Да. Нет. Не знаю - Татьяна Булатова

– Главное, – отметила Аурика Георгиевна, – не бросаться к ним по первому зову, а дать девочкам настоящей самостоятельности. Хотят есть – пожалуйста. Налить, подать – это ради бога. А вот убирать – не сметь! Пусть сами.

– Так перебьют же, – расстроилась Полина, видимо, подразумевая посуду.

– Ничего, – успокоила ее хозяйка. – Разобьют – уберут. Новую купим.

– А Валечка? – с мольбой в голосе поинтересовалась домработница, с ужасом думая о том, что лишит свою младшую воспитанницу привычной заботы.

– А эта – особенно, – приказала Одобеску, вспомнив коварный вопрос наследницы по поводу того, как будет участвовать во всем этом сама Аурика. – Слышишь меня, Полина?!

– Ну, как же, – всплеснула руками женщина, но тут же прикусила язык, увидев, как потемнело лицо хозяйки.

Первую неделю Аурика Георгиевна самолично следила за процессом и указывала перламутровым ноготком на обнаруженные ею недоработки. Увидев, что домработница перемывает за девочками посуду, она пришла в ярость и пообещала в очередной раз уволить Полину за то, что та осмеливается нарушать общие правила:

– Я сказала: сами!

– Так чтоб чисто было, – оправдывалась женщина. – Они ведь у вас не приученные.

– Не у вас, а у тебя! – шумела Аурика, не желая взять на себя ответственность за отсутствие женского воспитания. – Куда ты все время смотрела?!

Полина пугалась, опускала голову и тихо плакала.

– Что ты воешь?! – бросалась на нее хозяйка. – Что я тебе такого обидного сказала? Ничего не понимаю!

На самом деле Аурика прекрасно понимала неправомочность собственных претензий, но так ей было удобнее: всегда можно свалить свою вину на кого-то. И этим кем-то оказалась несчастная Полина. Это благодаря ей «дети оказались ни к чему не приспособленными»: «непонятно, за что деньги платили» и вообще, «куда смотрела».

– Никуда я не смотрела, – оправдывалась бедная Полина. – Че говорено было, то и делала, – жаловалась она Глаше – непререкаемому авторитету в области воспитания и домоводства.

– А ты не перечь, – успокаивала ее бывшая нянька Аурики. – Неделю-другую пошумит и успокоится.

Прогнозы Глаши были точнее, чем календарь майя. К концу второй недели бдительность Аурики Георгиевны притупилась, и на вопрос младшей дочери: «Мама, мне что? Парадный фартук тоже гладить?» – автоматически ответила: «Скажи няне – пусть приготовит». Валечка вытаращила глаза, бочком подошла к матери и очень осторожно спросила: «А можно?»

– Чего можно? – не поняла вопроса дочери мать.

– Попросить можно?

– Что? – снова поразилась Валечкиной глупости Аурика.

– Ниче, – ответила довольная девочка и понеслась на кухню, захлебываясь от желания отдать тысячу приказаний одновременно, потому что под подушкой была сложена кипа грязных трусов, а под кроватью стояла стопка грязных тарелок с остатками еды.

– Поля! – заговорщицки прошептала она няньке и обняла ту с неожиданной для семилетней девочки силой.

Полина крякнула и наклонилась к воспитаннице:

– Что, мое золотце?

– Поля! Мама разрешила, чтобы ты погладила мой фартук. Завтра – в парадной форме.

– Точно? – засомневалась домработница, памятуя разговор с хозяйкой, итогом которого стало медленная, но верная ликвидация порядка в доме. – Ой ли?!

– Ниче не «ой ли»! Сказала – можно.

Пока Полина обдумывала Валечкино поручение, первоклассница, пользуясь моментом, приволокла из комнаты грязные тарелки и, встав на цыпочки, чтобы дотянуться до нянькиного уха, озвучила еще одну просьбу по поводу трусов.

– Нет, – отрицательно покачала головой Полина. – Мама сказала.

– Ну, Полечка, ну, пожалуйста, – заканючила хитрая Валя и ткнулась в плечо своей худосочной няньке, отчего та еле удержалась на ногах.

– Уволит меня твоя мама, – вздохнула Полина, но выполнить просьбу пообещала.

Примерно по тому же пути пошли и остальные девочки, за исключением Наташи, давно испытывавшей чувство неловкости от того, что Полина возилась с ее девичьим бельем. Аля подобных чувств не испытывала в принципе, в этом смысле она была как-то странно безразлична и со спокойной совестью подкидывала, словно нечаянно и по привычке, бывшей няньке нехитрую работенку в виде небольшой постирушки или мытья забытой в раковине чашки. Трясущаяся от страха Полина тайком удовлетворяла не сформулированные девочками просьбы и всякий раз ждала момента, когда на ее бедную голову обрушится хозяйкин гнев. Но чем дальше уходила Аурика Георгиевна от начала их первого договора, тем слабее становился контроль за происходящим в доме. И уже довольно скоро великолепная Аурика, обнаружив на столе в гостиной тарелку с недоеденным пирожным, завизжала на весь дом от возмущения и призвала к себе Полину с целью устроить той очередную выволочку.

– В чем дело? – чуть слышно, но ледяным тоном произнесла хозяйка и ткнула пальцем на вопиющее, с ее точки зрения, безобразие.

– Аурика Георгиевна, – начала, заикаясь, оправдываться Полина. – Вы же сами…

– Что?! – задохнулась Аурика от возмущения.

– Вы же сами сказали: «Ничего не трогать».

– Мало ли что я тебе сказала?! – легко отказалась от своих слов Одобеску. – Ты думаешь, я плачу тебе деньги за красивые глаза? За то, чтобы возвращаться к себе домой и видеть этот беспорядок? Ты когда последний раз полы в детской мыла?

Полина опустила голову, понимая, что в сознании хозяйки произошла полная ликвидация прежнего сценария действий, о котором она либо забыла за ненужностью, либо изменила его до неузнаваемости.

– Я требовала от тебя просто ограничить помощь девочкам, а не забросить дом полностью. Готовить я и сама могу. Зачем тогда тебя держать?! Чтобы у меня портилось настроение, когда я вижу этот бардак?

Аурика перевела глаза на злосчастную тарелку, потом на растерянную Полину, отчетливо поняла, что перегнула палку, ну и, чтобы наверняка, решила дожать до последнего:

– Ты уволена, – объявила она домработнице. – Собирай вещи, Михаил Кондратьевич придет и выдаст тебе расчет. – Потом подумала и добавила: – Нет, не Михаил Кондратьевич! Я сама выдам тебе расчет и отпущу тебя на все четыре стороны без хороших рекомендаций.

– Аурика Георгиевна, – попробовала было вымолвить Полина, как тут же сникла под взором пламенных хозяйских очей. Похоже, сегодня госпожа Одобеску зашла так далеко в своих капризах, что из принципа не сделает ни одного шага назад. – Ну что ж, – она медленно развязала на себе фартук и тихо сказала: – Уволена – так уволена. Терять нечего. Без рекомендаций – так без рекомендаций. Только не думайте, Аурика Георгиевна, что я себе работы не найду. Найду. И без рекомендаций возьмут, как только узнают, что у вас работала. Так за такие деньги никто сейчас и работать не станет: четыре девчонки и дом, и все на мне. Вы, видать, думали, что я тут с вами нянчусь ради денег ваших? Да я приходящей по разным домам больше бы заработала! Прикипела я к вам, привыкла. За своих, вроде, считала. Думала, уж так с вами и доживу до старости. Валечке-то всего семь, нужна еще буду. Да и вы тоже – не век молодой будете! Вспомните еще! А и того хуже: позовете – назло не пойду!

Аурика Одобеску внимательно выслушала смелую речь прислуги, быстро сообразила, что раз та так заговорила, значит, и впрямь уйдет, не оглядываясь, – обижена потому что. И вместо того, чтобы показать рукою на дверь, как это обычно водилось, тронула Полину за плечо и с выражением презрения на лице поинтересовалась:

– Так ты еще и разговаривать умеешь?

– Э-э-эх, Аурика Георгиевна! – всплеснула руками женщина и, всхлипнув, направилась к себе собирать вещи.

– Я… тебя… пока… никуда не отпускала, – металлическим голосом проговорила Аурика и тут же добавила: – Вернись.

Полина и ухом не повела, растворившись в темноте коридора. Обнаружив, что на ее приказы никто не реагирует, Аурика в растерянности присела к столу, поковыряла пальцем засохшее пирожное, подцепила какую-то крошку и в задумчивости отправила ее себе в рот. То, что оказалось на языке, было какого-то невнятного вкуса, а очень хотелось сладкого, и она подумала было крикнуть Полину, чтобы та принесла ей шоколадных конфет, спрятанных от детей в буфете, но раздумала, вспомнив, что только что, буквально минуту тому назад уволила свою главную помощницу.

На душе скребли кошки. А в желудке – голод. И Аурика подумала о том, что неплохо бы и подкрепиться, но накормить ее теперь было некому, а это значит, что ей придется побеспокоиться о себе самой. И не только о себе, но еще и Михаиле Кондратьевиче, а также о детях. Перспектива вырисовывалась нерадостная. Настолько нерадостная, что в желудке перестало посасывать, зато во рту пересохло. Организм настойчиво сигнализировал своей хозяйке о том, что его жизнь находится в опасности. От этого Аурика стала сама не своя и даже пожалела о содеянном. Как сказал бы профессор Коротич, великолепная Аурика Георгиевна вошла в аналитическое состояние, сделала правильный вывод и через минуту скреблась в дверь Полининой каморки.