мне: он оперативный работник, ему по службе положено, предъявил свои корочки — и все. Может быть, и правда, но как ей теперь верить, если сказала, что на стажировку поехала, а приехала — аппендицит с ножками? Но с другой стороны, все-таки их поместили в гостиницу, да еще в номере-люкс, три комнаты, туалет, ванная, ковры, только министры в таких живут. Ждала его, ждала до десяти вечера, хотя бы посмотреть на него. Если он из органов, значит, серьезный, ответственный товарищ. Так и не появился. Где же ты была, спрашиваю, вместо Большого театра, почти три месяца? Мы-то думали, она по дому скучает, извелась там без нас, а она!.. Были мы, говорит, в Баку, в Ереване, в Тбилиси, в Сочи купались, потом во Львов поехали, там почти месяц жили, у него командировки такие, он специалист по этим самым… борцы, торцы? Дефицит перепродают.

— Фарцы, — подсказала Катя. — Фарцовщики.

— Да-да, он их выслеживает, ездит по их маршруту, разоблачает и задерживает. Одет всегда в гражданское, а Настенька, получается, с ним для отвода глаз. Театр! Большой театр! И это наша дочь, профессора Сиротинина! Он умрет, в тот же час, как только узнает. Но я, Катя, я поклялась перед зеркалом, что не допущу этого, я все сделаю, чтобы Николай Викентьевич не узнал. Теперь представляешь, насколько важно, чтобы ты молчала?

Катя кивнула солидно, озабоченно. Разговор ушел в сторону от экзаменов, совсем в сторону, тем не менее, все это весьма занятно. Если уж быть честной, Катя Настеньке позавидовала — Сочи, море, номера-люкс и свобода полнейшая. Все-таки талант великое дело, все у Настеньки получается само собой, легко и естественно. Как птица летает, как рыбка плавает.

— На Кавказе, кажется, регистрируют в шестнадцать лет? — предположила Катя.

— Да ничего подобного, я узнавала! «Мы зарегистрируемся через два года, а сейчас я буду рожать». А кто за тебя в школу пойдет, Николай Викентьевич? Тебе же аттестат зрелости чадо получить. «Пойду в вечернюю». И давай меня просвещать: все этнические группы пошли с Кавказа, потом смешались и выродились, теперь только на Кавказе осталась чистая раса, истинно библейские типы, эталон красоты. «Ты его дождись, он скоро придет, я вас познакомлю, сама увидишь. Такой же красивый у нас будет ребенок». Что меня поразило — она спокойна, даже весела, хорошо выглядит. А я все стараюсь выпытать, терзает меня сомнение, может быть, он тебя обманывает, мошенник какой-нибудь, а морочит тебе голову, что из органов? Нет, она говорит, у него не только документы, но и пистолет есть, он мне давал его подержать, я даже с ним поиграла, только сначала обойму вынул, тяжеленький такой брикетик с пульками. «С пульками!» Беременный ребенок! Везде, говорит, нам предоставляли гостиницу, лучшие номера, такая у него работа ответственная, и он много зарабатывает, потому что смертельный риск. Значит, и ты с ним рисковала, ходила везде? Нет, говорит, на операции он меня не брал, инструкцией запрещено, все в тайне. Во Львове он конфисковал тридцать пар джинсов, все в упаковке, только что с фирмы. За эти тридцать пар спекулянты получили бы шесть тысяч, представляешь? Он их сдал, естественно, в ОБХСС. Я спрашиваю, почему вы в гостинице, он что, не здешний? А она мне — мамочка, он всесоюзный, у него квартира в Москве, еще где-то, а работает он в МУРе, как капитан Жеглов. Мы с ним будем жить в Москве, так что Большой театр не исключается. Тут у меня терпение лопнуло и я ей красочно расписала всю ее дальнейшую судьбу — у тебя будет вот такой живот, вот такие губы распухнут, по лицу желтые пятна, подурнеешь как смертный грех, потом родишь, обабишься, он уедет в Москву и поминай как звали, даже алименты платить не будет, вы не зарегистрированы. А главное, танцевать не сможешь, мышцы разойдутся на животе, ноги отекут, кому ты нужна будешь, несчастная мать-одиночка, у которой даже аттестата зрелости нет. Тут ее проняло, ребенок есть ребенок — «я во сне танцую каждую ночь» и прочее. Катя, если ты нам не поможешь!..