Rucciя - Шамиль Идиатуллин

Мише мучительно хотелось, пока есть время, лично изучить Кремль. Но вместо этого пришлось час шляться по центральной пешеходной улице Баумана. Большинство кафе на ней работало почему-то только с 10.00, а McDonald`s Кравченко презрительно миновал. Так что перекусывать пришлось стоя рядом с лоточницей, по-студенчески – сосиской в булке и кофе из бумажного стаканчика. Руки Кравченко вымыл в фонтане, бившем из толстых бронзовых лягушек, и протер наодеколоненным платком, не пожалев по такому случаю подаренный женой Fahrenheit. Дисциплина превыше удобств.

Москва сразу и категорически велела не светиться до последнего, и не дергаться. Мишина задача сводилась к минимуму: морочить голову настоящим журналистам и после начала операции не допускать никого из них, да и вообще никого, к резиденции Магдеева. Кравченко так и делал, и первые пять минут все было хорошо: пока он отвлекал первого из подошедших шелкоперов, бетовцы мгновенно нейтрализовали и запихнули в будочку обоих милиционеров, а сами просочились на территорию дворца. Миша проводил их до вестибюля, который москвичи проскочили не задерживаясь. Кравченко секунду постоял у порога, пытаясь непривыкшими к полумраку глазами разобрать, что торчит из-под массивного стола с мониторами, на который обычно, судя по всему, наматывался второй слой охраны. Сначала мозги застопорило, потом Миша понял, что это просто локоть, обтянутый светлым рукавом. Со второго этажа, куда убежали бетовцы, не раздавалось ни звука.

Уже у ворот Кравченко вспомнил, что забыл вставить наушник, исправил упущение и немного успокоился. Шла нормальная работа, ребята сухо говорили: «Джеф, справа», «Вижу. Все», «Целы? Вперед. Третий этаж, потом по галерее», иногда барабанные перепонки не колебали, а тупо давили непонятные беззвучные толчки – узконаправленные микрофоны не брали звуков, приходивших более чем с двадцати сантиметров. Реплики стали отрывистыми, послышалось пыхтение, перебиваемое междометиями и невнятным бормотанием: «Куда, ссука… Н-на! Тихо-тихо-тихо, все… Сдохни». И через секунду: «Сука, Дрон горняк, все. В голову. С собой?» «Нет. Потом. Вперед, вперед.» Снова запыхтели, и кто-то громко сказал: «Бля, да где он?» «Назад», – скомандовал Женя, «Джеф», которого Миша уже различал по голосу, – «На втором этаже малый зал, туда, каждый по-своему». Тут Кравченко отвлекся на беседу с журналистами и на первого своего собеседника, шутника-блондинчика, направившегося к воротам. Но все прошло гладко. Звуковой фон тем временем стал совсем непонятным. «Джеф, сюда, здесь степняк», – сказал кто-то. Женя оглушающе рявкнул: «Форсируй, что как девочка!» Возмущенная акустика резко убрала уровень звука, и с полминуты Миша не слышал вообще ничего, кроме нежного эльфийского шепотка. Потом все вообще затихло. Кравченко полез было проверить разъемы уоки-токи, замаскированного под плейер, но тут раздался перекатывающийся грохот – наверное, по микрофону одного из волкодавов прошлись складки одежды. Мишу перекосило и он вскинул руку к голове, чтоб выдернуть наушник. В это время Витька Семенцов рявкнул – как нестриженым пальцем в мозг: «Чинк! Мешкан! Не тот дом!» Миша развернулся к воротам и увидел, как группа выскочила сразу из двух дверей дворца, и Витя с Женей, а с ними еще один бетовец, бросились к воротам – все с пистолетами в руках. Семенцов, едва заметив Кравченко, что-то заорал и ткнул «Береттой» куда-то вправо. Мишу опять оглушил наушник, а левое ухо на громовом фоне просто спасовало. Но и без того Кравченко понял все, ввалился в стопорящий дыхание ужас и, кажется, сел прямо на асфальт. Но, видимо, ему это только показалось, потому что в следующую секунду Миша обнаружил, что покрыл половину пятидесятиметрового расстояния до ворот нового дворца, расположенного неудобно – под тупым углом к старому, чуть вверх по холму и мордой в противоположную сторону. И еще Миша обнаружил, что навстречу ему от такой же ментовской будки выбегает парень в штатском, а Миша выдергивает Стечкина и стреляет прямо от груди.

У парня дернулся синий галстук, словно под ним лопнул маленький воздушный шарик. Хозяин галстука, запнувшись, косо повалился наземь, неловко мотнув рукой со стволом в сторону Кравченко. Миша заметил, что перед левым глазом что-то мелькнуло, однако решил не обращать внимания на пустяки, а лучше слегка подпрыгнуть, чтобы не споткнуться о дергающиеся ноги охранника. Но подпрыгнуть Миша не смог, потому что умер.

2

В бегу я его достану, он от меня не уйдет, это было ясно, и в рукопашной, наверно, одолею. Что же касается перестрелки, то тут мне следовало бы дать фору…

Владимир Богомолов

Москва.  20 июня

– Олежек, ты смотришь? – осторожно спросил Василий Ефимович.

     – Да, – сказал Придорогин. – Ты где?

     – Подъезжаю.

      Придорогин хотел еще что-то сказать и даже шевельнул губами, но промолчал и нажал кнопку отбоя. Обращиков зашел в кабинет через десять минут – Придорогин распорядился проводить его немедленно. Президент стоял почти вплотную к экрану, с телефоном в одной руке и пультом в другой, и смотрел новости, в которых по третьему кругу, теперь уже в замедленной съемке, показывали, как Женя Касаткин размазанной тенью вылетает из-за черной решетки ажурных ворот, раскидывает руки со стволами и, отрешенно глядя перед собой, палит в разные стороны. Эффективность стрельб оператор зафиксировать не сумел, полностью сосредоточившись на Жене – и правильно сделал. Мгновенную смерть от огнестрела уже кто только не снимал, а вот реальное "качание маятника" до сих пор на телепленку не попадало. Правда, даже в рапиде трудно было разобрать, что Женя делал: камера просто не успевала за его движениями, постоянно выбрасывавшими Касаткина за край кадра. А когда оператор, сообразив, уменьшил план изображения, оказалось, что Женя непонятно, как моль, пританцовывает на ходу, слегка дергая головой, подергивая плечами и ногами и редко-редко стреляя. Когда изображение совсем смазалось, Придорогин негромко спросил:

     – Они охерели что ли, на весь мир работу "Беты" показывать?

     Обращиков вздохнул и сказал:

     – Олежек, они на самом деле ни фига не показывают. И обещали еще часок подождать. Больше не могут. Ты Си-Эн-Эн включи.

Президент нажал кнопку на пульте и застыл. Американцы тоже крутили запись раз за разом – но, в отличие от перепуганных до поноса российских коллег, использовали все восемь минут хронометража. Обращиков успел выучить сюжет наизусть, поэтому смотрел не столько на экран, сколько на Придорогина. У того лицо было черным – при том, что главного президент еще не видел.

На экране удмуртский мальчик Миша, едва различимый за бродящими ногами в джинсах и мини-юбках (съемка велась примерно с полуметровой высоты) вдруг развернулся и бросился бежать, расшвыривая людей в стороны. Изображение зашаталось, разъехалось и тут же стало четким – оператор принял камеру на плечо и дальше снимал, ни разу не сбившись. Он взял общим планом Мишу и вылетевшего ему навстречу быка, поймал мишин выстрел и ответный выстрел уже вырубленного охранника (встроенный микрофон бетакама, как всегда, переврал звук, сделав его по-игрушечному звонким), и даже успел схватить фонтанчик на мишином затылке, прежде чем удмурт повалился, растопырившись, как опрокинутый табурет, и стрелки совпали в неразборчивый куст рук и ног.

     Дальше следовал монтаж съемок с трех точек: очевидно, к тому времени опомнились коллеги первого оператора. Один из них и уловил торжественный выход Жени, за которым следовали Шурик и Витя из Самары. Женя сразу открыл огонь по группе, выскочившей следом за сваленным охранником. Двое татар осели, остальные рассыпались. Шурика камеры потеряли – он рванул по склону вниз, явно оттягивая огонь на себя. Витя на секунду застыл у ворот, поводя стволом, потом бросился к уставившемуся на него белобрысому парню, не то туристу, не то журналисту, который, пятясь, не переставал что-то испуганно говорить в сотовый телефон. Витя, неразборчиво зарычав, слету ударил пистолетом по телефону, парень рухнул наземь, и к нему побежала девушка в белом брючном костюме. Витя отвернулся от них, заметил удмуртского мальчика Мишу, подбежал к нему, схватил его за плечи, перевернул, увидел багрово-стеклянистый сгусток вместо глаза и тут же отпустил. В этот момент у самарца подсеклось колено, он сел на асфальт, попытался подняться и получил пулю в лицо.

Придорогин выругался и собрался выключить телевизор. Обращиков мягко тронул его рукав. Ни сил, ни охоты говорить не было. Придорогин покосился на Василия Ефимовича и снова уставился на экран.

На экране была каша: журналисты и туристы, попадавшие, едва началась перестрелка, с криками и плачем поднимались и пытались куда-то бежать. Но со всех сторон налетела охрана и милиционеры-срочники. Они истеричными криками и чуть ли не прикладами принялись выстраивать публику вдоль решетки. Суматохи добавил вертолет, который взялся барражировать над территорией – на небольшой, судя по задавившему все грохоту, высоте. Операторов никто почему-то не трогал. Тут картинка разделилась пополам: слева камера, летевшая в панорамном обзоре, миновала размазанное белое пятно и тут же вернулась к нему. Пятно оказалось девушкой в белом костюме, хлопотавшей вокруг парня, которого снес дурачок Витя. Правую сторону экрана заняла съемка, которую вел оператор, стоявший за спиной девушки – видимо, они были с одного канала. Сшибленный самарцем парень сидел на асфальте, держа на весу левую руку, и лыбился, явно успокаивая девчонку. Ухо и скула у него заметно припухли, но кровили чуть-чуть. Девушка, похоже, убедилась, что с говоруном все в порядке, и решила, не отнимая руки с платком от лица потерпевшего, обратить внимание на то, что творится вокруг. Она довольно хладнокровно осмотрелась, развернулась к своему оператору и показала ему, что надо снимать юных милиционеров, осторожно оттаскивающих трупы к забору. Камера, дававшая левую картинку, потеряла было интерес к трогательной группе, но опять вернулась, когда девица крикнула: