Внутренняя линия - Владимир Свержин

Стук колес на рельсовых стыках утих. Татьяна Михайловна прислушалась и чуть приподняла край брезента, чтобы осмотреться. Сколько видел глаз, в небольшом отдалении от насыпи простирался лес. Поезд стоял, пыхтя, точно отдыхая после долгого бега. Прогретый брезент чуть спасал от дневного жара, но палившее совсем по — летнему солнце висело еще высоко и явно не скоро планировало уходить на покой.

— Наверное, пропускаем кого — нибудь, — прошептала Татьяна Михайловна, прячась обратно.

Лежать, зарывшись по уши в песок, было душно и неудобно, но, увы, ничего лучшего ситуация не предполагала.

— Мама, — не выдержала Ольга. — Скажи, что мы делаем? От кого и зачем мы убегаем? Ведь мы ничего плохого не сделали!

— Тише, еще услышит кто — нибудь! Вот поезд тронется, тогда.

— Я не хочу ждать! — сорвалась на крик девочка. — И ехать так не хочу! Мы же ничего не сделали! Никого не убили! А теперь прячемся, словно крысы!

— Ольга, как ты можешь!

Ее дочь всхлипнула:

— Мне плохо, я устала. Мамочка, что с того, что отец был генералом? Ты же говоришь, он во Франции воевал? Значит, наших не убивал! А я пионерка, я за власть рабочих и крестьян, за революцию. Надо просто сойти на станции, а там в управлении ГПУ рассказать, как дело было. Мы же ни в чем не виноваты. Ведь правда же! А дядя Петя — он страшный. Он все молчит — молчит, и глядит так, точно прощупывает. А той ночью двух человек застрелил и хоть бы сморгнул. Пока мы не убежали, я думала, он и нас прикончит. Он точно контрик.

— Ольга, не говори ерунды. Какой же он контрик. Он нас с тобой спасает — головы не жалеет. Из — за нас жизнь свою поломал. Варя Судакова ведь твоя подруга?

— Ну да.

— Вот и подумай. Теперь и она сирота. При живом отце Никому сказать о нём нельзя — самой непоздоровится. Совсем как мыс тобой…

Что — то тяжелое плюхнулось сверху на брезент.

— Ой! — взвизгнула девочка.

Татьяна Михайловна глубоко вздохнула, ожидая страшного.

— Вот вы где! — послышался голос. — А я чую — кто — то шушукается.

Тон Судакова казался насмешливым, но в нем отчетливо звучала тревога.

— Зря вы это, — бывший начальник милиции споро влез под брезент, — пока колеса не стучат, голоса вокруг слыхать. Хорошо, я пришел. А когда б охрана? Или не знаете, что на остановках бойцы дорожной милиции вдоль поезда ходят, чтоб граждане перевозимое имущество не раскрадывали? Ваша удача — тутошний охламон выйти поленился. А ежели вдруг что?

Вдали послышался нарастающий шум идущего поезда, гудок, товарняк взревел в ответ, и встречный состав прогрохотал мимо, обдавая платформы тяжелым едким дымом.

— Сейчас тронемся, — прошептал Судаков, и товарняк, словно ожидал его слов, ухнув, недовольно заскрежетал буферами и медленно двинулся с места.

— Петр Федорович, вы же думали ехать в Харьков! — удивилась Згурская.

— Ну, думал. Так склалось, что передумал.

— А почему вы такой… — Татьяна Михайловна невольно улыбнулась.

— Чумазый, что ли? Ну так, извольте понять, ежели оно в уголь забиться, то хошь не хошь — перемажешься. А ничего, у меня в вещмешке форма припрятана. Только б рожу да руки отмыть дочиста. Но то все такое, Татьяна Михайловна. Я ж не просто от скуки вас искал — у меня кой — какая новость имеется.

— Опять что — то плохое?

— Это уж как поглядеть. Я в тендере когда сидел, слышал о чем машинист с кочегаром, ну и этим бойцом переговариваются. Вечером, аккурат после заката, неподалеку от Москвы поезд сделает остановку. Там к нему должны прицепить два вагона с чистокровными скакунами с расторопинского конного завода. Кони ценные, так что при каждом вагоне сильная охрана. А уж в Москве, ясное дело, их и вовсе будут встречать чуть ли не целым кавполком.[19] Так что на этой стоянке, покуда суд да дело, надо будет уносить ноги.

Он остановился и поглядел на собеседницу:

— Ну чего вы улыбаетесь — то?

Судаков поймал себя на ощущении, что тоже не может сдержать улыбку, и поэтому раздосадован но нахмурился.

— Так ведь забавно. Расторопино — это подмосковное имение Згурских. Олюшка, ты помнишь Расторопино?

— Нет, — буркнула в ответ дочь.

— Как же, Оленька? А няню твою — бабу Надю? Как она тебя на пони катала?

— Не помню.

— Этот конный завод, — обращаясь к Судакову, продолжила несколько расстроенная Татьяна, — прапрадед мужа основал еще при Екатерине Великой. — Коней для ее кортежа выращивали именно в Расторопино.

— Мама, Петру Федоровичу это неинтересно. Петр Федорович, наш папа не был капиталистом! Он был военным!

— Молчи, ты не понимаешь, — строго оборвала ее Татьяна Михайловна. — В четырнадцатом году, когда война началась, мы из — под Тифлиса перебрались сюда — под Москву, — с горечью продолжала она. — И потом, когда все это началось, именно отсюда — подальше от революционного хаоса, дикости и безвластия — убежали. Теперь же, выходит, круг замкнулся. Снова возвращаемся.

— Татьяна Михайловна, вы уж остерегитесь туда ходить. Вы, конечно, женщина умная, хорошая, образованная. Ну а вдруг кто из местных активистов узнает, что бывшая хозяйка приехала! Это ж не Елчаниново — тут у властей под носом не больно — то поозоруешь!

— В прошлые годы ко мне там все очень тепло относились.

— Эко, вспомнили!

— Петр Федорович, я всё же рискну. Имение стоит в стороне от деревни, вокруг господского дома большой сад и парк. Там есть домик — он принадлежал садовнику. Его жена — кормилица моего супруга. А потом она нянчила Ольгу. Если они живы, я уверена, я уверена, что не предадут!

— Оно хорошо бы. — Судаков поскреб короткий седеющий ежик волос. — Ну, тогда, как поезд на станции остановится, сразу прыгаем, и деру. Я первым сойду, ежели что, подстрахую. Ну и вы не рассусоливайте. А там уж на месте, Татьяна Михайловна, на вас вся надежда.

— Не беспокойтесь, мы ведь за правое дело страдания принимаем. Значит, Господь на нашей стороне.

Май 1924

Пес заворчал, почуяв в ночном воздухе новые запахи, и, высунувшись из будки, оглушительно залаял, спеша уведомить округу, что он на посту. В прежние годы он буквально повисал на цепи, рыча и лая на чужаков, но уж сколько лет минуло с младых когтей.

Хозяйка старого дома с мезонином в глубине сада накинула оренбургский платок и приоткрыла дверь веранды:

— Мурчик, ну чего ты взбеленился?

За окнами стояла теплая майская ночь, соловьи заливались, должно быть, готовясь к состязаниям с курскими собратьями, но жизнь хозяйки дома уже повернула на восьмой десяток, и даже сейчас женщине было холодно.

— А ну, кто там? — на всякий случай крикнула она в ночь. — Идите с миром, ужо я вам!

— Надежда Акимовна, это я, Татьяна!

— И Оля! — раздался вслед за первым второй голос, совсем детский. — Баба Надя, это Оля!

— Ой, силы небесные! — Хозяйка всплеснула руками. — А ну цыц, Самурай! Ты что же, старый черт, хозяйку не учуял?

Вылезший из будки дряхлый пес вилял хвостом и тряс железной цепью, всем своим видом давая понять, что он — то как раз давно учуял знакомый запах. Хоть и без обычного аромата брокаровских духов «Любимый букет императрицы», но все равно узнал.

— Проходите, проходите скорее! — Старушка засеменила к калитке, не забыв по дороге потрепать за ухом верного Самурая, в обиходе — Мурчика. — Откуда ж вы взялись — то? Я уж думала, уехали совсем.

— Постойте, Надежда Акимовна. С нами тут еще один человек.

— Так и он пусть входит!

Судаков появился из — за толстого ствола дерева, на ходу пряча револьвер в кобуру.

— Ой! Это что ж за милиционер эфиопский? — всплеснула руками бывшая кормилица и тут же переключила внимание на свою воспитанницу. — Оленька, как выросла, похорошела и не признать! Да ты заходи, заходи, сердечко мое! Сейчас я вам ужин подам. Немного, правда, ну так кто же знал, что такие гости объявятся!

Через несколько минут хозяйка и беглецы уже сидели за столом, освещенные колеблющимся светом керосиновой лампы.

— Вот уже и самоварчик подошел, — суетливо ворковала Надежда Акимовна. — Танечка, а ты бы помогла мне чуток.

Они вышли из комнаты в сени.

— Татьяна Михайловна, у меня к вам серьезный разговор. Вот это вот кто?

— Это хороший человек. Он нам очень помог. Можно сказать, спас нам жизнь. А теперь его самого ловят.

— А, вон оно что. А я уж, старая дура, решила, что ты вместо моего Володечки себе мужика завела! Да еще страшный какой! Взгляд насупленный, кулачищи, точно гири…

— Поверьте, Надежда Акимовна, между нами ничего нет. — Татьяна Михайловна замолчала, подыскивая слова и не зная, как назвать их с Судаковым отношения. — Он просто друг.

— Ладно, коли друг, — покачала головой кормилица. — Сейчас вам баньку истоплю. Он что же, в уголь прятался?