Рагу из любимого дядюшки - Наталья Александрова

— Так я зайду в другой раз…

— Ни в коем случае! — Он очень смешно поднял ручки, как будто пришел в ужас. — Вы должны рассказать мне о последних днях Софьи Алексеевны…

Старичок повернулся к ползающей по полу секретарше и попросил тоном доброго дедушки:

— Настенька, душенька, освободи нам с…

— Софьей, — подсказала я.

— Нам с Сонечкой немного места и приготовь кофе…

Евгений Стратилатович перевел на меня увлажнившийся взгляд и произнес:

— Надо же, вас назвали тем же именем… в честь прабабушки…

Я не стала разочаровывать старика и сообщать ему, что о существовании своей прабабки я услышала за день до ее смерти.

Секретарша с облегчением распрямилась, очистила от бумаг один из столов, два стула и занялась приготовлением кофе.

— Итак, — нетерпеливо начал нотариус, — я знаю, что у вашей бабушки была чрезвычайно трудная жизнь и она не поддерживала отношений с родственниками. Но под конец жизни она с вами связалась?

Я хотела было сказать ему, что еще неизвестно, у кого была трудная жизнь, но снова решила не огорчать старого человека и без лишних комментариев рассказала ему о своей короткой встрече с Софьей Алексеевной.

Старичок грустно покивал:

— Кончина ее оказалась такой же грустной и одинокой, как жизнь…

— Она оставила мне распоряжение связаться с вами, — перешла я к деловой части, опасаясь, что нотариус ударится в воспоминания.

— Да-да… у меня хранилось ее завещание, но вы видите, что творится с бумагами. Боюсь, не смогу сразу его найти.

— Я принесла второй экземпляр. — С этими словами я положила на стол перед нотариусом документ.

— Замечательно! — Он потер маленькие ручки. — Софья Алексеевна всегда была аккуратна и предусмотрительна! Теперь вам нужно будет оформить вступление в наследство. Для этого понадобится свидетельство о смерти и документ, удостоверяющий вашу личность.

Я немедленно положила перед ним свидетельство и собственный паспорт.

— Замечательно! — повторил нотариус, словно увидел еще одно подтверждение аккуратности и предусмотрительности моей покойной прабабки.

Он подал завещание секретарше, попросив сделать с него ксерокопию, поставил на документе большую квадратную печать и сообщил:

— Теперь придется дождаться, когда со дня кончины Софьи Алексеевны пройдет шесть месяцев. Только тогда можно будет оформить документы на ее дом в бюро регистрации…

Я вспомнила бабушкины хоромы, пьяного соседа Витьку и подумала, что вовсе не стремлюсь вступать во владение этой «недвижимостью». Интересовало меня другое.

— Скажите, а больше бабушка ничего мне не передавала? Никакого письма или сообщения?

— Да, действительно… — Евгений Стратилатович смущенно потер переносицу, как будто стимулируя этим жестом свою память. — Она оставляла письмо, но вы видите, что у нас творится…

— Евгений Стратилатович, — подала голос секретарша Настя, — вы случайно не это письмо ищете?

Она протянула шефу конверт. Старичок схватил его маленькой ручкой и уставился на него, прищурившись и отодвинув подальше от глаз, как это делают все дальнозоркие люди.

— Да, это оно, — кивнул он наконец, — она просила передать его вам после ее смерти…

Я взяла конверт из маленькой, детской ручки юриста. Он был самый обыкновенный, уже пожелтевший. На нем было напечатано изображение птицы и надпись по кругу: «Птицы Владимирской области. Иволга». Рядом крупным, неровным почерком было написано: «Моей правнучке Софье Голубевой».

— Письмо вскрыто, — сообщила я Евгению Стратилатовичу.

Он печально кивнул:

— Ну да, ну да! Вы же видите — кто-то влез в мою контору! Вскрыты почти все документы, все письма и папки… это ужасно, просто ужасно!

Однако, хотя конверт был вскрыт, в нем лежал листок разлинованной бумаги, наверняка вырванный из обычной ученической тетрадки, исписанный тем же крупным неровным почерком.

«Прости меня, девочка, за то, что не виделась с тобой прежде. Так сложилась моя судьба. Может быть, после смерти я помогу тебе больше, чем помогала при жизни. То, что я оставляю тебе, ты найдешь на могиле Аксиньи Прохоровны. Ничему не удивляйся. Иван Францевич поможет тебе разобраться с ними».

Прочитав про себя это странное послание, я удивленно взглянула на нотариуса:

— Кто такая Аксинья Прохоровна? Кто такой Иван Францевич? Я совершенно ничего не понимаю!

— Кто такая Аксинья Прохоровна — не знаю, — ответил старичок, — но уверяю вас, Софья Алексеевна была в твердой памяти, когда писала это. А вот Ивана Францевича я очень хорошо знаю…

Он достал из кармана растрепанную записную книжку в потертом кожаном переплете, с торчащими во все стороны и выпадающими листками.

— Память последнее время подводит, — пожаловался нотариус, — приходится все записывать. В молодости, помню, мог удержать в голове несколько сот фамилий и телефонных номеров, а теперь без записной книжки как без рук. Хорошо, что не оставил ее в конторе, если бы грабитель ее унес, не представляю, как бы я дальше жил.

Я хотела ему сказать, что хотя моложе его раза в четыре, но тоже не могу запомнить даже несколько телефонных номеров и все записываю в книжку, но Евгений Стратилатович уже нашел нужную страницу и произнес:

— Записывайте, Сонечка. Мюллер Иван Францевич… — Далее он продиктовал мне номер телефона и адрес, а затем пояснил: — Иван Францевич дружил с вашей бабушкой. По крайней мере, они давно знакомы. Он очень уважаемый человек, крупный ювелир, хотя еще довольно молод, ему чуть больше семидесяти…

«Совсем мальчик!» — хотела сказать я с сарказмом, но вовремя остановилась, сочувственно взглянув на своего собеседника. Как все относительно! Для него семидесятилетний человек «еще довольно молод». Кем же тогда он считает меня — грудным младенцем?

— А насчет Аксиньи Прохоровны, мне кажется, можно узнать в Парголове, где жила Софья Алексеевна, — задумчиво проговорил нотариус, — если она посещала ее могилу, вряд ли это было слишком далеко от дома. Все-таки последние годы ей трудно было ездить на большие расстояния.

Я поблагодарила Евгения Стратилатовича, забрала завещание и письмо и отправилась по своим делам, оставив их с секретаршей разбирать разгромленный архив.

На улице светило солнышко и пахло весной. Я вдохнула воздух полной грудью и вдруг ощутила, как безумно устала за последнее время. Сначала болела мама, потом последовал ужасный год после ее смерти. Потом начались эти заморочки с бандитами и Никитой. И что в результате? Да ничего. Я так же одинока, как раньше. Еще Ленка больна и ничем не может мне помочь, хорошо хоть я ее вытащила из передряги. Из друзей у меня один только кот, да еще бабушка Софья якобы присматривает сверху. Но это весьма проблематично… Однако нужно срочно прекратить распускать нюни, что я и сделала.

Остаток дня мы с Багратионом сидели на диване и занимались газетами. Сначала я внимательно прочитывала объявления о найме на работу и отмечала подходящее красным фломастером. Потом звонила по этим телефонам и получала почти везде отказ — либо место уже занято, либо голос мой работодателям не нравился, после чего газета поступала в полное распоряжение кота, который с видимым удовольствием раздирал ее на мелкие кусочки.

Наутро позвонила Ленкина мама и просила навестить ее дочь, потому что она сама простудилась, все тело ломит, и она боится принести в больницу грипп. Разумеется, я согласилась.

Ленка выглядела гораздо лучше. Она сказала, что ей здесь до смерти осточертело, что с трудом, но уговорила врача ее выписать, и попросила меня немного подождать в приемном покое, пока она заберет вещи и получит документы.

Я сидела в коридоре на обитой потертым дерматином скамеечке и перебирала в уме события последних дней. Мне казалось, что я упускаю из виду что-то очень важное, что какая-то очень существенная деталь все время ускользает от меня…

Народу в коридоре не было — больных сюда не выпускали, а врачи занимались своими делами. Неожиданно рядом со мной бесшумно приоткрылась дверь кабинета, оттуда выскользнула фигура в белом халате и марлевой маске, и, прежде чем я успела испугаться, на мою голову натянули плотный полиэтиленовый пакет.

Я попыталась сорвать его, но мои руки прижали к туловищу, а пакет перехватили на шее веревкой, полностью прекратив доступ воздуха. Я билась, как выброшенная на берег рыба, в глазах у меня потемнело. Кровь стучала в голове тяжелыми неровными ударами.

Моими действиями руководил не разум, а только жадное, животное желание жить, дышать… Это был какой-то первобытный инстинкт, унаследованный от далеких пещерных предков… Из последних сил извернувшись, я соскользнула со скамьи, упала на холодный каменный пол, при этом убийца на долю секунды утратил равновесие, покачнулся… я изо всех сил пнула его ногой, кажется, попала по колену. Он вскрикнул и ослабил хватку. Я высвободила руки и сорвала пакет с головы…