Искры на воде (сборник) - Архипов Вячеслав

На этот раз Фёдор пихал свою маленькую ручонку в пасть собаке, пытаясь схватить длинный собачий язык. Но поймать язык не получилось, тогда мальчик обнял собаку за шею. Когда Разбой лёг, Фёдор залез верхом, лёг на широкую спину собаки и затих. Бывали случаи, что так и спал верхом на собаке.

—

Егоша, смотри за сыном, а то собака укусить может, — сказала Настя с крыльца. — Совсем замучил её.

—

Не укусит, — сказал Егор. — Ему и самому нравится.

—

Больно сделает — может и цапнуть.

—

Этой собаке постараться надо, чтобы сделать больно. Я посмотрю, — сказал Егор жене.

С каждым днём Егор всё больше восхищался женой. После рождения сына она стала ещё краше, ещё дороже ему. Они не говорили друг другу о своих чувствах, просто тихо нежно любили, бережно, с уважением относились друг к другу. А сейчас первенец и любимец Фёдор ещё больше скрепил их отношения. Они часто, обнявшись, наблюдали за проделками сына. А проказник он был добрый. То в печку залезет, всю золу вытащит и сам перемажется, то кота поймает и начинает теребить, пока тот не разорётся и не исцарапает Фёдору руки. Сын не ревел: посидит, поморщится, потом сам начинает расковыривать выступившую кровь на следах кошачьих когтей. Быстро находил себе другое занятие. Мальчик не терпел, когда его брали на руки, сразу выворачивался и уходил.

—

Пойдём, сынок, — сказал Егор, снимая Фёдора с собаки. — А то совсем скоро оседлаешь его.

Взяв ребёнка за руку, он направился к речке. Там они сели на валё- жину и стали смотреть на реку. В воде сновали мелкие рыбки. Осенняя вода, чистая, прозрачная, притягивала, кое-где за берег уже зацепились жёлтые и красные листья. Река была небольшая. Два-три метра шириной, в основном течении неглубокая, но и омуты в некоторых местах были неплохие. Когда Егор поселился здесь, речка не имела названия, просто один из маленьких притоков Туманшета, каких много, но со временем речку тоже стали звать Камышлеевка, по крайней мере, писать в деловых бумагах. Деревня и речка с одним названием. Но поселенцы в шутку звали её Дунаем. Где-то далеко есть такая большая река, вот и пошутил кто-то, шутка прилипла сразу. Не каждую весну, но бывало, что река показывала свою силу: разливалась, затапливая низины, вырывала небольшие деревья и кусты. После такого половодья и стали звать Дунаем, или Дунайкой. Весной по речке на нерест в большом количестве поднимался хариус, ловили его «мордами», загораживая реку. Летом добывали гольянов и разную мелочь, кололи вилками небольших налимов и усачей. По осени опять ловили хариуса, который скатывался на зимовку в Туманшет. Но первые поселенцы сразу поняли, что в этой речке рыбой много не разживёшься, поэтому стали осваивать Туманшет, до которого больше двух вёрст. Зато там рыбы полно всякой. Тот же хариус, ленок, царь реки — таймень, щука, окунь, елец. Подростки любили таскать на удочку пескарей. За пару лет, что стоит деревня, мужики не только освоили реку, но уже и поделили меж собой участки, которые были ближе к деревне. Не то чтобы совсем запрещалось рыбачить в этих местах, нет. Просто там хозяева ставили корчаги-ловушки, они наподобие кошеля плелись из ивовых прутьев. В виде воронки делалась горловина и отверстие для выбора рыбы. Это отверстие затыкалось толстым пучком травы, а горловина смазывалась крутым тестом, замешанным на отрубях. За один хороший улов в большую корчагу можно было поймать ведра три рыбы. Попадалось всё. За ельцами залетали в ловушку и щуки с окунями. Корчаги ставили с лодок, на мелководье много рыбы нет, а на глубине без лодки не поймаешь.

Специалистом делать лодки-долблёнки оказался Кузьма Захаров. Лодки он долбил из целого дерева. Для этого подходила осина — дерево лёгкое для обработки, мягкое, податливое, оно становилось крепким и твёрдым после просушки. Кузьма выдалбливал середину, делал форму, а потом, нагревая над костром, понемногу разворачивал дерево клиньями и распорками. Затем ставил шпангоуты и три-четыре сиденья, в зависимости от длины лодки. По верхнему краю с наружной стороны прибивал по одной тонкой доске с обеих сторон, наращивая борта. Лодка получалась лёгкая и устойчивая и выдерживала большой груз.

Там, на другом берегу Туманшета, напротив Камышлеевки, на горе росли кедры. Гора спускалась прямо к самой воде, напрямую на неё было не пройти, слишком крутые склоны, но рядом были достаточно удобные распадки, по ним и добирались до кедрачей. Место называли Толчихой. Камышлеев поставил там зимовье, в котором в шишкобой жили работники, заготавливавшие орех, там же и давили кедровое масло, отсюда и родилось название местечка. Кедрачи были хорошие, но шишка рождалась не каждый год. Но бывало, что рано выпадал снег и засыпал шишку, тогда её брали весной, когда сходил снег.

Два года стоит деревня. Ещё прибавилось три семьи самопереселенцев, которые прибыли не по государственному найму, а сами по себе. В Сибирь они попали несколько лет назад. Сначала подрядились батрачить в Конторке, на Тарае, где жили зажиточные хозяева. Но много не заработаешь в батраках. Тогда мужики собрались артелью, жён оставили в деревне, а сами отправились искать золото в верховье Бирюсы. Не было их два года. А когда пришли, забрали семьи, пошли устраивать свою судьбу. Расспросили, где в округе можно приклониться, и выбрали Камышлеевку. Не потому, что здесь так уж хорошо, а из-за того, что деревня здесь совсем новая и нет старожилов, которые норовят подчинить себе новосёлов. Егор как ответственный за всё не стал перечить. Лес был уже заготовлен для строительства, использовали его, новосёлы исправно за всё заплатили: и за лес, и за помощь в постройке домов, хотя камышлеевцы помогли бы и без денег. Но копейка лишней не бывает, а раз дают, то чего отказываться. Дома поставили быстро — сноровка была, никто зимовать не остался в землянке. В следующую зиму выросло ещё восемь домов.

Антип Кузнецов построил кузницу на краю огорода, оборудовал её всем необходимым. И работа пошла. Ремонтировал Антип нехитрый крестьянский инвентарь, мастерил кой-какой инструмент. Железо привозил из города Егор. В Суетихе строился железнодорожный мост через Бирюсу, железо там валялось под ногами. А в далёких деревнях в дело шла каждая железка.

Весной в деревне случился первый пожар — сгорела баня, которая была построена одна на пять семей, топили по очереди. Хорошо, что баня стояла на краю огорода, далеко от построек. Её в первое же лето поставили за огородом Трифона Суренкова, поближе к речке. Топили баню по-чёрному.

Задумавшись, Егор не сразу заметил, что сын уснул, сидя рядышком на валежине. Егор улыбнулся, взял его на руки и пошёл домой.

—

Умаялся мужичок, — улыбнулась Настя, на крыльце забирая сына. — Сам бы зашёл, чаю бы попил.

—

Пожалуй, и попью, — согласился Егор. — А что там к чаю есть?

—

Уж чего-нибудь есть, — засмеялась жена, зная любовь мужа к постряпушкам.

Едва Егор сел за стол, как на дворе залаял Разбой.

—

Кто-то пришёл, — сказала Настя. — Иди посмотри, пока на стол соберу.

Егор вышел на крыльцо. В воротах стоял новосёл Мыльников Осип.

—

Мне бы поговорить надо, Егор Петрович.

—

Заходи, как раз чай собрались пить, — пригласил Егор.

—

Я ненадолго.

—

Заходи, там разберёмся.

Осип зашёл, перекрестился и сказал:

—

Доброго здоровьица в дом. Здравствуйте.

—

Проходи к столу, присаживайся. Сейчас чаю попьём, потом и поговорим.

Настя поставила стопку блинов, миску со сметаной, принесла чай и мёд.

—

Как прижились на новом месте? — спросила она.

—

Спасибо, хорошо.

—

Как ребятишки?

—

Слава богу.

—

Места нравятся?

—

Ничего. Хорошие места.

—

И ладно.

Егор с Мыльниковым вышли на крыльцо.

—

Егор Петрович, надумал я открыть у нас лавку. Буду торговать разной мелочью.