Булгаков и Лаппа - Бояджиева Людмила Григорьевна

В рождественский вечер Михаил сильно задержался в госпитале. Пришел поздно, пахло от него спиртным.

— Праздник отмечал? — поняла Тася.

— С коллегами пришлось выпить, — объяснил муж, раздеваясь и показательно зевая.

Тасиным подаркам обрадовался и даже поцеловал ее в щеку. Сказал:

— Ты точно угадала. Пригодится все это на Новый год. В гости к генералу Гаврилову приглашены.

Все и правда сгодилось. Тася сбросила овчинную безрукавку, с дрожью сняла теплые вещи, натянула тонкие фильдеперсовые чулки, старательно заштопанные на пятке, торопливо нырнула в платье.

Нарядное платье Таси было тоже киевское, не последней моды. Но вполне приличное для выхода: темно-синее, воротничок стойкой, с узкой окантовкой кружева и рукава с буфами. На груди хорошо легла длинная витая золотая цепь — подарок матери.

Приблизив лицо к зеркалу, Тася расчесала подстриженные до мочек ушей волнистые волосы, мазнула губы помадой. Оказалось вызывающе ярко. Стерла краску и, подув на пуховку, припудрила бледное лицо.

«Совсем увяла. Мымра какая-то. Вон под глазами тени залегли намертво. Что ж впереди — только старость? — Посмотрела на себя издали, приосанилась, решила: — А ведь совсем неплохо. Просто давно не наряжалась». Щедро надушилась чуть пахнувшей водой.

Михаил вышел из своей комнаты полностью одетый, приглаживая ребрами ладоней влажные волосы с идеально проведенным косым пробором.

— Как я тебе? По-моему, особо эффектно выглядят галстук и носки.

— Очень солидный доктор Булгаков.

Он скривился, словно наступил на больную мозоль. Хотел что-то сказать, но сдержался и оглядел Тасю:

— Вполне достойная супруга у господина Булгакова. И цепь твоя драгоценная наконец пригодилась.

— Пригодился бы и браслет, что ты в бильярд проиграл. — Тася прикусила язык, не сдержав упрека.

— Перестань попрекать, в конце-то концов! Это невыносимо! Я же просил меня понять! Я обещал: вернется твой браслет. — Справившись с раздражением, он подал Тасе пальто и буркнул:

— А пальтецо-то дрянь.

Тася стеснялась своего потертого, старенького пальто. Но показалось ей, не пальто обозвал Михаил, а ее. В глазах блеснули злые слезы.

Михаил притянул ее к себе, прижался щекой к пышным волосам:

— М-м! Приятно пахнешь, жена. Ну прости меня. Заработаю тебе на пальто. Нет, на самую роскошную шубу. Ты будешь блистать в ложе театра — с цепью, браслеткой и дивными сережками, которые я тебе подарю. Веришь?

— А чего ж нет? Верю! — Тася вдруг почувствовала себя юной, привлекательной, даже ее фальшивые духи, кажется, запахли по-настоящему.

Господи, как хотелось верить: уютный дом, достаток, оттаявший от невзгод, успешный Миша — все сбудется! Может, сегодня прямо и повернется к лучшему? Она не станет хмуриться по всякому пустяку, будет улыбчивой, веселой, очаровательной… Только бы там, у генерала, никто не обратил внимания на ее пальто.

Вышли под мокрый, крупными хлопьями падающий снег. Зеленые кусты под белыми шапками, влажные кровли, уютные огоньки в окнах домов — все сейчас было похоже на декорации к балету «Щелкунчик». Снег, дивно сверкающий в конусе фонарного света, мгновенно таял под ногами, превращаясь в рыжую грязь. Тася поскользнулась, Михаил подхватил под локоть. Так и шли — тесно прижавшись друг к другу сквозь метель. Тася даже закрыла глаза. Казалось, что несется она в очистительном вихре, преображается, наливается силами, жаждой любить и быть любимой. Любимой женщиной этого единственного, судьбой и Богом предназначенного ей мужчины.

Вскоре пришли: за высоким забором большой, богатый дом с весело светящимися окнами. Дверь отворила улыбчивая горничная и сразу, встряхивая от снега, унесла на вешалку Тасино пальто.

Обстановка оказалась великолепной, в просторной гостиной в креслах сидели офицеры, что-то надрывное пел сладким голосом патефон. Сквозь голубой сигаретный дым мерцал хрусталь на столе и в люстре. Пахло пирогами и зажаренным с яблоками гусем.

— Знакомься, Тася, это генерал Гаврилов, командующий казачьего воинства. Герой, патриот, — представил Михаил осанистого, бравого офицера. — А это его супруга — Лариса Леонтьевна.

Тася протянула руку изящной шатенке в жемчужном свободном платье с модным драпри на бедрах. Лариса курила сигарету в черном костяном мундштуке, и Тася сразу поняла, откуда точно такой появился у Михаила. Что-то опустилось темной, тяжкой пеленой, и ничего уже не хотелось — лишь сидеть в уголке, никому не мозолить глаза. А еще лучше — и вовсе исчезнуть. Тася не могла не заметить, как Михаил гарцевал перед Ларисой, засыпая ее шутками. А она звонко смеялась, закидывая голову на длинной шее. В воздухе разливался запах настоящих духов «Коти». Тася знала, сколько они теперь стоили — два месячных жалованья Михаила.

Михаил танцевал с Ларисой медленное томное танго и что-то шептал ей в щеку. Она крутила тонкими наманикюренными пальчиками завиток у виска, а другой рукой интимно поглаживала плечо Михаила. Было много офицеров, пили «кизлярское» — под таким названием проходил разведенный спирт.

Молоденький офицер, похожий на Пиколку, взял гитару. Зазвучала строевая песня Белой армии:

Взвейтесь, соколы, орлами, полно горе горевать! То ли дело под шатрами в поле лагерем стоять!

Михаил вступил в нестройный хор.

— А у вас приятный баритон! — заметила Лариса. — Не скрывайте — вы поете?

— Пел! Но как давно это было. В прежней жизни мы все свистели соловьями. — Михаил скромно склонил голову, уронив на лоб светлый чуб.

— Прошу вас! — Лариса взяла его за руку и потащила к пианино. — Здесь приличный инструмент. Я иногда музицирую. Ради меня что-нибудь душевное, из того самого времени! — Она встала у пианино, Михаил сел, пробежал пальцами по клавишам.

Чуть иронически, чуть пережимая цыганистый надрыв, стал петь: — «Гори, гори, моя звезда…», — как тогда, в ресторане Мещанского сада. Только смотрел не на Тасю.

Тася сидела в углу, потягивая мелкими глотками «кизлярское» — хотела напиться, но не вышло. Кто-то из подвыпивших офицеров пытался за ней ухаживать, но она отвечала невпопад и явно не была расположена к веселью. Только и думала, как бы не расплакаться или не устроить истерику. Как больно обманули ее ожидания. Больно, да, очень больно… Ну и что?

Так начался новый, 1920 год.

Михаил охотно и легко заводил знакомства с «интересными женщинами». Любил приглашать их в гости, расцветал в их обществе. С Ларисой дела обстояли серьезней. Тася была уверена, что милым кокетством в ее присутствии флирт Михаила не ограничивался. Но зачем же в праздник забывать жену в углу, как зонтик или трость? Перед людьми неловко. И он, такой тонкий, такой справедливый, не может понять этого?

— Миша, ты очень обижаешь меня, — вырвалось у нее по дороге домой. — Ты же привел меня в компанию. И я весь вечер просидела как брошенная. А ведь могла бы тоже…

— Что — тоже? — взвился он. — Флиртовать с офицером? Невообразимо! Пошлость какая! Запомни: то, что можно мужчине, не позволяется женщине! Категорически.

— Но я же живая… Я вижу, как ты увиваешься вокруг этой вертихвостки Ларисы.

— Лариса — вертихвостка?! Лариса образованная, утонченная женщина из хорошего общества. Не сумела реализовать себя как художница. Но чертовски талантлива!

— Понимаю, куда уж мне? — Тася знала, что все привлекавшие мужа женщины непременно были «чертовски талантливы». Это означало, что именно таланта не хватало Михаилу в жене.

«Попробовали бы они повертеть хвостом в Никольском или в Вязьме! — зло думала она. — Таланты! А мужа от наркотика спасать — ничего, выходит, не стоит?» Тася прибавила шагу На пустых, предрассветных улицах лежал тонкий снежный покров: шагнешь — и тает под башмаком. Она прокладывала цепочку одиноких следов, дрожа от озноба. Михаил догнал ее, остановил: