Галиция. 1914-1915 годы. Тайна Святого Юра - Александр Богданович

После вечера у графини он не раз порывался позвонить ей, но снова и снова откладывал, убеждая себя, что их встреча – мимолетный, ничего не значащий эпизод. Однако шло время, и он все больше приходил к выводу, что не может ее забыть. Желание увидеть ее, услышать ее смех, коснуться руки пересилило, и он решил позвонить, к тому же у него был хороший предлог для свидания: в зале Casino de Paris давали комедию «Старая романтичка». Власти не увидели ничего предосудительного в показе этой древней постановки Станислава Богуславского, тем более оговорив условием передачи половины выручки на нужды Красного Креста.

Анна, как ему показалось, была рада его звонку, охотно приняла приглашение посмотреть спектакль, и уже на следующий день они встретились в Казино на Академической, тринадцать.

Отвыкшая от ярких театральных зрелищ, прозябающая в тоске серых будней львовская публика была в восторге от представления и долго не отпускала артистов. Белинский не мог разделить эту эйфорию – он был слишком взволнован близостью Анны, чтобы уследить за сюжетом.

После спектакля он провожал ее домой. Они шли пешком через всю Кохановскую[126], а потом долго стояли у ограды особняка. Казалось, время остановилось для них. И когда прощались, ему стоило огромных усилий отпустить ее руку.

Вернувшись домой, Белинский отыскал в библиотеке старухи романы «Разведенная женщина» и «Венера в мехах» Захера-Мазоха, который, по словам Сташевского, являлся родственником Анны. Но героини этих романов не имели ничего общего с Анной – секрет ее очарования ему так и не удалось отгадать.

Всю ночь капитана мучил вопрос: как поступить? Снять перед ней маску Лангерта? Сделать это он не имел права. Да и боялся причинить ей боль своим признанием. Но и лгать было невыносимо.

Через день они вновь встретились, на этот раз в парке Килинского[127], и долго бродили по его холмистым аллеям. Громадные кроны платанов, пруд, фонтан с русалками – все было укрыто белым пушистым снегом, из-за чего мир казался сказочным, нереальным.

– А здесь мы болели за нашего Павла, – вспомнила Анна, когда за деревьями показался небольшой стадион, – он был вратарем в команде «Сокол», – с гордостью добавила она.

Белинский уже знал, что ее юный брат, любимец семьи, ушел добровольцем на фронт в первые дни войны, и сейчас все страшно волновались – от него уже месяц не было никаких вестей.

– Странные строения, – посмотрел он на безлюдные домики вдоль аллеи.

– Это павильоны выставки к столетию польско-литовского восстания против России, – пояснила Анна. – А вон там еще памятник в честь нашей борьбы с русскими. – Она указала на внушительный монумент Яну Килинскому, соратнику Костюшко.

Белинский помрачнел, невольно почувствовав в ее словах нотки патриотизма, которые могут стать угрозой их зарождающимся чувствам.

– Нигде больше на польских землях я не встречал столь предвзятого отношения к русским, как во Львове.

– К русским отношение разное, – задумчиво ответила Анна. – Галицийские поляки отлично понимают разницу между российским народом и правительством. Я в этом убедилась, когда вместе с подругами была в Кракове на торжествах по случаю пятисотлетия Грюнвальдской битвы[128]. На открытии памятника Ягайло[129] было много русских, и принимали их там как близких друзей, очень сердечно. Кстати, совсем недавно к нам в госпиталь приходили миротворцы из России.

Они расспрашивали раненых австрийских офицеров о проявлениях жестокости со стороны русских войск.

Белинскому об этом было известно. В отделение пришла телеграмма из столицы с указанием сделать «зависящие распоряжения», чтобы собранные членами пацифистского общества «Мир» сведения от раненых в «казенных, общественных и частных лечебных заведениях» города «не публиковались в извращенном виде».

– Анна, да вы просто образец европейской эмансипированной женщины, – с иронией заметил Белинский, – работа в женских комитетах, открытие памятников, политические юбилеи…

– Ну что вы, это неправда, – зарделась она. – Поездку в Краков организовали наши учителя гимназии. А «самаритянкой» я стала случайно: мамина подруга Митольда Корытовская, жена наместника, попросила сестру помочь ей в организации курсов сестер милосердия на Пилсудского[130], одиннадцать. И я пошла вместе с ней. Было очень любопытно. А потом до прихода русских мы ухаживали за ранеными, устраивали на постой солдат, заботились об их питании. Признаюсь, была очень горда, когда сама организовала для них бесплатную чайную на Коперника, пять. Но что мы все обо мне, – спохватилась она, – я ведь совсем ничего не знаю о вас.

Она остановилась и с легким укором посмотрела на Белинского.

Вместо ответа, капитан слегка притянул ее за плечи и поцеловал. Она отпрянула, но скорее от неожиданности, чем от гнева. Глаза ее сияли. Белинский снова мягко обнял ее и жадно прижался к нежным губам.

Страх, сомнения, война – все моментально растворилось в волне обжигающего счастья.

* * *

Утро следующего дня принесло чувство безысходности. Белинский с горечью осознал, что нашел ту единственную, которую смог бы любить всю жизнь, но как преодолеть воздвигнутую войной преграду? Разве что за простое человеческое счастье заплатить своим достоинством и честью.

На ратуше пробили куранты. Он встал и подошел к окну. Во дворе Ваврык очищал дорожки от выпавшего за ночь снега. Время от времени, опершись на лопату, он перекидывался фразами с соседом – укутанным в плед стариком-немцем, которого выкатили в кресле-каталке на веранду подышать свежим воздухом.

«Будь что будет, – подумал капитан, – в конце концов, нашу жизнь вершат не только чувства и долг, но и Божья воля».

Неожиданно что-то привлекло его внимание за окном. Он быстро оделся и спустился вниз. Из почтового ящика торчала газета. На рекламе ресторана «Рома» были начертаны цифры.

«Недаром говорят, что в канун Богоявления нечистая сила куражится, – подумал капитан. – Значит, завтра в два… Ну что ж, может быть, это и есть Божья воля – завтра все должно проясниться».

Глава 33

День Богоявления

В январе над Львовом уже не появлялись австрийские аэропланы, и фары машин не закрывали черной бумагой. Поднимая клубы снежной пыли, по улицам проносились кавалерийские эскадроны, в сторону вокзала шагали колонны пехоты в длинных шинелях.

Группки горожан обсуждали последние новости возле расклеенных объявлений: прорыв русских войск в районе Дуклинского перевала, открытие частного польского учебного заведения, запрет лицам еврейского происхождения выезжать в другие районы Галиции…

Шестого января[131] войска Львовского гарнизона праздновали день Богоявления Господня.

В десять утра все солдаты пеших частей прибыли при знаменах на торжественное богослужение и построились шпалерами вокруг православной церкви Святого Георгия Победоносца на Францисканской[132].

Начался крестный ход. Двадцать третий запасной батальон играл «Молитву», а войска держали «на караул». После водосвятия и салютационной стрельбы тремя холостыми патронами войска двинулись по Курковой на Губернаторские Валы для проведения общего церковного парада на площади перед губернаторским дворцом.

Губернатор Бобринский вместе с высшими чинами своей администрации и приглашенными особами, ожидая прибытия войск, слушали последние новости из Петрограда от депутата Думы русофила Владимира Дудикевича.

– В столице считают, что война близится к концу гораздо скорее, чем кто-либо мог предвидеть, – рассказывал депутат, – все надеются, что Австро-Венгрия в ближайшее время сложит оружие.

– А как же тогда истолковывать призыв государя – взять под ружье новые контингенты? – робко спросил старший чиновник для поручений губернатора коллежский советник Мариан Глушкевич.

– Ну, это для несения полицейской службы на завоеванных нами территориях, – отмахнулся Дудикевич.

Губернатор с улыбкой заметил:

– Давеча мне кто-то показывал оренбургские «Ведомости», в которых сообщалось, что германский император бежал в Швецию, а фельдмаршал Гинденбург[133]убит еще в августе прошлого года.

Гости дружно рассмеялись.

– А как обстоят дела с польским вопросом? – полюбопытствовал военно-окружной контролер Галиции действительный статский советник Кулабухов, – принято ли какое-нибудь решение?

– Польский вопрос определен, – веско заявил депутат, – поляки получат почти полную свободу. – И он стал загибать пальцы: – Во-первых, самоуправление. Во-вторых, в школах польский язык, кроме, конечно, истории и географии. В-третьих, судьи, как и остальные должности в судебной системе, – поляки, но при условии знания русского языка. Вот с сеймом, правда, еще не все ясно. Но ко всему прочему – мы добавляем им территорию. Разумеется, не свою, а отвоеванную у немцев…