Возвращение к себе - Вера Огнева

- Скот из моего стада по домам разбирайте. Хотите по жребию, хотите - я решу, ко-му что. Сам понимаешь, святой отец, все вопросы тут же отпали. Шутка ли, в дом какой-никакой достаток вернется.

- Разделили?

- Разделили.

Жак опять надолго замолчал.

- Теперь молодой сеньор в замке один проживает?

- Нет.

- Уехал?

- В колодец упал. Ровно через седьмицу.

- Какая же нелегкая его туда понесла? Воды некому было достать?

- А та же нелегкая, какая ему сначала горло перерезала.

- Свои кто? Скотом разжились и под Барнову руку пойти не прочь… - пояснил Тео-бальт, вскинувшемуся Жаку.

- Ты, видать, не здешний. Из дальних краев? - процедил тот сквозь зубы.

- В разных землях бывал. Нравы всякие видел. Потому и спрашиваю. А ты на мои слова не обижайся. Не со зла сказаны.

Плечи Жака поникли.

- Дама, что приезжала из Барна, больше не наведывалась? - осторожно продолжал расспрашивать Теобальт.

- Что ей тут делать? Теперь мы сами, как голод подопрет, к Барнам на поклон кинем-ся. Ладно, если мадам Анна выздоровеет, а если, не дай Бог помрет? Даже и не знаю… грех конечно на человека поклеп возводить, только, я как ту молодую госпожу увидел, меня как холодом окатило. Вроде и ладная и приветливая, а все одно - не хорошо возле нее.

- Ну хорошо-то только возле своей бабы, - пробормотал Теобальт, сам не замечая что говорит. - Эдгина возвращается. Скоро совсем темно станет. Пойду я, в сарае лягу. Прошлую-то ночь всю проплутал. Такого страха натерпелся! Когда молния рядом ударила, думал - все! Прибрать меня Господь решил. Сам, Своей рукой.

Гость поднялся, отряхнул и обмял, вставшую колом рясу.

Утром в замковую часовню собрали некрещеных детей. Малышей набралось столько, что всех крохотное помещение не вместило. Те, что постарше со страхом таращились на ши-рокоплечего дядьку в долгополой, грязной, кое-где порванной одежде.

Теобальт все выполнил как надо. Уже заканчивая требу, он подумал, что строгий на-стоятель не простит за такое самоуправство. Дело может и казематом кончиться. Но на душе было хорошо; почти как в первый проведенный в лесу день. Потом пришлось еще и испове-довать. Теобальт уже не колебался. В обители за все ответит разом. И в каземате отсидит, коли придется. Не на всю ведь жизнь его туда загонят.

Обмануть ожидания, замученных бе-дами людей, он не мог.

В дорогу ему собрали увесистую сумку. Несли кто что: немного репы или гороху, ку-сочек твердого козьего сыра, миску творога. Часть принесенного послушник оставил в доме Эдгины, где теперь будет подрастать его дважды крестник.

Все что он увидел и узнал в других порушенных владеньях, так или иначе повторяло эту историю. Только и разницы, что в одном замке совсем не осталось господ, а в другом за толстыми стенами, запершись, доживал свои дни безумный старый барон.

Кормился от-шельник тем, что приносили сердобольные вилланы, да сервы сбежавшие жить в деревню.

От последнего замка Теобальт решил возвращаться. На северо-восток тянулась сначала болотистая низина. За ней вставали поросшие густым непроходимым лесом холмы. Безо-ружный человек в такой глуши легко мог стать добычей дикого зверя.

Картина же творя-щихся в округе безобразий и так была ясна. Теобальт решил пройти на закат через земли Филиппа Барнского, чтобы точнехонько выскочить к стенам обители.

Но прямой дорожки не получилось - заблудился. Сначала кружил на месте, потом дол-го пробирался вниз по течению, преградившей дорогу реки. В верховьях узкий, но глубокий и бурный поток было не перейти. Ниже он мельчал, разливаясь на рукава.

Только перепра-вившись, Теобальт наконец отыскал тропу со следами людей и коней.

Уставший и голодный, он брел по ней, в надежде выйти вскоре к людскому поселению.

Поваленное ветром дерево, раздосадовало до крайности. Растопыренные, толстые вет-ки перегородили прямую дорогу. Поминая всех святых и грешных, послушник направился в обход по кустам.

Здесь на него и напали. Теобальт обернулся на шорох. Из-за этого дубина, которой ме-тили в голову, только вскользь зацепила плечо. Опешивший послушник замешкался, а когда вскинул над головой увесистый посох, было уже поздно - его скрутили.

Сколько их было? Видел четверых-пятерых, но, наверное, больше. Тычком в спину его повалили на землю и начали охаживать подкованными сапогами, потом поволокли, взявши за ноги. Разбитое лицо быстро опухало, глаза уже ничего не видели. Когда бросили на мягкий мох, послушник, не разжимая губ начал читать последнюю молитву:

- Отче наш… спасибо, сподобил… путь указал. Прими душу грешного вассального рыцаря Теобальта, который так и не стал монахом. Прости мне мои прегрешения и покарай этих зверей в человеческом облике…

Острая боль ожгла левую половину груди. Но, направленный в сердце клинок, со-скользнул, наткнувшись на крест из крепчайшего кипариса - лезвие прошло по ребрам.

Тело спихнули в яму, забросав еще живого человека валежником.

Очнулся страдалец в темноте, в полном смысле, не зная, на каком свете находится.

Оп-ределился только потому, что болело все, что вообще могло болеть, да страшно мутило. За-бытье чередовалось с бодрствованием. В светлые промежутки он руками разгребал мягкую лесную землю, стараясь выбраться из-под завала, от чего бурелом только проседал. Семь раз его могилу освещало солнце, шесть раз опускалась ночь.

Он выжимал скудную вла-гу из мха, лизал камни, высасывал воду из набухшей рясы.

Силы таяли. С каждым новым рассветом он оживал, чтобы бороться. С закатом умирал.

Когда в лесу прозвучал человеческий голос, - Хаген любил поговорить сам с собой,

- Теобальт находился на грани умопомрачения. Ему уже все стало безразлично. Если вер-нулись враги - пусть добьют. Если кто другой… Он из последних сил отжал плечом кучу валежника и высунул на поверхность ямы руку. Кисть намертво вцепилась в мох.

Все уже давно встали и собрались у костра. Холодный сырой утренник и монотонный хриплый голос одинаково прихватывали ознобом. Ежась, копался в своей сумке Соль.

Хаген молча ломал и кидал ветки в огонь. Угрюмый больше обычного, обросший седой щетиной, Гарет помешивал варево в котелке. Рядом притулился, сильно притихший за последнее время Дени с работой в руках. Только Лерн, присев рядом с Робертом, внимательно слушал рассказчика.

В переметной сумке Лерна уже давно ездила расстроенная лютня в треснувшем дере-вянном коробе. Изредка барон Рено доставал ее и пытался извлечь из многострадального ин-струмента мелодию. Неясные образы не хотели ложиться, выбивались, диссонируя, но Лерн вновь и вновь делал попытки спеть то, что чувствовал.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});