Лето в Михалувке и Вильгельмувке - Корчак Януш

— Дед, какие у тебя длинные ноги, — говорит баба старому солдату.

— Это потому, что я прошел разные дороги, — говорит дед.

— Дед, какие у тебя длинные руки.

— Это потому, что я держал в них штыки.

Такие сказки знает Пальчик, который не признаёт равноправие женщин…

Воспитатели, когда хотят, хорошие сказки рассказывают; а когда не хотят — так себе, лишь бы отделаться.

— Ну расскажите, пожалуйста, господин воспитатель, ну какой вы нехороший! Мы же такие послушные! Расскажите.

И уже кажется, что уговорили воспитателя, потому что он задумался, а он вдруг говорит:

— Расскажу вам страшную историю о Бочане-надоеде, который всегда заранее знал, что будет на обед, и о Томеке Галасе, которому всякую гадость клали в суп. Жил однажды Бочан, большой-пребольшой…

— Господин воспитатель сейчас, наверное, скажет «болтун», — угадывает Бочкевич.

Вообще воспитатели проявляют к сказкам незаслуженное неуважение. Например, в самом интересном месте труба зовет на обед, и мальчики опаздывают.

— Где вы были? — кричит воспитатель, ужасно сердитый.

— Мы слушали сказку.

— Обед важнее сказок! — кричит воспитатель. — Обед очень важен! — кричит воспитатель. — Да, конечно, сказки тоже важны, но и обед важен, — говорит воспитатель. — Может, сказки и важнее обеда, но ведь нельзя опаздывать на обед, — заканчивает воспитатель.

Но сказки важнее.

Глава двадцать первая

Ужасная суббота. — Брюква, холоп, доносчик. — И снова восходит солнце согласия.

Сгустились черные тучи. Это был ужасный день.

Утром к воспитателям пришел сосед колонии, седой Петр Луй, и сказал, что хочет пожаловаться на мальчиков.

У него в огороде мальчики вырвали двадцать брюкв.

Ущерб, может, и невелик, но ведь и хозяйство у Петра совсем небольшое. Земля в огороде плохая, работы много. Этого чуток посадит, того чуток, а то мороз побьет, то солнце сожжет.

А что у Петра Луя есть-то?

Один домишко да старые кости, а они уже ближе к земле, чем к миру. Летом у Петра жена умерла — осиротел он теперь, как заблудшая овечка. Ходить да сторожить он не может, стар уже, но думает: пойду хоть попрошу, чтобы мальчики не трогали ничего, авось послушаются.

А сколько работы он переделал в жизни вместе с покойной своей женой! Жена восемь лет хворала, но смерть у нее была легкая. Сидит Петр Луй как-то вечером, а жена ему: «Петр, Петр». — «Чего тебе, Франуся?» — спрашивает Петр. «Поправь мне ноги». Поправил ноги, подушку подложил — может, ей полегчает? И так и умерла…

— Кто рвал брюкву в огороде Петра Луя?

— Я, — раздался голос в тишине.

— Кто еще?

— И я…

— И я тоже…

— Больше никто?..

— Я там был, но не рвал.

— Кто еще был, но не рвал?

Встало еще четверо.

— Почему вы позволили им вырвать брюкву?

— Там же не было забора.

— Не было забора? Потому что Петр Луй вам доверяет, потому что он семьдесят лет верил людям, что они будут уважать его собственность. У Петра Луя нет ни железного сейфа, ни сундука с тяжелой крышкой. Петр Луй считает, что самый лучший ключ, самый крепкий забор — это человеческая честность. Грустно, что он ошибся.

— Мы заплатим, — говорят мальчики.

— Петр Луй сказал, что не возьмет денег…

Случилась, однако, одна еще более грустная вещь. Может, лучше вообще не говорить?..

— Что такое? — удивятся мальчики. — Что может быть хуже? Что может быть грустнее вырванной брюквы?

Несколько мальчиков пришли на луг к пастуху Войчеху, поругались с Войчехом и бросили ему в сердцах обидное слово:

— Холоп!

Это еще не конец. Когда воспитатель узнал, что мальчики назвали пастуха холопом, они, подозревая одного из товарищей — что это он наябедничал воспитателю, — бросили ему в лицо другое страшное слово:

— Доносчик!

Холоп… доносчик…

— Знаете ли вы, дети, что есть слова, которые ранят, как нож, слова, которые отравляют, слова, которые разжигают вражду? Знаете ли вы, дети, что человеческая речь как река, из которой пьют тысячи деревень и сотни городов, черпая слова, как воду? Речь эту пьют люди, деревья, леса, поля, засеянные пшеницей. Нельзя эту чистую воду мутить, нельзя распространять в ней заразу, потому что тогда пшеница засохнет, деревья пожелтеют и люди вымрут.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Человеческая речь как старый лес. Тысячи прекрасных деревьев и ярких цветов. Но кое-где, в тени, в болоте, у поваленного ураганом дерева, под сухими листьями шипят злые гадюки, ядовитые змеи. Пусть они лежат в тени, пусть никто их не касается.

Холоп — это плохое слово, жестокое, оно боится солнца, ненавидит свет. Это слово лучше закопать поглубже да завалить тяжелым камнем. Сегодня уже нет холопов — есть люди…

У Петра вы вырвали брюкву — он вас простит; но Войчех вас не простит, потому что вы просвистели у него над ухом этим словом — как плетью, о которой он хочет и имеет право забыть…

Мальчики, как вы могли нас так подвести? Вы хотите, чтобы мы вам доверяли, а как это возможно, если вы нам не доверяете? Думаете, у воспитателей есть среди вас доносчики? Зачем они нам? Разве не сами только что признались те, кто рвал брюкву, разве не сами признались те, кто без спросу ходил на реку, кто разрушил домик Паулинки? Только несправедливому нужны доносчики, а разве мы когда-нибудь были к вам несправедливы?

— Мы так сказали только потому, что злились, — объясняют мальчики.

Верно.

Когда у человека все в жизни хорошо, когда он здоров, работает и за работу получает деньги, которых ему хватает на жизнь, когда никто его не дразнит, не унижает, не обзывает, человек весел и говорит хорошо — без гнева, без обидных ругательных слов. А когда он увидит, что его обижают, а он не может защититься, потому что слаб или несмел, тогда в праведном, но бессильном гневе скажет слово, о котором потом, может, пожалеет.

Бывает, однако, и по-другому. Бывает так, что я сам себе что-то плохое сделал, и мне грустно, и совесть меня гложет. Что-то докучает мне, как зубная боль, беспокоит меня. И хотел бы забыть, да не могу. Поэтому я злюсь и ищу кого-то, на ком бы свою злость сорвать. И именно так случилось сегодня.

Вы вырвали брюкву — это был первый плохой поступок, и вас охватило беспокойство. Вы оскорбили бедного пастуха — и беспокойство ваше возросло. Возвели постыдное подозрение на товарища и на нас, ваших воспитателей. Вот чем завершился сегодняшний грустный день…

Очень жаль, что так случилось, очень жаль, что так случилось именно сегодня, когда мы, воспитатели, хотели вас просить принять участие в одном общем деле на благо колонии.

Что это за просьба, что нужно сделать?

Почему господин воспитатель не хочет говорить?

Потому что ничего из этого не выйдет.

Но они всё сделают с удовольствием.

Иногда бывает так, что случается пожар, или паводок, или эпидемия. Одни убегают сами от несчастья, спасают только собственное имущество, думают только о себе. Всегда, однако, находятся добровольцы, которые, хотя их никто об этом не просит, сами бросаются в пламя, чтобы спасти ребенка, носят воду на пожар, или строят плотину, или ухаживают за больными.

Пожар… паводок?

Мальчики уже срываются с места и бегут спасать.

Нет, не паводок, но нечто такое, что тоже требует самоотверженных добровольцев.

Сторож колонии жалуется на непорядок в уборной. Мы хотели вас попросить еще подежурить. Если бы четыре мальчика каждый день — с завтрака до обеда и с обеда до вечера — следили за порядком, это принесло бы колонии большую пользу…

С таким же воодушевлением, с которым мальчики хотели только что бежать на пожар, они начали записываться на дежурства.

— Но надо помнить, что занятие это неприятное и найдутся глупцы, которые будут над вами смеяться. Об этом следует предупредить заранее, чтобы те, кто записался, могли вовремя вычеркнуть себя из списка.

Никто вычеркивать себя не захотел.

— Тогда с завтрашнего дня.