Rucciя - Шамиль Идиатуллин

– А вот, Алсуш, знакомься… – развернулся, и обнаружил, что хоть запах Чурылева живет и побеждает все прочее, но гордого носителя дорогого аромата нет ни рядом со мной, ни поодаль. Не было и остальных москвичей, более того, не было и привратников, причем ворота оказались притворены, а ментовская будка, зеркально отсвечивающая тонированными стеклами, и вовсе наглухо закрыта. Здрасьте, на фиг, испуганно подумал я, вообразив вдруг, что как Рип ван Винкль заспал прибытие остальных журналистов и их торжественный проход во дворец. Я сорвал с пояса телефон и посмотрел на экранчик. Было без двадцати. Я облегченно вздохнул, вернул аппарат на место и подумал, что, видимо, менты получили приказ заводить прессу в здание группами. Это было странно, потому что привратники без ворот существовать не могли, что доказывалось уже на словообразовательном уровне. Ну да это проблемы не моя, а филологов и службы охраны.

Тут я сквозь деревья заметил, что из второго подъезда дворца на высокое крыльцо вышел москвич Дима, деловито огляделся по сторонам и зашагал к воротам. Не взглянув на будку, он вышел за ограду, опять притворил калитку и встал рядом с ней, как часовой – разве что не по стойке смирно. Да еще часовому плейер не положен, а Чурылев выудил из-за ворота бесцветный наушник и вставил в ухо. Я вопросительно посмотрел на москвича, он подмигнул мне, улыбнулся и пожал плечами. Идти расспрашивать было лень – впрочем, и так все было понятно. Правильно я догадался: коллег заводят во дворец мелкими группами, чтобы, значит, не создавали сутолоки. Накопится еще группа, выйдет провожатый и, куда деваться, проведет. А Дима пока ждет отставших земляков.

– Вот смотри, Алсу, – сказал я назидательно, – будешь хорошо себя вести и делать правильные репортажи, возьмут тебя в Москву, оденут хорошо, спрыснут шанелем и купят классную фигуру.

– Гад ты, учитель, – сказала Алсу с оправданной обидой.

– Я не гад, я просто комплексую.

– Не комплексуй, у тебя тоже ноги красивые, – сказала юная нахалка.

– Балда, я не на твоем фоне комплексую, а вот этого орла, – сказал я, незаметно кивая на Чурылева. – Зырь, каким должен быть настоящий журналист: лицо волевое, выправка военная, и взгляд как у волка. А запах…

– Да какой это журналист, – оборвала Алсу. – Это ж секьюрити.

– Ой ты господи, – сказал я. – Стыдно должно быть Замалетдиновой, которая обзывает коллегу. Я, между прочим, с дяденькой познакомиться успел. Это электронный журналист из Тудея, самый настоящий, звать Митяем.

– Интересно, – сказала Алсу. – А в Тудее все со стволами ходят?

– Где? – спросил я и уставился в Диму. Он улыбнулся и снова повернулся к нам спиной, невнимательно рассматривая окрестности и подходившую со стороны Кремлевской ватагу опять-таки явно нездешних журналистов.

– Под мышкой, где еще, – сказала Алсу и показала глазами.

– Если ты легкую небритость… – начал я и заткнулся. Под мышкой ничего заметно не было, даже складок, зато на спине тонкая ткань летнего пиджака явно обрисовывала сбрую потолще подтяжек.

– Антиресно девки пляшут, – сказал я, лихорадочно соображая. Ватага подошла к Чурылеву и дружно полезла за удостоверениями, а он остановил их жестом и принялся что-то неторопливо объяснять. Я двинулся к воротам, чтобы не пропустить чего-нибудь интересного. Не зря: Дима, покосившись на меня, закончил:

– В общем, коллеги, мероприятие немножко переносится, минут на десять. Они извинились и просили подождать. Буквально пару минут. Сейчас нас проводят, ладно?

Коллеги согласились с тем, что ладно, рассыпались на пары и тройки и принялись кто трепаться, кто проверять технику, а кто объяснять обстановку свежеприбывающим журналистам.

Я вернулся к Алсу, которая, видимо, тоже поняла если не все, то многое, почесал голову и спросил потихонечку – почему-то на татарском:

– Алсуш, твой чертов глаз без сети работает?

Она, говорю же, светлая голова, сразу все поняла, в том числе и мою жалкую попытку конспирации – ну не хотел я «камеру» произносить, которая, что по-татарски, что по-русски, звучит вполне однозначно. Подслушать нас было некому, и димин наушник явно не мог быть придатком к направленному микрофону, но лучше перебдеть.

– Конечно, – сказала Алсу.

– Врубай. Только оч-чень аккуратно.

– Лешик, курить у тебя есть? – спросила Алсу, повернувшись к оператору. Дальше я в силу известной глухоты не слышал. Лешик заворчал, нагнулся к камере, поднял ее, достал из болоньевого кармана на чехле пачку сигарет, протянул Алсу. Она вытянула сигарету, кивком поблагодарила, повернулась ко мне, прикурила и еще раз легонько кивнула. Лешик небрежно держал бетакам у колена, объектив был направлен на ворота. Я моргнул и перевел взгляд на поднимавшуюся от Тайницких ворот утомленную группу туристов, отчаянно пытаясь не смотреть на Чурылева и сообразить, что будет, если я сейчас позвоню Гильфанову. Побоявшись пару секунд, я ожесточенно подумал, что вот хрен с этим инетчиком при стволе. Это мой город и моя страна, и я могу делать все, что хочу. Наскоро накачав себя патриотизмом, я взялся за телефон, и тут Чурылев, сморщившись, схватил себя за ухо с наушником, нагнул голову и резко развернулся к воротам. Одновременно распахнулись двери второго и третьего подъездов дворца, и оттуда выскочили давешние москвичи – правда, не в полном составе. Трое в темпе дунули к воротам, а один обратился к нам спиной и принялся отступать от дворца стелющимся шагом. Еще не добежав до ворот десятка метров, один из парней крикнул:

– Чинк! Мешкан! Не тот дом! – и показал стволом в сторону нового дворца.

Чурылев отшвырнул кого-то из журналистов с дороги и бросился к новому дворцу.

Глава пятая

1

Когда жена во время отъезда спросила Леонида, не скажет ли он ей чего-нибудь на прощание, он сказал, обернувшись: «Желаю тебе доброго мужа и добрых детей».

Плутарх

Москва-Казань.

20 июня.

Дмитрий Чурылев в самом деле работал в RussiaToday – выпускающим редактором, поэтому с места работы выбирался очень редко. Но на сей раз Диме просто повезло: он отправился во вполне куражную командировку на презентацию нового пивзавода в Клину. Так что именем Чурылева и еще десятка столичных журналистов, слетевшихся на запах пива, можно было прикрываться без малейших опасений. Когда Мише Кравченко объяснили это обстоятельство, он немножко удивился дотошности организовывавших операцию бетовцев, но ничего не сказал – надо быть журналистом, будем журналистом. Лишь бы заметки писать не заставили.

Вводную Кравченко дали еще в Москве, объяснив, что команда поступит в течение двух недель, либо не поступит вообще. Миша так и не понял, зачем его прицепили к группе «Беты» – что он, что Витек Семенцов из Самары смотрелись на фоне любого из шести москвичей как щенки чи-хуа-хуа рядом с волкодавами. Но, видимо, в управлении решили, что кто-нибудь из местных должен быть в группе обязательно. Всерьез Кравченко не полагал, что для Москвы Ижевск с Самарой – это та же Казань, только мечетей поменьше. Просто совсем местным организаторы доверять, похоже, побоялись. Во всяком случае, Кравченко и Семенцова особо предупредили, что по прибытии в Казань они не должны вступать в контакт ни с кем из возможных родственников и знакомых, и в первую очередь коллег.

Сначала Миша хотел приехать в Казань на машине, которую купил недавно за копейки (благодаря давнему знакомству на «Ижмаше») и нежно любил – несмотря на оцинкованный кузов и невероятную строптивость. Потом передумал. После нурлатской бойни татарские менты наверняка устроили на административной границе линию Маннергейма, безжалостно атакуя любой транспорт с чужими номерами. Родные документы наверняка ввергли бы гаишников в острую задумчивость на тему «Зачем майору удмуртского УФСБ в рабочий день ехать в соседнюю республику?» Документы прикрытия рождали еще более клинический вопрос: «Зачем кому бы то ни было добираться в Казань на ижевской машине по доверенности, выписанной майором ижевского УФСБ?» Милиционеров Кравченко жалел по жизни, а задумчивого милиционера просто боялся себе представить, поэтому автомобильный вариант был вынужден спрятать подальше, рядом с подлинными документами.

В итоге он, оформив день за свой счет и пораньше свалив из конторы, толково провел вечер с женой и дочкой, а потом замечательно добрался до Казани поездом, успев и вздремнуть, и побриться, и даже вымыться до пояса, пока не закрыли сортир. Милиции на вокзале, вопреки ожиданиям, было всего раза в два больше среднестатистической нормы, и она, похоже, больше охотилась не за московскими диверсантами, а за местными бомжами, которых было не меньше, чем правоохранителей. Миша быстро нашел нужный адрес на улице Нариманова – дом вполне туберкулезного вида оказался совсем рядом с вокзалом, – посидел на скамеечке во дворе, обменялся парой слов с подсевшим старичком, посмотрел старичку вслед и через пару минут вошел в первый подъезд. Стальная дверь 12-й квартиры открылась сразу. Грузный неопрятный мужик молча приволок из соседней комнаты два черных кофра, распахнул их перед Мишей и предложил выбирать. Кравченко повертел «Скорпиона» и «Анграм», но побоялся связываться с малознакомыми иномарками и выбрал Стечкина. Кобура нашлась тут же и оказалась совершенно незаметной под пиджаком, который Мише пошил год назад сам Сеня Левитин. Толстый сунул Мише толстый конверт и унес кофры в соседнюю комнату. В конверте была инструкция на полстранички, фотографии и кроки территории Казанского кремля, два паспорта на имена Дмитрия Чурылева и Алексея Сергеева, редакционное удостоверение на имя Чурылева, права на имя Сергеева (все с мишиной физиономией), и немного денег. Толстый вернулся с алюминиевым тазиком, поставил его на пол и посмотрел на Мишу. Миша не особенно торопясь завершил изучение пакета, рассовал документы и деньги по карманам, бросил остальные бумаги в тазик и сделал приглашающий жест. Хозяин квартиры, посапывая, присел рядом с тазиком, подпалил зажигалкой бумажную кипу со всех углов, немного подождал, проворно унес пылающую тару в туалет, да так там и застрял. Олимпиец, пробормотал понятливый Кравченко, погромче сказал «Пока» и ушел.