Том 7. Дневники - Александр Блок

Милая занималась книжками с гравюрами, сейчас тихонько ложится в постельку.

Мама — печальная, грустная, ей тяжело.

Господь с тобой, мама.

21 ноября

Утром Люба подала мне мысль: Бертран кончает тем, что строит капеллу Святой Розы. Обдумав мучительно это положение, я пришел к заключению, что не имею права говорить о мистической Розе, что явствует из того простого факта, что я не имею достаточной духовной силы для того, чтобы разобраться в спутанных «для красы» только, только художественно, символах Розы и Креста. Конца судьбы Бертрана я продолжаю не знать, и пишу об этом Терещенке.

Весь день просидел Городецкий и слушал очень внимательно все, что я говорил ему о его стихах, о Гумилеве, о цехе, о тысяче мелочей. А я говорил откровенно, бранясь и не принимая всерьез то, что ему кажется серьезным и важным делом.

22 ноября

Утром — соображения насчет газеты, разговор с А. М. Ремизовым, которым постановлено: в субботу у А. В. Тырковой — соберемся: мы с ним, Садовской (литературный отдел; приезжает из Москвы, вызванный нами), Пяст («публицист с холодным эстетическим уклоном»), А. П. Иванов (художественный отдел), Н. П. Ге (библиография), Княжнин (сегодня мне ответ от него большой; очень он честный). В театральный отдел выдвигаем мы с Любой — В. Н. Соловьева.

От Фаддеева из Москвы получены книги: Балабановой, Кульчицкого; «Гюллистан» и стихотворения К. Павловой.

Усталость. Днем пошел погулять, но, конечно, затащился к букинисту и накупил книг (много и дешево). Воротясь, застал Ангелину, обедали, потом я уломал ее пойти на религиозное собрание. Она была там мила, внимательна, ее поразило все, она рада. Может быть, это принесет ей новое.

Доклад читал Никольский (профессор), доказывая (или ставя вопрос): мрачная сущность православия, которое до (приблизительно) основания Киево-Печерской лавры было иное (Владимир Святой и др.), возникла из дуализма богомилов с их учением о Сатанаиле, о том, что мир либо создан, либо проникнут злым началом (отсюда аскетизм). Возражали особенно хорошо: Мережковский (о том, что только исторический метод ведет к мертвечине, а необходимо применять «историко-психо логический», хотя бы в Ренановском объеме), Женя (очень понравился Ангелине), Карташев (длинная и блестящая речь с закрытыми (буквально) глазами; особенно поразило меня то место, где он говорил о том, что когда все споры и противоречия будут поставлены на истинную почву и доведены до конца, только и возникнет не евангельское, а неизвестное, больше евангельского, религия Иисуса Христа).

Мама, тетя. Масса знакомых. Разговоры с Алексеем Михайловичем и Тырковой о том, что соберемся в субботу у нее. Пяст — измученный. Зинаида Николаевна очаровательная и кривлялась, сердилась, зачем я не иду.

У милой — поверенный брата, брат, шубка. Поздно встала, теперь уютненько спит.

24 ноября

Вчера писал докладную записку Тырковой по поводу газеты («Искусство и газета»). Обедала Александра Н. Чеботаревская, пришедшая внешним образом с просьбой дать ей мою автобиографию и библиографию, а внутренне, я думаю, в связи с В. И. Ивановым (хотя об этом мало говорилось). — Совещание с А. М. Ремизовым о газете и «Сирине». — Буренин разнес меня за «Шаги командора». Вечером… тоска.

Сегодня: «Сатирикон» упорно печатает мое имя среди имен сотрудников, а у меня не было там стихов с 1907 года. Вчера Ахрамович по поручению Метнера очень скоро ответил мне с разрешением переходить в «Сирин». Кожебаткин устранен от «Мусагета» окончательно. Сегодня прислали из магазина Сытина предложение подписать условие и получить деньги за книжки и альманах (детское). Подписал и получил. Телефоны от А. П. Иванова, Пяста, Терещенки, Садовского. Переговоры с А. М. Ремизовым. Ответ Ахрамовичу. Книга рассказов от И. А. Новикова.

Письмо от Н. Н. Скворцовой — о смерти.

У милой — опять жар, простудилась. Купил ей пирожных у Кестнера и фруктов у Квинта-Сенкевича. Уют городского мрака. Страшная девочка на улице. Ал. Н. Чеботаревская прислала стихи Ал. Сидорова. С 11 часов вечера — у Ар. Вл. Тырковой — редакционное заседание «Русской молвы», которая начнет выходить с. Присутствуют А. В. Тыркова, англичанин, проф. Адрианов, мы с Ремизовым и приглашенные нами — А. П. Иванов, Вл. Н. Княжнин, Вл. А. Пяст, Н. П. Ге и Б. А. Садовской. Я читаю свою докладную записку об отношении искусства к газете и превращаюсь в какого-то лидера. Следующее собрание — через неделю. Мою статью хотят сделать определяющей отношение газеты к искусству. А. П. Иванов, занятый Рерихом и службой, просит пока только иметь его в виду. Вл. Княжнин предлагает публицистические статьи (например, в связи с докладом Кондурушкина об Илиодоре), матерьялы по истории русской литературы, библиографические статьи, стихи и рассказы. Вл. Пяст, деля себя надвое и говоря, что не умеет связать две полосы своих интересов и стремлений, предлагает говорить и на «заказанную» тему и «sub specie aeternitatis»,[63] в духе моей «декларации». Н. П. Ге предлагает себя в помощники А. П. Иванову по вопросам искусства, библиографию, статьи по философским вопросам. Б. А. Садовской будет иметь специальный разговор с А. В. Тырковой, говорил мало. В следующий раз все мы должны уже представить матерьял.

25 ноября

Приглашение читать в Ярославль… я откажусь.

Совещание с А. М. Ремизовым, который хвалит мое вчерашнее выступление. Весь день провел у Мережковских. В пышной и неуютной новой квартире, все они милые, одинокие, печальные, холостые.

Вечером собирался к маме, но не пошел, увидав идущего туда Ад. Ф. Кублицкого. Маленькая в постельке. Корректура двух книжек и альманаха для детей от Сытина.

26 ноября

Утром зашла мама, мы опять перебили друг друга — было тяжело. — У Любы была ее сестра. Около 3-х приехал М. И. Терещенко, мы с ним поехали в «Сирин», где были его сестры и А. М. Ремизов, подаривший мне родословие Романовых и альбом оттисков деревянных досок — редкости из Костромы.

Разговоры были о Штейнере и А. Белом, о «шарлатанстве», которого боится Михаил Иванович, а в «Сирине» — о «Бродячей собаке» (я горячо убеждал не ходить и не поощрять), о том, как в России не умеют веселиться. Старшая сестра не любит Достоевского, а младшая — все молчит, и у нее — хорошее лицо. А. М. Ремизов чувствовал себя очень гадко, по-видимому, он устал. — По дороге туда и назад мы с Михаилом Ивановичем обговорили все-таки много беспокоивших меня сирийских дел — об А. Белом, Пясте, Городецком и обо мне.

А. В. Тыркова звонила и предлагала, чтобы мы и Алексей Михайлович стояли за Садовским и отвечали за него и учили его. Я согласился. Алексей Михайлович начинает тяготиться газетой, может быть — от усталости.

Вечером я пошел в мой цирк, потом тихо пили чай с маленькой, которая занималась разысканиями в книжках стихов — для чтения на вечере.

27 ноября

Лао-тзы: «Слабость велика, сила ничтожна. Когда человек родится, он слаб и гибок; когда он умирает, он крепок и черств. Когда дерево произрастает, оно гибко и нежно, и когда оно сухо и жестко, оно умирает. Черствость и сила — спутники смерти. Гибкость и слабость выражают свежесть бытия. Поэтому, что отвердело, то не победит» (эпиграф к «Скомороху Памфалону» Лескова). Желтокровие.

Утром — мечты и планы, чем может стать «Сирин», как он может перевернуть все книжное дело в России, как надо заинтересовать Терещенку. Переговоры с А. В. Тырковой (она дала Садовскому жалованье — 200 руб.) и А. М. Ремизовым.

Днем пришел Арк. Павл. Зонов. Много о чем говорили. Он советовался со мной о репертуаре для нового народного театра (с января — Общество народных университетов). Обедал.

Вечером мы с милой на «Заложниках жизни».

Браниться не хочется, скорее — напротив. Но все-таки Сологуб изменил самому себе, запутался в собственной биографии. Та, которая здесь зовется Мечтой и Лилит, — в лучшие времена была для Сологуба смертью-утешительницей, и все было тогда для него — верно и стройно. Та же, которая здесь полу-милая жизнь, — была прежде «бабищей дебелой и безобразной». Женившись и обрившись, Сологуб разучился по-сологубовски любить Смерть и ненавидеть Жизнь. Однако (хотя все, вследствие этого «кадетства», неверно) пьеса не оскорбительна, она — бледная, невинная (неправду говорили о цинизме), печальная, первый акт — очень хороший, волнует. Говорят, ему самому на первом представлении захотелось над ним плакать.

28 ноября

День усталости. Переговоры с A. М. Ремизовым, Пястом, Л. Я. Гуревич B. Н. Соловьевым. У мамы на минуту вечером…

29–30 ноября