Пьяная Россия. Том второй - Элеонора Кременская

Автобусы с народом уехали, равнодушные, ко всему привыкшие копари, взвалив себе на плечи лопаты, ушли восвояси к далекой каптерке. Валерка, недоумевая, встал со скамейки, пошел к мужику, на ходу обдумывая странное событие, как же можно оставить почти голого человека на морозе и как ему помочь? Конечно, он отведет его сейчас к копарям, там найдется, наверняка, лишний ватник, а дальше, дальше будет дальше.

Валерка подошел к мужику, протянул ему бутылочку боярышника:

– На, выпей, замерз ведь!

Мужик ошалело уставился на него, глотнул с усилием и произнес обветренными, посинелыми, больными губами:

– Ты меня видишь?

– Ну конечно, вижу! – рассмеялся Валерка.

– Значит, ты скоро умрешь, – сожалея о нем, произнес мужик. – Что тебя ждет?

По лицу его неожиданно заструились слезы.

– Наверняка геенна огненная или даже распыление, ведь ты убийца! Убил ее, ту, к которой ходишь! Бросил своих жен и детей, а это считается убийством, ведь убил же ты в них часть души, веры в людей!

Валерка удивленно оглядел мужика, потряс головой, чтобы избавиться от наваждения. Обошел его и обалдел. К поясу мужика были прицеплены толстые-толстые цепи, уходящие куда-то вниз, под землю… А с памятника глядел он же, только соответственно отображенный в мраморе, вот это да!

Валерка кинулся туда-сюда, а мужик, прикованный к своей могиле завыл. Пронзительный и дикий вой этот проник в самую душу Валерки… Беспрестанно падая и стуча зубами от страха, бежал глупый Терпелов с кладбища, а привязанный мужик еще долго выл по беспутной и развратной душе Валерки, понимая, что уже ничего не изменишь, что еще живому ему уже ничем не поможешь…

Трилогия «Ангелы»

«Человек должен верить, что непонятное можно понять»

Иоаганн Гете

Аувей

У него тонкое лицо очень смуглое с высокими скулами, красивым выразительным ртом. Он смотрит пристально, изучающе. Глаза у него карие с темными почти черными камушками на радужке вокруг зрачков. Брови черные, изящно приподняты. Тонкий нос и едва заметное неслышное дыхание. Темные кудрявые волосы спускаются к плечам. Чуть заметная ямочка на подбородке только усиливает обаяние этого мужчины. Я смотрю на него, не дыша, боясь спугнуть видение. Он молчит, почти враждебно молчит и не уступает мне тропинки. Уже рассвет и в рассветных лучах встающего солнца этот человек воспринимается мною как сон. Я улыбаюсь ему бессмысленной улыбкой, тереблю зачем-то кисточки на халатике и понимаю, что сошла с ума, но голые пятки обжигает холодная земля, а передо мной стоит чудо какой, красивый мужчина. Просто стоит и все. Мы оба молчим. Внезапно, он берет меня за плечи, притягивает к себе меня, зачарованную и нежно, почти неощутимо, целует в губы. Я чувствую его теплый рот, чувствую ласковые руки и сильную грудь, все это длится мгновение и все, он оставляет меня на тропинке одну, а сам быстро уходит, исчезая за деревьями, словно призрак и никого…

Бабка сердится на меня, когда я прибегаю домой. У нее на уме одни коровы да огород. Она бессильно ворчит, что я такая-сякая, где витаю, неизвестно, и до добра это не доведет. А я подбегаю к зеркалу и смотрю на себя, не веря, провожу рукой по губам, так вот он каков первый поцелуй? Бабка замечает мое состояние и удивленно замирает, только и слышно, чего это с девкой, уж не влюбилась ли, может черт какой привязался? Под чертями она всегда разумеет наших деревенских парней. И правда, черти, как есть баламуты да пьяницы. А Вовка Стриж и вовсе вор, тащит все подряд, от чужих картошек до свинченных болтов да гаек. Он и меня грозится украсть. Я усмехаюсь, смотрю на себя в зеркало, делаю вид, будто впервые вижу саму себя. Вот она я: зеленые, как умытая трава, глаза; тонкий нос с небольшой горбинкой; тонкие, чуть поджатые губы, но поджатые от внутренних мыслей, а не от высокомерия; белые волосы заплетены в косу, а коса у меня до самых пяточек, и толстая-толстая, в два моих кулака. Это от того, что бабка моет мои волосы крапивным настоем…

Бабка все ворчит, протирает тряпкой мебель, а сама потихонечку подбирается ко мне. Я уже знаю, хочет схватить меня за косу да допросить, с чего это я такая? Она про меня хочет знать все, досконально, а что я не расскажу, узнает у своих огненных. Огненные – это бесы, их у бабки тринадцать, они ей во всем помогают, потому что бабка у меня колдунья. Бесов ее я уже видела, маленькие, черненькие, необыкновенно умненькие и талантливые. Один все время вырезает красивые узоры на кухонных досках, другой мастерски чинит розетки и электроприборы, третий рисует в большом альбоме и в моих бывших школьных тетрадках лесные пейзажи, ну очень похоже… Тетради мне уже не нужны, школу я еще весной закончила, а тетради, что же, пускай себе рисует. Обычно творчество огненных заканчивается отчаянной бранью бабки, уж больно они увлекаются. Один, вместо узоров на дощечке взял да и вырезал всю, вдоль и поперек большую разделочную доску, а бабка на ней тесто на пироги раскатывала, весьма необходимою была в хозяйстве доска, а теперь осталось только лаком ее покрыть да на стенку повесить, вся в узорчатых дырочках она оказалась, тут цветочек, там стебелечек. Что и говорить, беспокойные огненные были у моей бабки, много добра переводили на свое творчество. И умные же, страсть! Я тоже втайне от бабки с ними разговоры разговаривала, спрашивала совета, просила помочь. Сколько раз, они мне на контрольных, на экзаменах помогали, не счесть! Сядет такой передо мной, на парту, сделает умненькое личико, очки себе нарисует для солидности и давай нашептывать, как правильный ответ написать или сказать, смотря, как я сдаю, устно или письменно. И откуда, только все знают, удивительно? Я помощникам своим очень даже благодарна была. Сколько раз они спасали меня от домогательств деревенских парней. Встанет какой-нибудь, тот же Вовка Стриж, руки, ноги раскорячит, не пройдешь, мол, пока не поцелуешь. Я тут же огненных потихоньку позову, взмолюсь про себя:

«Миленькие, скорее выручайте!»

Глядь, через мгновение парень уже на земле валяется, глазами ворочает, силится подняться, а не может, сила нечеловеческая к земле пригвоздила, я же воспользуюсь его беспомощностью и сбегу. А как только окажусь в безопасности, огненные отпускают парня.

– Баб, – повернулась я к бабушке, она уже было совсем протянула руку, чтобы схватить меня за косу, – а я спросить у тебя хотела…

– И я…

– Погоди, я первая, – отмахнулась я, – кто они, эти огненные?

– Кто? – переспросила бабка, недоумевая.

– Ну, огненные? Они, что же люди, что ли были когда-то?

– Нет, они – ангелы, самые младшие, озорные, беспокойные, все равно, что дети.

– Ангелы? – подивилась я в свою очередь. – Даже не предполагала. Они, наверное, были белые и красивые, как младенцы?

– Ну, если они покупаются в солнечных лучах, – улыбнулась бабка, – станут такими же, как и прежде.

Я задумалась, а бабка, тем временем, все-таки схватила меня за косу, расплела и принялась причесывать костяным гребнем.

– У девки вся сила в волосах, – приговаривала она, – чем длиннее волос, тем гибчее ум.

Я рассеянно слушала ее и не слушала, одновременно, все думала о солнечных лучах и черных, как головешки, огненных. Вдруг бабка замерла, настороженно прислушалась. Я только и успела заметить, как промелькнула черная тень.

– Так! Кого это ты повстречала на тропинке, кто тебя поцеловал? – рассердилась бабка и больно дернула меня за косу.

– Доложили уже, – вздохнула я и медленно, не упуская ничего, рассказала бабке о встрече с чудесным незнакомцем, все, без утайки…

В тот же день я пришла на пригорок к величавой сосне. Сосна гудела на ветру широко, размашисто трясла зеленой гривой, лопотала что-то неведомое. Ветерок кружил вокруг меня, налетал хулиганом, вздувал подол моего сарафана, хорошо, никто не видел. Ласточки на лету пищали, просили пощады у ветра, с размаху залетали в свои норки на высоком песчаном берегу маленькой светлой речушки. Ветер дул в их норки и во все стороны дул, ходил по верхушкам деревьев леса, трепал белье, развешанное на веревках в деревне. До всего ему было дело. А шуму-то, свисту сколько! Но я и слышала, и не слышала ничего, перед глазами стояла давешняя встреча, а в ушах звучал бабкин голос:

«Не человек это, девонька, увидишь его, беги скорее, как от пожарища!»

А мне вспоминались теплые губы, ласковые руки и невозможно было поверить, что он опасен для меня. Да и кто он таков? Бабка не сказала, только сердито зыркнула в мою сторону. Черной тенью мелькнул Ювинкум, один из огненных, уселся на нижней веточке моей сосны, уставился на меня любопытными глазенками-бусинками.

– Искупайся в солнечных лучах, – указала я ему на солнце, как раз показавшееся из-за облаков.

– Зачем? – бесенок заболтал ногами.