Журнал «Байкал» 2010–01 - Владимир Гармаев

До Петра I нечто подобное предпринял франкский король Карл Великий, который в 800 г. был коронован папой Львом III в Риме как Imperator Augustus, тем самым становясь как бы императором Запада, правопреемником римских цезарей. Но Карл был европеец, ему это вроде бы сам Бог велел. А вот шаг Петра, как и следовало ожидать, Запад воспринял почти с зубовным скрежетом — там новый титул русских государей был нехотя признан лишь два с лишним десятилетия спустя. И тут надо отдать должное дальновидности английской королевы Елизаветы — она еще Ивана Грозного в своих посланиях величала императором (Emperour).

Великому русскому ученому В. И. Вернадскому, все значение творчества которого мы начинаем постигать лишь сейчас, принадлежит следующая мысль:

«Россия по своей истории, по своему этническому составу и по своей природе — страна не только Европейская, но и Азиатская. Мы являемся как бы представителями двух континентов; корни действующих в нашей стране духовных сил уходят не только в глубь европейского, но и в глубь азиатского былого».

Поскольку Российская империя и в еще большей степени Советский Союз охватывали собой части территорий по меньшей мере трех великих империй прошлого — Александра Македонского, Римской и Монгольской, — то В. И. Вернадский был глубоко прав, призывая помнить как о европейских, так и азиатских корнях «действующих в нашей стране духовных сил». Сегодня его слова злободневны, может быть, даже намного больше, чем, скажем, два-три десятилетия назад.

Следует заметить, что в данном случае академик Вернадский выражал традиционное для русской науки несогласие с западными учеными, утверждавшими, что «у неевропейских народов не может быть истинной истории, а в лучшем случае есть только этнография».

«Их (западноевропейских историков) точка зрения в основном сводилась к тому, что народы Востока не имеют и никогда не имели истории в европейском смысле этого слова. И что поэтому методы изучения истории, выработанные европейскими историками, к истории Востока неприменимы»[1].

Несколько по-иному мысль, высказанную В. И. Вернадским, сформулировал известный религиозный философ Г. П. Федотов:

«Россия не Русь, но союз народов, объединившихся вокруг Руси». И культурную задачу России как сверхнационального государства он видел в том, чтобы «расширить русское сознание в сознание российское… воскресить в нём духовный облик всех народов России»[2].

Весной 2003 г. в Бурятии проходили торжественные мероприятия, посвященные трёхсотлетию встречи бурятских представителей с Петром I. В этой связи Е. М. Егоров, видный общественный и политический деятель, опубликовал статью, где говорилось:

«…мы рассматриваем поездку представите — лей бурятских племён к Петру Первому прежде всего как государственную акцию и как результат проявленного ими государственного сознания. Указ же Петра в отношении бурятских племён является одним из первых государственных актов в отношении народов, вошедших в течение XVI–XVII вв. в состав России и принявших, таким образом, участие в создании Российского государства»[3].

Е. М. Егоров стал у нас, пожалуй, первым, кто непредвзято, с современных позиций оценил значение той поездки. И действительно, она явилась одним из самых ярких событий первых десятилетий пребывания бурят в составе Российского государства.

Поэтому сегодня, в преддверии знаменательного 350-летия, представляется особенно уместным вернутся к этой теме, взглянуть на те давние дела новыми глазами.

* * *

Итак, в конце лета 1702 года представители забайкальских бурятских родов, оседлав и завьючив лошадей, пустились в неизведанную, даже по сегодняшним меркам неблизкую дорогу — в Москву, к грозному российскому самодержцу. Было их 52 человека во главе с зайсанами[4] Баданом Туракиным, Даскги Бодороевым и Очихаем Сардаевым[5] — людьми, обладавшими у себя в народе реальной властью.

Принято считать, что цель этой поездки состояла в том, чтобы заполучить Указ Пётра I, подтверждающий право бурятских родов на владение своими исконными («породными») землями — обширнейшими пространствами меж Байкалом и Даурией.

Такова на сегодня официальная версия. Но если вдуматься, в ней ощущается некоторая недоговоренность. Или даже тайна.

Детали той поездки во многом неясны. Ни один из ее участников — а их как-никак было более полста человек — никаких воспоминаний, зафиксированных в том или ином виде, не оставил. Впечатление такое, будто над ними довлело некое обязательство хранить молчание.

Что же до упомянутой «официальной версии», то автором ее должно считать не кого иного, как самого Пётра. Это он в тексте своего Указа от 22 марта 1703 года недвусмысленно и, как можно понять, вполне осознанно прочертил некую политическую линию, высказав ровно столько, сколько хотел и мог сказать. Причём сделал это так убедительно, что все позднейшие исследователи и комментаторы тех событий не считали возможным выходить за пределы начертанного Петром толкования.

Однако любознательность людская неудержима. Недосказанное расцвечивается домыслами.

С началом «эпохи гласности» об участниках того предприятия трёхвековой давности у части местной гуманитарно-демократической интеллигенции стало складываться довольно-таки нелестное мнение:

«Из бурятской истории о той эпохе мы знаем лишь об унизительной поездке делегации хоринских[6] бурят в Москву бить челом о притеснениях, о том, как они предстали дикарями в своем экзотическом виде перед московитами»[7];

«…хоринские делегаты в начале февраля 1703 г. прибыли в столицу Российской империи. Бесспорно, делегаты были бесконечно рады тому, что добрались до Москвы. В то же время не сомневаемся в том, что первые дни пребывания в этом городе не принесли им особой радости. Возникает множество вопросов. Где остановились, попали ли сразу в ночлежный дом, чем питались? Ведь город незнакомый, непривычная обстановка, чужие, незнакомые люди… Ясно, что не сразу попали на приём в правительственные учреждения. Безусловно, пока добивались приёма, прошло много дней. Находился ли в столице Фёдор Алексеевич Головин, тогдашний военный министр, а в прошлом веке оказавшийся среди бурят, находясь в селенгинской осаде от натиска монгольских войск. Уверен в том, что Бадан Туракин и его спутники сумели найти Головина и вступить в переговоры с царскими сановниками, наконец, добиться аудиенции у царя.

Видимо… (царь) принимал гостей из далёкого Забайкалья в тронном зале Кремля…»[8]

Поражает лёгкость в обращении с фактами: с одной стороны, видите ли, «унизительная поездка дикарей», а с другой — «приём в тронном зале Кремля».

Вся эта несообразность вряд ли могла появиться, если бы та поездка к Петру рассматривалась не с позиций узкоместнических, а более масштабно — в контексте международного, или, говоря по-современному, геополитического положения России конца XVII — начала XVIII вв.

Разберёмся по порядку. Прежде всего, в указанное время Российское государство еще не являлось империей. Это произошло намного позже, в 1721 г., когда Сенат и Синод в ознаменование Ништадского мира, завершившего длившуюся более 20 лет Северную войну, просили Петра принять наименование Императора, Великого и Отца Отечества.

Далее. Согласно дореволюционным источникам, ночлежные дома появились в России лишь во второй половине XIX в. и, являя собой очаги нищеты, эпидемий и преступности, знаменовали переход страны к капитализму. До этого существовали постоялые дворы, заведения не в пример более патриархальные и благонравные. Что касается «гостей из далёкого Забайкалья», то им был уготован особый приём, о чём будет говориться ниже.

Версия же о «приёме в тронном зале Кремля» выглядит не только странно, но и имеет некий комический оттенок. Это только в сказке Пушкина о царе Салтане самодержец вершит дела, восседая непременно «на престоле и в венце, с грустной думой на лице». В дипломатической же практике России, как и других суверенных государств, существовал строжайше соблюдавшийся церемониал монаршей аудиенции, где всё, вплоть до малейшей детали, было строго расписано. Так, тронный зал мог использоваться лишь в исключительных случаях. Преимущественно для приёма посольств от равных по положению иностранных государей. Там могли быть приняты посольства от английского, французского короля, турецкого султана или, скажем, от китайского императора, но никак не «делегаты из далёкого Забайкалья», а уж тем более «предпринявшие унизительную поездку дикари».