Чужаки - Андрей Евпланов

Когда Клавдия попыталась усовестить мужа, он и ее ударил. Первый раз в жизни ударил, и оттого особенно больно. Она проплакала всю ночь, складывая свои вещи в чемодан. А наутро Николай просил у нее прощения, клялся, что это в первый и в последний раз, прикрикнул на мать, когда та попыталась вмешаться, и Клавдия уступила. Но со свекровью с тех пор она не разговаривала.

Васятка этого всего почти не замечал. Для него мать и бабушка по-прежнему составляли одно целое, то, что называется домом или семейным очагом. У него и своих забот было по горло: шалаш с настоящей свечкой, плот в камышах под Синей горкой, мотор от мотороллера, который, если его приладить к ржавой коляске, непременно должен заработать, да и красновидовским задавалам не мешало намять шеи… В общем, некогда было ему вникать в бабские свары.

Но одно из того, что все время говорилось в доме, запало ему в душу.

Это уж и его впрямую касалось: чужаки выманили у них старый, но еще очень хороший дом и его надо вернуть. Взрослые этого сделать не могут, потому что боятся начальства, которое всегда защищает городских. Значит, он должен выгнать дачников, то есть сделать так, чтобы им здесь тошно стало. Тогда они сами не захотят оставаться в Синюхино. Но как это сделать? Ведь ему только восемь лет, а эти городские что хотят, то и воротят. Они ведут себя здесь как хозяева, и нет на них управы.

А как мстители расправились с атаманом Бурнашом… А наши разведчики…

А партизаны… Всем им было трудно, но они герои. Почему бы ему, Васятке, не испытать себя. А что молод, так это и еще лучше: никто на него не подумает да и наказать, в случае чего, не накажут серьезно. Он ведь несовершеннолетний. Правда, подзатыльников могут надавать, в школу нажаловаться, родителям. Но родители его поймут и еще спасибо ему скажут.

Теперь есть у него настоящее дело: нужно следить за чужаками, а там, глядишь, и появится возможность свести с ними счеты.

У Васятки от таких мыслей аж дух захватывало. Вот оно, всамделишное приключение, которое принесет ему славу на все родное Синюхино, а может быть, и на весь район.

Итак, он объявил дачникам священную войну. Они и не догадывались об этом, думали — так себе бегает парнишка, вертится возле дома из любопытства, а он вынашивал план. Засыпая, Васятка представлял себе, как, засевши в глухой крапиве, подстерегает старого полковника, чтобы выстрелить в него из рогатки. Ночью Васятке снилось, что плешивый сын полковника оказался преступником, приехала милицейская машина из района и забрала все ненавистное семейство. По утрам, рассеянно ковыряя вилкой картошку, он размышлял, как бы спрятать инструмент Пиккуса, чтобы тот не смог работать для дачников. Целые дни Васятка проводил у Варваричевых. Ему нравилось смотреть, как Пиккус пилит и строгает, и льстило, когда кто-нибудь из взрослых просил его придержать доску или отпилить ножовкой брусок, но при всем том он ухитрялся не забывать, что находится в стане врага. Он чувствовал себя разведчиком, чуть ли не Данькой из кино про неуловимых.

Пусть дачники считают его деревенским простачком. Это хорошо, что они не подозревают в нем мстителя. Тем сокрушительней будет для них удар, который он, Васятка, готовит. Что это будет за удар, он не знал, но твердо верил в свою удачливость.

Уверенность его особенно окрепла после того, как к старому полковнику приехал его сын с женой и мальчиком, примерно того же, что и Васятка, возраста.

Федор Христофорович в тот же день подозвал Васятку и познакомил его со своим внуком.

— Василий, — сказал он Васятке как взрослому, — ты, брат, тут каждую собаку знаешь, а Женя никогда не бывал в деревне. Ты уж возьми над ним шефство, определи его в свою команду.

Никакой команды у Васятки не было, но он кивнул и сказал:

— Ладно.

И подумал: „Наконец-то… Теперь вы у меня попляшете, черти московские…“

Этот Жека оказался ни рыба ни мясо. Он без всяких признал за Васяткой первенство и охотно отдал себя в его полное распоряжение. Жеке как будто даже нравилось претворять в жизнь самые отчаянные затеи своего нового товарища. А Васятка чего только не придумывал, чтобы подвести дачника под неприятности то пошлет его на ферму воровать жмых, то подучит развязать стреноженных на ночь лошадей, то скажет: „Притащи мне колбасы из дома“. И Жека все это делал, нимало не заботясь о последствиях, и его проносило там, где другой непременно влип бы в дурную историю. Он как будто только родился на свет, и даже не подозревал, что за такие шалости положена взбучка. Его наивность и слепая преданность новому другу делали чудеса. Рядом с ним Васятка чувствовал себя каким-то уродцем, злым и нехорошим, и это еще больше восстанавливало его против Жеки. Однажды Васятка подговорил Жеку дразнить быка Трибунала, известного на весь район своей свирепостью. Он дал ему в руки тряпку и сказал: „Хрясни его по зенкам, а то шибко важный“. Жека посмотрел на друга с недоумением, как будто хотел спросить: „Зачем бить животное?“ Но Васятка скорчил такую презрительную мину, что Жеке ничего не оставалось, как только подойти к Трибуналу.

Васятка затаил дыхание. Он десять раз уже крикнул про себя Жеке: „Стой, дурак! Назад!“ Но вслух не произнес ни слова. Он глядел, как Жека идет навстречу рогатому чудовищу, как спотыкается о кочку, и думал, как он сам побежит по деревне, как ворвется к Варваричевым, как они всполошатся, соберутся и уедут в свою Москву, но больше о том, что будет с Жекой.

А Жека подошел к Трибуналу, что-то бурча себе под нос, и шлепнул быка по морде тряпкой раз и другой. Бык заревел, как будто гром на небе прогрохотал, и стал пятиться.

В другой раз Васятка притащил из дома карты, чтобы научить городского недотепу играть в дурачка и заполучить от него автоматический карандаш.

Играть в карты лучше всего было на чердаке у Варваричевых. Жека проиграл Васятке карандаш, проиграл значок и электрический фонарик. Больше у него ничего не было Васятка оглядел чердак — нет ли чего-нибудь такого, что бы могло пригодиться? И тут он заметил, что сидит на сене. Это было даже не сено, а травяная труха, оставшаяся на чердаке, может быть, с того времени, когда хозяином дома был его прадед.

— А теперь сыграем на желание, — сказал он Жеке, не сводя глаз с этого сена.

— Это как?

— Если я выиграю — ты должен исполнить любое мое желание, если ты выигрываешь — то я исполню твое желание.

— А могу я пожелать обратно свой фонарик? — спросил Жека. — А то мама может спросить, где он.

— Конечно, — сказал Васятка. — Это очень выгодно для тебя, потому что у тебя больше' нет хороших вещей, а у меня до фига.

Жека опять проиграл. Васятка почесал ухо и сказал:

— Даже и не знаю, что пожелать. У тебя ничего не осталось. Ладно, пользуйся моей добротой, сожги это сено и гуляй на все четыре — Сено? — удивился Жека.

Его удивило не Васяткино желание, а то, что на чердаке, оказывается, есть сено.

— Тащи давай спички, — торопил его Васятка.

— А пожара не будет? — спросил Жека.

— Дурак, пожар бывает, когда долго горит, — а это сено фрр-р-р, и готово дело, — успокоил его Васятка. — На всякий случай притащи пузырек керосина. Там у вас в чулане… Я видел.

„Только бы… Только бы…“ — думал Васятка, добела сжимая кулаки, пока Жека ходил за спичками. И это значило — только бы никто ему не помешал. И одно временно — только бы ему кто-нибудь помешал.

Но вот Жека вернулся, и все сразу стало на свои места. Они сгребли сено в дальний угол. Жека брызнул на него керосином и уже достал спичку, чтобы поджечь, но вдруг в проеме, ведущем на чердак, появилась голова его матери.

— Вы что здесь делаете? — строго спросила она.

И, не получив ответа, она поспешила подняться. Спичка в руках Жеки и сено, облитое керосином, были красноречивее любых слов.

— Так, — сказала Тамара как будто Жеке, но на самом деле Васятке. — Ты решил поджечь дачу. А ты знаешь, что это подсудное дело? Тому, кто устраивает поджоги, место в колонии.

Васятка рванулся к проему, но Тамара успела поймать его за ворот рубахи, так, что пуговицы спереди отлетели.

— Нет, голубчик, не уйдешь. Сейчас мы пойдем в отделение милиции.

Васятка не хотел в милицию. Он так вырывался, как будто не знал, что в Синюхино нет никакого отделения, а есть участковый, и тот живет аж в Красновидове. Когда Тамара стаскивала его по лестнице вниз, он попытался укусить ее за руку, но она больно ударила его по губам. И тут он заплакал, не столько от боли, сколько от обиды и ненависти.

— Гады, — закричал он прямо в лицо своей обидчице, позабыв о том, что он „разведчик и мститель“. — Понаехали сюда… Едьте отсюда… Все одно мы вас выдубим…

— Так, — сказала Тамара. — Значит, тебя кто-то научил поджечь дом. Ну что ж, и это выяснится в милиции. — И закричала в открытую дверь: — Глеб!

Одевайся, нужно отвезти в милицию эту шпану.