Майор Ватрен - Арман Лану

— Дюрру сделает ее, господин майор. Если вы не возражаете, я уйду вместе с Бодуэном, Матиасом и своими зебрами.

Зебры стояли близко, тревожно прислушиваясь. За время агонии батальона четкая грань между офицерами и солдатами стала стираться. Основной причиной этого явилось отсутствие порядка. Офицеры подходили к солдатам, подбадривали и успокаивали их, потом шли к майору и снова возвращались к солдатам. Боязливое почтение, в котором сочетались все старые страхи, отдаляло солдат от непосредственного общения лишь с их седоусым командиром.

— Вы с ума сошли! — сказал Ватрен.

— Хорошо, господин майор. Что же мне ответить им?

На лице майора появилось измученное выражение. Франсуа даже показалось, что он вот-вот бросится на него в ярости. Офицер, кажется, предпочел бы такой ответ. Но Ватрен повернулся к нему спиной.

— Что же ты будешь делать? — спросил Ванэнакер.

— Я скажу им, чтобы они уходили.

— А ты сам?

— Не знаю.

Он отошел и минут через десять вернулся с Матиасом. Бодуэн и три солдата стали пробираться к лесной опушке. Они прошли на виду у майора, но он не пошевелился, чтобы удержать их. В волнении, почти непереносимом, Франсуа подошел к Дюрру. Врач стал делать ему перевязку. В этот момент раздался бешено-торопливый треск пулеметной очереди в нескольких сотнях шагов.

Майор вскочил как безумный. Напряженным взглядом он быстро обшарил местность, потом обернулся и сказал:

— Это не по ним.

Итак, от него не ускользнула ни одна деталь происходящей драмы. Медленно текли минуты. Время исходило кровью…

— Идем со мной, Ван, — предложил, наконец, Франсуа.

— Нет. Ты, конечно, прав, но я не могу. Я бы сделал это с радостью, если бы так приказал майор, но ведь я бы не узнал, я бы не узнал, что с батальоном, понимаешь, с батальоном…

— Нет, я не понимаю, — гневно возразил Франсуа.

Он понимал все слишком хорошо.

— Ведь батальон, — произнес Ванэнакер, — это одно целое. Не в наших силах избежать катастрофы, но ведь не нам же самим… разрушать батальон… Ты понимаешь меня?

— Да, — промолвил Субейрак, — и все-таки я не согласен с этим.

Спускалась ночь. Субейрак не находил себе места. Его терзало ощущение, будто они попали в западню, но охотник, уверенный, что им не выбраться, даже не шел за ними. В нем поднималось властное желание бежать, и в то же время в нем говорили все двадцать поколений солдат, насчитывавшихся в его роду. Он уже мучился отчаянием, что отпустил Бодуэна и других. Снова, как в Вольмеранже, он стоял перед мучительно неразрешимым вопросом: «В чем трусость: в том, чтобы уйти, или остаться? Что делать? В чем мой долг?» Быть может, глупо идти обессиленным, с раненым плечом? Это уже был серьезный довод. «Пойду посоветуюсь с Эль-Медико».

Но Эль-Медико исчез.

Один из санитаров видел, как врач углубился в самую гущу леса, крикнув, что идет помочиться. С тех пор прошло уже добрых четверть часа. Франсуа понял. Эль-Медико тоже сделал выбор. Субейрак почувствовал унижение от того, что врач не счел его достойным принять участие в своей последней попытке спасти жизнь.

Франсуа вернулся к майору. Ватрен грыз солдатский сухарь. Кто-то налил ему в кружку кислого молока.

Майор поднял глаза на своего молодого помощника, и в суровых чертах его лица промелькнуло почти отчаяние, словно он просил не мучить его. Они находились в отдалении от остальных.

— Господин майор, — мягко сказал Субейрак, — прикажите мне присоединиться к полку собственными средствами.

Майор отрицательно покачал головой.

— Господин майор, я все-таки попытаюсь… Если…

О, эти голубые, ясные глаза майора, с такой грустью устремленные на него…

— Если когда-нибудь, господин майор, меня упрекнут в этом, вы откажетесь от меня?

Майор еще раз отрицательно покачал головой.

Субейрак вздохнул с облегчением.

Он хотел отдать честь, но майор задержал его руку и пожал ее. Это было долгое и теплое, теплое пожатие. Старик открыл рот, хотел заговорить, губы его задвигались, но он ничего не сказал…

Франсуа бросил взгляд на свой револьвер. У него еще оставались патроны. Поколебавшись, он нацепил на левое плечо брошенный кем-то карабин, посмотрел, заряжен ли он, и быстро наполнил карман винтовочными патронами. Револьвер он отдал какому-то безоружному солдату.

Солнце стояло далеко за Веселым лесом, за Ретелем и Суассоном. Субейрак решил исчезнуть так же незаметно, как Эль-Медико, но Ван окликнул его.

— Ты остаешься? — еще раз спросил Субейрак.

— Остаюсь, — ответил Ван. — Ну, Субей? Прощай. Прощай, Субей.

Мимо елей по песку Субейрак вышел на юг. Он наметил себе довольно крутой холм, откуда можно было ориентироваться. Вдруг он услышал, как кто-то насвистывает: «Мальчики английские наставили рога»… Это был Матиас.

— Я пойду с вами, господин лейтенант. Знаете, вы можете спокойно взять меня с собой. Я теперь уже не так боюсь бомбежек.

— Ладно, — промолвил Субейрак. — Пошли.

Видимо, контрабандист уже часа два следил за каждым движением офицера. Субейрак обрадовался неожиданному спутнику. На минуту они остановились в трехстах метрах от ельника, под дощатым навесом, который, казалось, висел в воздухе на темно-синем фоне неба.

— Господин лейтенант, смотрите, батальон-то двигается! — сказал Матиас.

И действительно, остатки бравого батальона пришли в движение. Один за другим солдаты шли по направлению к равнине. Субейрак глотнул слюну. Майор принял решение. Наконец-то! Франсуа вздохнул с облегчением. Он представил себе сначала неведомый и трудный путь, который его ожидал, затем подумал о батальоне, встрепенувшемся, как раненое животное, которое пытаемся спастись. Офицер колебался, уходить ли ему или вернуться. Да, батальон снова пускался в путь, но уже не сомкнутым строем.

Субейрак так никогда и не понял, что победило в нем в этот день — страх перед неожиданностями и опасностью самостоятельных действий или же чувство верности и общности с этим живым организмом, частью которого он являлся вот уже десять месяцев.

— Это меняет все, — сказал он. — Мне нужно вернуться и увидеть майора, Матиас. Ты пойдешь со мной?

— Нет, — ответил Матиас, — нет, господин лейтенант. Мне никак нельзя в плен. Мне нужно удирать.

— Ладно. На, возьми мой компас. Пробирайся на юго-восток. Иди только ночью, избегай проезжих дорог. Подкармливаться старайся на отдаленно лежащих фермах. А если переоденешься в гражданское, то смотри не держи при себе оружия.

— Я так и думал сделать, господин лейтенант.

— Ну, желаю удачи, Матиас.

— Желаю и вам удачи, господин лейтенант.

Субейрак бегом догнал батальон, который пробирался среди берез и елей в соседнем лесу. Небо мечами пересекли последние лучи заходящего солнца. Вскоре лейтенант снова шагал рядом с Ватреном, как будто ничего не произошло. Майор вырезал себе толстую дубину, которая помогала ему идти.

Они не сделали и двухсот метров. Передвигаясь без разведчиков, почти толпой, шестьдесят человек, составлявшие все, что осталось от бравого батальона, нарвались на вражеский бивуак в низине. Немцы таскали хворост для костра. Их было человек десять. Недалеко от них еще не отцепленные стояли две легкие пушки. Встреча выглядела, как трагический фарс. Немцы, внезапно увидев перед собой эту массу мундиров цвета хаки, все сразу подняли руки вверх. Обе группы замерли друг против друга. Но уже вблизи слышались приказания, отданные гортанными голосами, и характерное щелканье пулеметов. Кто-то произнес, непривычно коверкая слова:

— Французские солдаты, сдавайсь или вас стреляют.

Субейрак держал палец на гашетке карабина, а Ван взял на изготовку свой ручной пулемет. Оба они повернулись к майору. Ватрен печально положил руку на карабин Субейрака и этим жестом словно сам опустил оружие всего батальона к земле.

Это случилось 11 июня, в двадцать часов тридцать минут. Ничто уже не могло помешать ночи и бушующему валу, хлынувшему с востока, поглотить бравый батальон.

Часть третья

Ночь в Темпельгофе

I

— Вот наши чемоданы! Я голодна, как волк! Жерар уверяет, что здесь поблизости есть превосходный кабачок, который славится утками с лимонным соком. Он нас приглашает всех четверых…"

— Нет, — перебил Франсуа Субейрак. — Нет, нет и нет!

— Что, не так? — спросил Камилл.

— Никуда не годится! Ты безбожно ломаешься, когда произносишь: «Он нас приглашает всех четверых…» Адэ ведь не уличная девка, она гораздо опаснее! Ей нужно вкрасться в доверие, восхитить, очаровать! А ты ведешь себя просто как девка с улицы Шарбоньер. Очень плохо! Единица. Да, и вот еще то, что мы сегодня вечером будем есть баланду, вовсе не означает, что ты должен публично облизываться, когда говоришь об утке с лимонным соком.