синдром фрица - Дмитрий Бортников

Мы видели пыль за спиной нашего КамАЗа и нищету деревень.

Здесь у людей было мало повода к радости. Они ходили медленно, часто оборачивались.

Здесь земля была так бесплодна, что мы радовались, увидев корову.

Она была похожа на нас. Веселая и тощая, как спортивный велосипед.

Здесь, оказывается, нельзя было содержать скот еще со времен Хрущева.

В других редких коровах, которые нам попадались, чувствовалась какая-то призрачность. Они чувствовали себя контрабандой!

Сидя в кузове, я часто вспоминал Сафу. Я очень скучал по нему в первые дни путешествия.

Потом это чувство притупилось, а теперь, на твердой земле, я снова затосковал. Земля затачивает наши чувства. Поэтому надо менять стихии.

Я сидел и от тоски чесался. На меня косо смотрели. Они думали, что я подцепил вшей.

Это было хуже всяких вшей. Я бы побрился наголо, и все бы кончилось.

Это было другое. Я не мог и не хотел вырезать ту татуировку на своем плече, которую сделал в память о Сафе. Та же гусарша, как у него на плече. В кивере, в ментике на голое тело.

Только Сафина девица была серьезная. Моя усмехалась. Не знаю почему, я так попросил нашего художника в Тикси. Он был мастер на все руки.

Он татуировал молодых старшин. Они все, как один, хотели тигров.

От скуки Жопа делал этим тиграм полосы в виде сапог, туфель, членов.

Мало кто это замечал. Старшины гордились.

Народ у нас был, в сущности, сострадательный. Если и замечали, то не хотели расстраивать.

Я чесался и косился на свою даму на плече.

Дама облезала. С татуировки сходила моя старая кожа. А я все тосковал по Сафе.

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

Потом начался голод.

Сначала потихоньку, а потом сразу. Кончился хлеб. Обычно он оставался на подносах. Теперь даже подносов не было. Кроме того, подул баргузин. Этот ветер хорош только в песне.

Стена плотного воздуха, который летит со скоростью пару сотен километров в час.

Сидя в нашей казарме, мы видели, как камни размером с кулак, подпрыгивая, мечутся под соснами.

Здесь был только песок и сосны. Эта песочница называлась Джида.

Мы хотели жрать и первое время спасались, воруя в соседней части отбросы.

Ха! Они выбрасывали великолепные куски.

Мы необычайно легко перепрыгнули всякие пороги брезгливости!

Да и какие тут пороги и прыжки. Это было как эскалатор. Только наоборот. Сначала ступеньки, а потом все ровно. Некоторое время мы наслаждались свежим воздухом на голодный желудок.

Потом у соседей умер кто-то из начальства. Мы пробрались на поминки.

Это было спасение.

Но сначала было нужно выстоять похороны. Мы втесались пятеро в понурую толпу. Казалось, они стоят под дождем. Так мрачно выглядели эти ребята.

Над нами было синее небо сентября, а над ними лил дождь! Я подумал, может быть, они очень любили своего командира. Я еще не перестал идеализировать людей.

Этим ребятам просто подмешивали в компот не бром, а нормальное снотворное. Они спали в строю. Они научились спать не пристегиваясь к тумбочкам дежурных по роте. Они спали ровно и прямо.

Нас поразила такая стойкость.

У покойника было хитрое лицо колобка, который избежал всего, от всех смылся. Даже от смерти. Так отлично он выглядел в своем деревянном гоночном автомобиле. Кругленький и веселый.

Все те, кто собрались там, работали, что называется, на дешевом контрасте. Мы делали печальные лица. Но длительная диета способствует активности. Надо только не перегнуть палку.

Наши глаза блуждали в поисках столов с обильным поминальным обедом.

Его не было! Эти нехристи хоронили без поминок.

Такого я нигде не видел в православном мире.

Оказалось, они поели сначала! Они ели ужин, который приготовил этот веселый мужик в гробу!

Я даже не смог улыбнуться. На нас смотрели как на полных идиотов, когда я спросил, какого вероисповедания был покойный, и выразил надежду, что он не был вегетарианцем. Мне все подробно объяснил один тип с двумя кривыми лычками на черных погонах.

Он засыпал и просыпался в течение всего рассказа.

Покойный Колобок был шеф-повар в этой части. Он, как обычно, пришел попробовать завтрак.

И умер над котлом с какао. Но дело в другом. Он потерял ключи от каптерки, где были запасы.

Ждали приказа, а потом решили съесть сначала, а потом закопать.

Стояла жара. Картошка могла испортиться.

По-моему, мы были единственные в этой толпе, кто чувствовал настоящую скорбь.

Солдаты молча смотрели в землю.

Мы смотрели по сторонам. Я заметил жующего на ходу человека и проследил мысленно его путь.

Но тут начали говорить речи. Господи...

Я слышал храп одного типа рядом. Он расслабился и привалился ко мне.

Видно, покойный переложил снотворного. Сосед висел на мне и храпел так, что разбудил всех остальных.

Я ускользнул, переложив его тело на соседнее.

Вся шеренга потихоньку клонилась.

Мы просочились, как вода, между спящими и помчались туда, откуда появился тот жующий.

Влетев в столовую, мы повели носами.

Пахло хлебом и жизнью. Пожалуй это было единственное место в этом доме престарелых, где на нас смотрели не сонные глаза.

У этого хлебореза в руках был такой тесак, на котором мы бы все без проблем уместились.

Парень посмотрел на нас и молча протянул хлеб. На нем лежали три шайбочки масла.

Здесь не пахло подвохом. Мы попросили нарезать хлеб на его машине. Нарезать все, кроме корок. Их мы потом разыграли в карты.

Он не был срочником. Здоровый мужик с медвежьим загривком.

Он был "партизан".

Мы расположились прямо в столовой, нагрели ложки в струе кипятка и отлично размазали наши кусочки масла. Он стоял перед нами, закрывая своим широким телом наши слишком экзотичные для этого местечка морды.

Я помню, он сказал тогда странные слова:

- - - Похороны - - - Нужно что? - - - Нужны простые слова - - - Все мы их знаем - - - Эти самые простые слова - - - Но кто-то их должен сказать вслух - - -

Мы сказали свои простые слова благодарности и смылись. Я часто вспоминаю этого "партизана". Он нас спас.

Слышишь?

Ты спас нас, широкий человек. Живи сколько хочешь и умри с ясной головой.

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

В конце концов, видно, кому-то надоело постоянно занимать наши руки абсолютно дурацким трудом.

Мы еле пережили зиму. Пару раз я думал, что все.

Но постоянно что-то выручало. Так, мы нашли старую собаку.

Она сидела у дерева, привязанная. Она была тихая-тихая. У нас у всех мелькнула мысль, что ее просто кто-то бросил умирать.

Мы смотрели в ее слезящиеся глаза. Она радостно скулила. В нас вселился дьявол. Кто знает. Мы постарались не мучить животное.

Перерезали ей глотку. Это было трудно, но это было необходимо.

Как это было! Может быть, мы стали действительно зверьми...

Я не знал. Никто не знал.

Мы выжили.

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

Нас выстроили весной и сказали, что те, кто хотят уйти раньше, могут уйти, если построят дом для местного комполка.

Но нас было уже не провести.

Мы предпочитали гнить заживо, подыхать с голоду, но терпеть до конца, чем быть обманутыми. Да.

На нас махнули рукой и оставили.

А потом мы начали готовиться к отъезду и увидели, что наших жалких семи с полтиной в месяц не хватит на билет. Даже до Читы он стоил пятнадцать.

Некоторым нужно было добираться до Питера.

Одних пересадок было штук пять.

Мы пришли в штаб и все сказали. Нас послали на хуй. Мы не пошли.

Нас снова послали и предупредили, что можно и отложить возвращение.

А кто-то из нас, действительно не известно кто, может быть наш общий голос, сказал вдруг в строю, что у комполка слишком красивая жена.

Через неделю нам дали билеты и каждому по пачке "Беломора".

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

Я добирался один. Только форма на мне и зубная щетка в кармане галифе.

Это была не "парадка". Никто из нас не стал себя украшать.

Я курил в тамбурах, танцуя от нетерпения.

Гадал на картах, захлебываясь слюной.

Пара инженеров, толстые и сырые, как кровяная колбаса, не хотели угостить солдата. Тогда я начал громоздить ужасы. Глядя на их животы, на лопнувшие сосуды в глазах, это было не трудно.

Они боялись. Запах курицы сделал из меня пророка. С библейской страстью я убеждал их, пепелил их голодными глазами.

Что нам делать, откровенно начали они искать путь спасения.

- - - Вам не хватает милосердия, - - - изрек я, - - - вы сделали много ошибок - - - ваша молодость - - -

Я помолчал и дотронулся до теплой курицы. Она лежала, как обезглавленная священная жертва.

- - - Конечно - - - Конечно - - - Конечно, - - - начали они придвигать жертву ко мне.