Третий рейх: символы злодейства. История нацизма в Германии. 1933-1945 - Йонас Лессер

После падения Гитлера Юнгер попытался избежать ответственности, говоря, что был лишь «сейсмографом» и что только примитивные дикари могут считать, что в буре виноват барометр.

Другим восторженным поклонником войны (мы не можем перечислить их всех) был Вернер Боймельбург, который в книгах «Группа Боземюллера», «Дуомон» и «Фландрия» описал Первую мировую войну так, словно это было одно непрерывное героическое событие. В 1934 году он опубликовал «Железный закон», в котором назвал Германскую республику «свинарником». Боймельбург сказал, имея в виду Ремарка, что было «однажды» время, когда люди говорили, будто война искалечила целое поколение, и что это мнение распространилось по Германии, словно эпидемия. На самом деле эпидемией стали книги Юнгера, Боймельбурга и им подобных, книги, помогавшие готовить Германию к войне и Гитлеру.

Томас Манн предвидел все это еще в 1926 году: «Вы верите в неизбежность войны, если слабо ее клеймите». Благородный генерал граф фон Шёнайх сказал после окончания первой войны: «Они не дают нации увидеть истинное лицо войны. Они предпочитают обман и ура-патриотизм описанию грязи и преступлений. Они думают, что война – это стальная очищающая купель. Но знаменитая некогда купель превратилась в грязную лоханку, в которой нация рискует просто задохнуться».

Были писатели, которые искали в сюжетах всемирной истории вождей, для того чтобы отобразить в них человека, которого уже миллионы и без того приветствовали криками «Хайль Гитлер!». Например, австриец Мирко Елузиш нашел подходящих фюреров в Цезаре и Кромвеле.

Писатель Вильгельм Штапель в 1928 году опубликовал книгу «Фикция Веймарской конституции» с явной целью подорвать и дискредитировать демократическую республику и шумно заявить о себе, чтобы набрать очки в глазах фюрера. Когда Германия наконец обрела своего фюрера, Штапель так сформулировал свою дальнейшую программу: «Одна нация превосходит другие нации, одна нация должна создать имперский закон и заложить основы европейского порядка. Только немецкая нация может стать воплощением нового империализма. Если бы в Польше жило всего два немца, их жизнь была бы важнее жизней миллионов поляков. Только ведомая Германией Европа может стать по-настоящему мирной Европой».

Еще одним метрономом, задававшим ритм для Гитлера, был писатель Эдгар Й. Юнг, который объявил в своей книге «Власть недочеловеков», что на демократическом Западе нет наций, там есть только «массы», ибо западным странам неведома образующая сила «почвы, крови и судьбы». Демократия обречена на смерть самой историей. Германия была сердцем Европы – и именно это «дает нам право вести Европу к новому европейскому порядку».

Другими метрономами Гитлера стали довольно многочисленные литераторы, объединившиеся в кружке «Действие». Они проповедовали радикализм, по сравнению с которым большевизм и итальянский фашизм казались образцами либерализма.

Поэта Штефана Георге считали предтечей национал-социализма. Это полнейшее недоразумение. Уже в самом начале своей поэтической карьеры он называл Пруссию «системой мощной, но враждебной всякой культуре и искусству». Он всегда считал кайзеровскую империю с ее «манией величия» и «пустым высокомерием» Вильгельма и правящего класса жалкой карикатурой на «истинное государство», а падение империи в 1918 году считал «хорошо заслуженным наказанием». Он высоко ценил деятелей новой республики, потому что они были «просты и искренни» и мужественно взяли на себя ответственность в то время, когда все зашаталось, а цепей прусского рабства уже не было. В то время, когда миллионы немцев приветствовали своего фюрера, Георге говорил своим друзьям: «Я не могу, даже прищурившись, смотреть на то, что нас ожидает. Но вы переживете то время и заплатите за все». Геббельс предложил ему место в нацистской академии литературы, но Георге отказался и покинул Германию. Он умер в Швейцарии, а его друзья вернули цветы, которые прислал на похороны от имени своего правительства посол Германии. В кругу друзей Георге некоторые больше отличались гуманизмом, другие – национализмом. Георге резко критиковал эссе Фридриха Вольтера «О жертвенной смерти за отечество» и «Гете как воспитатель патриотического мышления», считая эти работы слишком близкими по духу к национализму двадцатых годов.

Курт Гильдебрандт далеко отошел от гуманизма Георге в своих книгах «Государство и раса» и «Норма, вырождение и распад». Эти книги по праву хвалили в Третьем рейхе, как «образцовые» и написанные под влиянием «мудрого учителя».

В 1929 году Томас Манн говорил о тех, кто «по злобе обожествляет иррациональное и клеймит дух, как убийцу жизни». Несколько лет спустя он критиковал тех, кто восхвалял «как единственную творческую силу нечто бессознательное, динамичное, хтоническое» и «проклинал разум, как убийцу жизни. Десять тысяч проповедников иррационализма не думали при этом, что подталкивают нацию к моральной жакерии. Массы услышали, что разум свергнут с пьедестала, и изобрели термин бестия интеллекта. Результатом будет война, всеобщая катастрофа и упадок цивилизации».

В то время, когда множество безответственных и заносчивых «писателей» вкупе с твердолобыми политиками подрывали ненадежные устои молодой немецкой демократии и мостили путь Гитлеру, ничтожное меньшинство честных немецких писателей тщетно предупреждали нацию об опасности национал-социализма, нависшей над Германией. Герман Гессе мрачно говорил о немцах, сделавших из Гете стилизованного старого мастера и национального героя, читавших газеты «партии милитаристов и поджигателей войны», поддавшихся угару и разложению под влиянием генералов, промышленников и политиков – самодовольных и начисто лишенных чувства ответственности. Немцы не слушали его, называли отщепенцем без отечества, высмеивавшим кайзера. «Мать героев» писала ему оскорбительные письма, в которых восторженно отзывалась о фюрере. Окончательно поняв, что немцы «единодушно, ничему не научившись, разрушают республику», Гессе отказался от германского гражданства и стал швейцарцем.

Одним из выдающихся немецких епископов, возвысивших голос против национал-социализма и антихристианского расизма, был кардинал из Бреслау Адольф Бертрам, говоривший о «соблазнителях», овладевших душой нации» и о «черном тумане», повисшем над Германией. Бертрам проклинал «прославление расы», «самообожествление», «фанатичный национализм» и восклицал: «Берегитесь лжепророков, главное оружие которых – подстрекательские лозунги! Встаньте стеной на защиту нашего священного наследия!»

Лион Фейхтвангер в своем романе «Успех» описал, что творилось в довоенные времена в Германии, в частности в Баварии. Мы знакомимся с националистическими организациями, убивавшими достойных демократов. Мы слышим лозунги о «расе господ» и «нордической идее». Баварский министр говорит о ложности идей Канта об абсолютной этике и справедливости. Национал-социалисты мечут громы и молнии в «еврейское правительство в Берлине», а промышленники дают Гитлеру деньги в обмен на обещание покончить с профсоюзами. Промышленники, пользуясь инфляцией, становятся все богаче, а рядовые люди изо дня в день – все беднее. Мы видим в романе неудавшийся путч Гитлера. Фюрера сажают в тюрьму под аккомпанемент бешеной пропаганды против «Рима и евреев». Если бы Фейхтвангер не уехал из Германии в 1933 году, то его ждали бы концлагерь и смерть.

В 1932 году профессор Э.Р. Курциус опубликовал книгу «Немецкий дух в опасности», в которой предостерегал против «доктринерских форм национализма» и против немцев, «апеллирующих к иррациональному», каковое является «опасным обоюдоострым оружием». Эти призывы, предупреждал Курциус, «ведут не к мистическому озарению, а к психологическому варварству. Все, кто ныне ополчаются против духа, действуют не в интересах нации, но подрывают немецкий дух и ввергают его в пучину революционного хаоса».

После поражения Германии в 1918 году сатирик Курт Тухольский отказался следовать принципу «О мертвых хорошо или никак» и говорил: «Для начала мы должны проклясть старый режим. Нация, оставь свое кастовое высокомерие и никогда больше не вверяй свою судьбу этим мерзавцам!» Но очень скоро он понял: «Революция 9 ноября вовсе не была революцией. Никто и не думал сводить счеты со злом абсолютизма». Остатки императорской армии, особенно офицеры, подняли громкий шум, чтобы заглушить голоса, говорившие правду об их поведении на войне. Обвинял Тухольский и социал-демократов, чей лидер Шейдеман приветствовал как непобежденную возвращавшуюся с войны армию. Никто не хотел вспоминать, что восемьдесят миллионов человек, ставших рабами оружия, опустошительно прошлись по всей Европе. Европа, гуманность, христианство – все погибло под неистовые звуки гимна Deutschland, Deutschland über alles. Историки снова принялись фальсифицировать историю Германии. Великобританию обвинили в том, что она начала войну, чтобы подорвать мощь своего единственного конкурента, а Париж объявили центром морального разложения. Генерал Сект говорил, что цель новой армии – сохранение того духа, что однажды привел нас к Седану и прославил в сражениях на Востоке и на Западе. Социал-демократы, сформировавшие новое правительство, неверно поняли устремления народа – настроенного отнюдь не по-большевистски и желавшего лишь либеральных социальных реформ – и оставили нетронутыми старые феодальные классы. Карл Либкнехт, Роза Люксембург, Эрцбергер и Ратенау были зверски убиты, но люди говорили: «Виновны не убийцы, а сами убитые». Почти все газеты были в руках пангерманистов, и к двадцатому году в ходу были прежние лозунги: «Нами правит еврейская раса», «Граждане! Лев за пределами отечества. Кто в этом виноват? Евреи», «Все деревья в лесу принадлежат евреям, и Иисус Христос – еврей. Германию надо освободить от евреев». Тухольский возражал: «Такая смешанная раса, как немцы, происходящие в восточных областях Германии от вендов, кашубов и поляков, не имеет никаких оснований бояться смешения рас. Антиеврейские лозунги призваны отвлечь внимание одураченной нации от истинных преступников».