Клены в осенних горах. Японская поэзия Серебряного века - Нацумэ Сосэки

class="v">В полдень одиноко неспешно бреду

По песчаной белой дороге

Вдали виднеется город,

Осененный кумачовым флагом заката

Ни ветерка над пустынной равниной

Полуденным жаром

Пышут раскаленные камни развалин

Сладковатый запах

Гниющих лежалых фруктов

Через равнину в знойный летний полдень

Протянулась белая песчаная дорога

Невыносимый, кошмарный полдень!

Безмолвие и безлюдье

Руины

Рай или кладбище?

Древняя равнина сумерек

в золоте нежных лучей

Листья вяза шуршат под ногами

Огромное осеннее солнце,

Зардевшись, погружается в море

Люди с желтыми сморщенными лицами

Выходят из ворот храма

Отчего так печален твой взор,

О черный буйвол?

Ветер утих

Ярко горит в небесах закатное солнце.

Сверчки стрекочут.

В этот день наконец-то улегся ветер,

беспощадно листву с дерев осыпавший.

Ярко горит в небесах закатное солнце.

Сверчки стрекочут.

Осенний взор

Поздней осенью, свесившись через мокрые перила,

Над рекой горюет пожелтевшая плакучая ива

Где-то вдалеке затихают звуки тромбона –

Похоронная тоска в воздухе повисает

Посмотри, вон там, у висячего моста, в полумраке

Газовые фонари, сонных коней дыханье

Балаган молчит – сквозь сизый занавес ночи

Цирковая наездница в зеркало вод глядится…

Whisky

Обагренное зарей вечернее небо.

В небе – голос сорокопута.

Выстроившиеся в ряд бутыли виски –

Равнодушно протирающая их девица.

Слышишь? В обагренном зарею небе

Голос сорокопута…

Поздняя весна

Хириа-хисуриа,

Шу-шу-шу…

Томный теплый вечер опустился на берег.

Разлилось над гладью реки солнечное сиянье.

Отблески в окне офтальмологического кабинета.

За окном тополя вздыхают слабо, нестройно.

Ослепительны, нежны, жарки, безумны,

Припекают, парят лучи закатного солнца,

Желтизной пламенея и переливаясь.

Хириа-хисуриа,

Шу-шу-шу…

Вновь и вновь звучит с щемящей тоскою

Так пронзительно, жалобно, безнадежно

Тонкий писк пичуг –

Удивительных красноклювых пташек.

Хириа-хисуриа,

Шу-шу-шу…

Берег реки, усеянный всевозможным сором.

Болезненный скрип, наполняющий округу.

Желто-серые рыхлые клубы испарений

Непрестанно сонно, лениво сочатся влагой.

Хириа-хисуриа,

Шу-шу-шу…

У кирпичной стены на заднем дворе больницы

Затеняет окно душистый развесистый тополь.

Из окна, до боли в глазах щурясь,

Больной неотрывно смотрит на солнце.

Уносясь в мечтах к этому весеннему небу,

К этим звукам, к этой воде, к этому аромату…

Хириа-хисуриа,

Шу-шу-шу…

То темней, то ярче,

То тише, то громче,

Томно и нежно,

Снова и снова

Хириа-хисуриа,

Шу-шу-шу…

В небе багряные облака [91]

В небе багряны-багряны облака,

В наших бокалах багряное вино.

Что о жизни горевать, если все равно

В небе багряны-багряны облака!

Из книги «Воспоминания»

Вместо предисловия

Воспоминания чем-то сродни, наверно,

Чуть заметным касаньям светлячков

с тонкой красной шейкой

В те дневные часы, когда зеленый фонарик

Хоть и ярко горит, но в солнечном свете не виден.

А быть может, они сродни песне девушек в поле,

Собирающих колоски, цветы луговые,

Или белым перышкам, что обронил голубь

Во дворе винокурни на теплом далеком юге…

Звук всплывающих в памяти воспоминаний –

Это голос флейты, глухое кваканье жабы,

Это незабываемый вечер, когда больному

Врач принес наконец целительное лекарство,

Это в час заката губной гармоники песня.

Аромат всплывающих в памяти воспоминаний –

Это темный бархат,

Это взор карточной дамы,

Непонятное чувство – то, что пробуждает

Шутовское обличье Пьеро на подмостках.

Нет, они не гнетут, как день, проведенный втуне,

Не сжигают, как жар тропической лихорадки.

Словно вечер поздней весной,

воздушны воспоминанья –

Или, может быть, словно осени моей легенда?..

Прялка

   Колесо прялки, колесо прялки вертится тихонько,

    неторопливо.

   Долгими печальными вечерами вертится, вертится

    колесо прялки.

   В комнате по полу перекатываются две тыквы –

    золотистая тыква и красная тыква.

   В этой комнатушке с деревянным полом, где на двери

    написано «Больница для бедных».

   Одиноко грустит старуха-сторожиха – хоть глаза не

    видят почти и уши не слышат,

   Но на улице май. Сладкий дух от шелковой пыли.

   За стеклом в шкафу чья-то кость печально белеет.

   Лунная дорожка протянулась поперек канала.

   Колесо прялки, колесо прялки – тихо-тихо

    тянется шелковая нитка,

   Тихо-тихо вращается колесо воспоминаний –

    вечер печален…