синдром фрица - Дмитрий Бортников

Я представил, каково сейчас этой женщине. В хирургии им делали опиум. Иначе нельзя было.

- - - Откуда ты знаешь? - - - Про болезни - - -

Я сказал, что хотел раньше быть врачом.

Он кивнул и замолчал, попыхивая трубкой.

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

Вечером, хотя как таковой "вечер" был только на часах якута, он познакомил меня со своими сыновьями.

Я услышал шум вездехода и следом за хозяином вышел наружу.

Они вылезли из вездехода и улыбались. На меня смотрели настороженно.

Потом по очереди подошли к отцу и обнялись.

Он сказал им что-то, эти шестеро с любопытством на меня посмотрели.

Я понял, что меня в них удивило. У них блестели глаза! Ни у одного якута за весь мой год Арктики не блестели глаза.

На вид старшему из них было лет семнадцать. Он был второй сын.

Самый старший не приехал.

Это было так забавно...

Они выстроились, как солдаты, в шеренгу.

Они смотрели на меня и своего отца улыбаясь. Мы проходили, как два генерала на смотре.

Они, каждый, держали в руках черно-белые фотографии.

Это были их отцы!

Маленький, самый младший, лет семи-девяти, держал фото так крепко, что оно покоробилось и дрожало. Ему было нелегко держать своего отца.

Черно-белые фото. Все сделанные в одном ателье. Надпись кудрявая: "Тикси". И годы службы.

Два летчика, судя по петлицам, двое наших, из автороты, с крылатыми колесами на воротниках. Все в "парадках". Еще один молоденький совсем, так смотрит, так нежно, девочка в форме. Стриженая девочка светлоглазая.

- - - Это отец Ионко, - - - поясняет якут, - - - из кадрированной дивизии - - - пехота - - -

Бедный, думаю, там офицерья, как говна в курятнике.

На одного солдата - четверо, по правилам.

Последний, которого держал самый маленький, снялся совсем по-другому.

Небритый, с усталыми жестокими глазами. Хмурый, будто разбудили, в рабочем ВСО, видно, сразу с работы. По случаю, наверное, снялся. Были с бригадой в "городе"... В петлицах бульдозеры. Стройбат.

Я думал, как они приезжали, в фуражках на глаза, в фуражках на затылок, чтоб чубы видны.

Выходили из уазиков, вездеходов, спрыгивали с высоких КамАЗов. На ходу докуривали, стоя у ателье, на ступеньках, в начищенных ботинках, в сапогах, "ушитые". И потом, стрельнув окурком, входили в ателье.

Запахи, шторы, гражданское и неуловимое лицо фотографа. Реклама, лица, лица. Узкие глаза, белая кожа и прямые, как флаг в безветрие, как черное покрывало, волосы местных красавиц-десятиклассниц.

Входили и ждали, как в кинотеатрах солдатских, когда два часа можно сидеть широко раздвинув ноги и, если мелькнет чья-то грудь на экране, тихо, спокойно кончить на пол и сапогом потом в темноте втирать сперму в пол отшлифованный.

А потом сидеть перед фотографом, подчиняться, туда повернись, сюда, улыбнись, разговор поддерживать, ты откуда, а с Волги... я из Тамбова... Саратов... ну как же, знаю... Питер-Питер, красивый город...

И так далее.

А потом замираешь, и вспышка. Еще и еще. Как в больнице. Встаешь и уходишь отсюда, здоровый и грустный после улыбок, уходишь снова из чудесной пещеры, где у фотографа нет клейма на кальсонах и ему по хую мягкость портянок.

Мне еще предстояло это.

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

Ладошка жила в другом стойбище. Неподалеку.

Она жила с матерью. Всего три яранги, дымок и тундра в цвету.

Она пускала кораблики. Сидела над озерцом, оперев подбородок на коленку.

В старом ВСО.

Она смотрела на щепки, плавающие в озерце. Когда одна подплывала к "берегу", она дула.

"Кораблик", подняв волну, снова был на середине.

Я подошел и сел рядом. Меня привез якут, высадил, а через сопку я перешел сам. Через час он должен был заехать. Я возвращался в госпиталь.

Мы молчали. Не знаю, узнала ли она меня. Ни одна ресница не дрогнула.

Мы молчали. Я увидел мальков, снующих в лужице, и стал следить за ними.

Они играли. Бегали друг от друга. Сбивались в стайки, распадались. Поодиночке, штрихами метались в алмазной воде. Мы молчали.

- - - Ты не видел Роберта, - - - не спросила, а просто сказала Ладошка.

Я покачал головой.

- - - Конечно - - - глупо - - - Роберт - - - Витька - - - Санька из третьей роты - - - Коля Нос - - - И другие - - -

Она произносила имена. Они падали в хрустальную воду. Вспугивая мальков, они ложились на дно. Одно за другим. - - - Знаешь, Фриц - - - Ты ведь прежний Фриц? - - - Что скажешь? - - - Какая разница - - - Витька, или Санька, или Роберт - - - А? - - - У кого член длиньше - - - А? - - - Нет разницы - - - Нет - - -

Она помолчала.

- - - Раньше - - - я так любила слушать - - - эти сказки - - - ночью - - - чтоб уснуть - - - мать бормотала - - - про жизнь - - - да - - - про жизнь давно - - - без слез - - - хотя там детей жрали - - - без страха слушала - - - жестокая - - - говорили - - - души нет - - - говорили - - - а теперь - - - есть она у меня? - - - А? - - - Фриц - - - есть душа? - - - Появилась? - - - Ну и чё - - - лучше не стало - - - без души плохо - - - говорила мать - - - а с душой - - - ну ее эту душу - - -

Она будто устала. Я молчал. Сбоку были видны ее широко открытые глаза.

Все такие же кристальные глаза.

Она распрямилась, дотянулась до одной щепки и, взяв ее, поднесла к глазам.

- - - Иди, - - - прошептала она, - - - иди на берег - - - душа - - - иди - - -

И выбросила далеко-далеко щепку. Размахнулась и вложила в бросок столько силы, что щепка упала недалеко от вершины сопки.

Упав, она исчезла в ковре цветов, как пылинка.

- - - Ну чё - - - чё сидишь? - - - Иди - - - уходи - - -

Она обращалась ко мне, как будто к кому-то другому.

Я поднялся и, постояв немного, пошел наверх.

Это был еще не конец.

Я увидел ее в последний раз в другом месте.

Я был пьян. Мы с армянином и Сафой напились молодой бражки.

Это случилось уже перед отъездом в командировку.

Мы пили в соседней роте. Я пошел отлить и там в толчке увидел девушку.

Она забилась в угол, как больная птица. Она скользила на кафеле. В одних кальсонах. С пятнами крови между ног.

- - - Не надо - - - Не надо, - - - шептала она. - - - Хватит - - - я не могу больше - - -

Это была Ладошка. Она меня не узнала.

Я вспомнил глаза ее...

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

В госпитале меня уже ждал старшина и двое узбеков.

Мне принесли мою выстиранную форму. Бушлат и сапоги были такими, в каких я сюда прибыл. Грязными.

Черт, я здесь потерял еще, наверное, пару-тройку кило. Форма висела.

Старшина покачал головой.

- - - Ну вперед - - -

Я надел шапку. Узбеки смотрели по сторонам и принюхивались. Им бы явно не повредило полежать в этих стенах и набрать пару-тройку моих кило.

Мы приехали в роту, и я уснул на чьей-то кровати.

А утром, на разводе, ротный объявил, что двум рядовым командир полка добавил ее семь суток ареста. Это были Сафа и Армянин.

Тот вообще с губы не вылезал.

Они подняли мятеж там.

Это грустная история.

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

Недели две я не видел Сафу.

За это время он с Армянином набирали сутки, как очки. Автоматически.

Я думал, что это все-таки лучше, чем ходить на работу, но я ошибся.

Это были совсем другие условия.

Меня отправляли со сгущенкой, с сигаретами к губе. Сафу первое время выводили на прогулки. Одного. Трое автоматчиков-азербайджанцев.

Таких почестей здесь никому не оказывали.

Я перебросил одну банку и услышал Сафин крик:

- - - Не надо! - - - Не надо жратвы! - - - Кормить этих! - - -

Я понял все и передал. Семь слов стоили ему еще семь суток.

Нужно было искать другие каналы.

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

Вот в одну из ночей меня и разбудили. Земляк Карена и двое рязанцев.

Они были должны Сафе.

Они вывели меня в сушилку. Мы говорили до трех. Очень тихо говорили.

Один из рязанцев стоял на атасе.

Я должен был сесть на губу. Меня посадили бы суток на семь, максимум. Хотя это был уже второй раз.

Я должен был найти тайник, определить точное время смены караула и тех, из караульной роты, кто мог бы передавать посылки. Это называлось "пинать колобки".

Теперь я должен был заслужить семь суток.

Это было легко. Достаточно не отдать честь какому-нибудь мудаку с маникюром.

Но у меня, как говорил дед, все через задницу.

Через день был большой развод. Командир полка, сука в валенках, сука в шубе до пят, прохаживался.

Он не мерз.

Он нас учил громким голосом любить родину.

- - - Стране нужны герои! - - - А она рожает мудаков! - - - Это было только введение. Прошел час. Немного начало оттаивать.

Наши пальцы в сапогах свернулись в фиги.

Изо рта командира полка шел пар. Он пах кофе, колбасой.