Чужаки - Андрей Евпланов

Особенно радовался Васятка. Он тут же достал откуда-то плюшевую тряпку и кинулся протирать полированный ящик.

— Вот, — сказала довольная Клавдия. — Пользуйтесь. Я не то что некоторые — для всех стараюсь.

С Николая как будто сдуло всю его усталость. Он подхватился и полез на крышу прилаживать временную антенну, провозился с ней весь вечер и закончил уже затемно. Телевизор работал, но ничего не показывал. Клавдия утверждала, что загвоздка в антенне, а Николай доказывал ей, что все сделал как положено, просто телевизор неисправен, и хотел снять крышку, чтобы посмотреть, в чем там дело. Но Клавдия не позволила этого сделать, в сердцах назвала мужа уродом и рохлей и понесла телевизор к соседям, чтобы проверить, как он будет работать с настоящей антенной. Но телевизор и там не желал ничего показывать. Клавдия вернулась домой злая и затолкала телевизор ногой под кровать.

— Легче на поворотах, — не выдержал Николай. — Ведь денег стоит.

— Не твое дело, — сорвалась Клавдия. — Не ты платил — не тебе мне выговаривать. Сам-то рубля в семью не дашь, все маманьке в сундук складываешь.

— Так, невестушка, так, — вступила в разговор Степанида. — Выходит, ты одна всех поишь и кормишь, а мы тут все вроде как приживальцы.

— Я этого не говорила, — пошла на попятную Клавдия. — По мне все ладно.

Она пожалела, что начала этот разговор, но остановить свекровь было уже невозможно.

— Тогда ответь, невестушка, зачем ты тут воду мутишь, зачем во грех нас вводишь, словно вражья сила: сына стравливаешь с матерью, брата с братом.

Так и кортит тебя в свое гнездо нагадить. Ведь это ты, бесстыжая, напела мне родителев дом за полцены продать. Думала попользоваться, гадина, а как не вышло, ты и мутишь воду.

— Сами вы гадина, — огрызнулась Клавдия, но заводиться не стала, весь пыл прошел.

— Дом продавать вообще не следовало, — сказал Николай. — Хороший, крепкий дом. Дядья наши умели строить. По теперешним временам такому дому цены нет.

Вон у Фроликовых красновидовских изба вроде баньки, а дачников пускают и берут по двести рублей за лето. И дом за собой сохраняют, и пользу имеют с него.

— А если уж продавать, — продолжал рассуждать Николай, — то просить свою цену. Дом-то почти новый.

— Пап, — сказал вдруг Васятка, — а давай его отымем.

Все засмеялись, даже Клавдия, чувствовавшая за собой некоторую вину, и сам Васятка засмеялся, решив про себя, что таким образом взрослые одобряют его предложение. И в общем-то был прав. Степанида, так та совсем всерьез приняла идею внука. Правду говорят — старый что малый.

„А если и впрямь затребовать дом назад? Пойти к председателю сельсовета, поплакаться, дескать, продали дом по дурости. Мужик свойский, синюхинский, с Минькой вместе на фронт уходил, чай, не обидит, войдет в положение…“

Это мысль не давала теперь покоя Степаниде. Но было одно сомнение:

платить Варваричеву за ремонт дома или не платить. По справедливости, конечно, нужно было заплатить, потому что человек старался, нанимал рабочую силу, покупал материалы, а с другой стороны — кто ж его просил ремонтировать совсем еще крепкий дом. Вот из-за этой-то загвоздки она и решила, прежде чем идти в сельсовет, посоветоваться с Хренковым. Матвей Хренков слыл у синюхинцев большим знатоком законов, хотя если разобраться, то ни малейшего повода для этого не давал. Просто это был человек, который раз и навсегда определил для себя, что хорошо, а что плохо. В своих оценках он никаких компромиссов не признавал и гордился этим, считая себя человеком принципиальным. Все-все на свете он, подобно какому-нибудь сверхфакиру, запросто умещал в два ящичка, белый и черный.

— Про деньги и думать не моги, — сказал Хренков, когда она выложила ему суть своего дела — Ты должна отдать полковнику все сполна. Я имею в виду стоимость дома уже после ремонта.

— Но ведь это какие деньги, — вздохнула Степанида.

— За ошибки, мать моя, платить надо, — рассудил Хренков. — Кто тебя в сельсовет тянул за руку дом-то родителев продавать. Небось сама бежала да еще думала, кабы покупатель не передумал.

— Правда твоя, Матвей, — опустила глаза Степанида.

Но тут ее как будто кто шпилькой кольнул в бок:

— Так, по-твоему, это справедливо, когда один растопырился на два дома, а другому жить негде?

— Я этого не говорил, — сказал Хренков.

— Так идти мне в сельсовет, требовать мне свой дом назад или нет? — спросила Степанида, которая подозревала; что Хренков над ней подсмеивается.

Но Хренков вовсе не шутил. Он походил по комнате, глянул в окно. А потом сказал:

— Действуй. От тебя не убудет, если откажут, но, может, чего и выгорит.

И мой тебе совет: начинай с района. Коли там, наверху, решат в твою пользу — тутошнее начальство препятствий чинить не станет, а если там откажут, то здесь у тебя еще шанец останется. — Степанида оценила этот совет, но все же ушла от Хренкова немного обиженной.

„Вольно ему советы давать, старому черту, — думала она с раздражением, — нет чтоб бумагу какую написать. Забурел, старый пес, совсем забурел“.

На следующий день она договорилась с товаркой, что та подменит ее на ферме, сказала Клавдии, что ей нужно в Калинники принимать молодняк, и поехала в район. Там она нашла дом, где помещался райисполком, и спросила первого попавшегося человека с портфелем: „Кто тут насчет домов?“ — Вам к Кирьяновой, — сказал тот вежливо. — В конце коридора направо.

Кирьянова оказалась полной рыхлой блондинкой с лиловым лицом и сильно накрашенными губами.

Когда Степанида заглянула в комнату, та печатала на машинке.

— Вы по какому делу, гражданка? — спросила Кирьянова, не переставая стучать по клавишам.

— Я насчет денег, — почему-то вырвалось у Степаниды. „А что, — подумала она тут же, — и насчет денег тоже. Кто просил его ремонтировать почти новый дом“.

— Вам в собес надо, — сказала Кирьянова.

— А сказали сюда, — возразила Степанида.

— Ладно, вот вам бумага, бабуля, — Кирьянова, не отрываясь от своей машинки, протянула Степаниде чистый листок. — Изложите свою просьбу. Не обязательно по форме. Как можете. Поставьте свою подпись и дату, то есть сегодняшнее число. И отдайте мне. Там, в коридоре, столик стоит, а на нем чернила с ручкой.

Степанида вышла в коридор, постояла, с листком в руках возле столика и уехала обратно в Синюхино, решив, что свое начальство все-таки надежнее.

Но свое начальство входить в ее положение не пожелало.

— Ты что, Чупрова, на старости лет в детство впала? — рассердился председатель сельсовета. — Это получается: возьми свои кубики — отдай мою куклу. Мы тут не частная лавочка, а советское учреждение. Покупка твоего бывшего домовладения оформлена в соответствии с процедурой, и хочешь ты этого теперь или нет, а назад оглобли поворотить нельзя. Вот если товарищ Варваричев надумает продать тебе свой дом и уплатить госпошлину, тогда другое дело…

„Продаст как миленький, — решила Степанида после долгих раздумий. — Даром, что полковник, а мужик, по всему видать, простой. Скажу, что житья нет от невестки, углом попрекает. Он должен войти в положение — сам пожилой“.

Но пока она дожидалась удобного момента для разговора с Федором Христофоровичем, пока обдумывала, что ему скажет да как, случилось непредвиденное обстоятельство: к нему нагрянуло все его семейство, сын с женой и внук Женя, или по-домашнему Жека. Они нагрянули неожиданно даже для самого, Федора Христофоровича. Просто подкатили в один прекрасный день к его дому, даже не в выходной, а посреди недели, как раз в то время, когда Федор Христофорович во дворе, под новеньким навесом, кормил своим нехитрым обедом Пиккуса.

— Деда! — закричал Жека прямо из машины. — А мы к тебе в отпуск.

— Вот радость, вот сюрприз, — все повторял Федор Христофорович, помогая выгружать из багажника чемоданы и сумки с продуктами. — Вот это сюрприз…

Он так обрадовался, что не знал, как угодить дорогим гостям. В порыве нежности он то пожимал руку сыну, то улыбался его жене, то гладил по голове внука. И все это он делал неуклюже и невпопад. Пиккусу за него почему-то стало неловко. Он поднялся из-за стола и хотел незаметно уйти, но Федор Христофорович не дал ему это сделать. Он вдруг бросился к нему, схватил его руку и поднял ее вверх. Так рефери в боксе показывают, кто стал победителем в поединке.

— А это Эйно Карлович Пиккус — гениальный плотник и человек большой души, — закричал он так, что всем захотелось сделать шаг назад. — Вы только посмотрите, как он отделал нашу развалюху. Не знаю, что бы я делал без него.

Наверно, сбежал бы отсюда уже на следующий день.

— Кто вам поверит, папа, — улыбнулась любезно Тамара, — что вы могли оставить это замечательное место и вернуться в каменный мешок, который называется московской квартирой.