Гринвичский меридиан - Юлия Лавряшина

Мне хочется, чтобы и она переживала нечто подобное, потому я и твержу ей о любви, и о том, как она хороша, как великолепны ее рисунки, как бесподобно она готовит. И если я буду повторять это вновь и вновь, много веков подряд, то, может быть, когда-нибудь она и поверит…

К ужину пришла ее тетка, хотя мы никого и не ждали. У русских есть манера ходить в гости без приглашения. Даже без предварительного звонка. В Англии это невозможно, по крайней мере, я этого не допускал. Эта женщина, Рита, пытается выглядеть европейкой, но очевидный налет агрессивности делает ее скорее похожей на американку. Произношение у нее не очень хорошее, но говорит она довольно бойко. Она уже дважды заходила ко мне в лицей, и каждый раз я всячески старался скрыть удивление. Но это, видимо, плохо мне удавалось, потому что Рита громко смеялась и тыкала в меня пальцем: "А вы покраснели, мистер Бартон!" Вообще-то она обращается ко мне просто по имени, но когда веселится, говорит "мистер Бартон". Очевидно, это смешно звучит по-русски, я этого не понимаю.

Я не говорю Рите, что краснею (если это действительно так!) не от смущения, а от досады. Ни малейшей неловкости в общении с этой женщиной я не испытываю, потому что воспринимаю ее скорее как мужчину — делового, целеустремленного, излишне громкоголосого. Но мои ученики, завидев Риту, уже начинают двусмысленно ухмыляться, и мне неприятно, что они могут подумать, будто у меня такой вкус.

…За ужином она то и дело переходила на английский, и это тоже было неприятно, ведь Тамаре (придется употребить ее имя, чтобы не запутаться!) могло прийти в голову, будто у нас от нее какие-то секреты. Я старался отвечать по-русски, чтоб моя радость понимала хотя бы половину диалога.

Рита спросила: "Вы собираетесь остаться в России, Пол?"

"Нет, конечно. Мы уедем в Лондон", — сказал я по-русски, и мои любимые синие глаза вспыхнули.

"Ничего не выйдет, — заявила Рита. — Она никуда не поедет".

"Почему?" — спросил я на этот раз на английском, и это было глупо, потому что Тамара сразу насторожилась.

"Она слишком русская".

"Что это значит?"

«Она засохнет в атмосфере благополучия. Русскому человеку, чтобы жить, необходимо подпитываться страданиями. У нас для этого самая благодатная почва… Я не говорю, конечно, о "новых русских". Там просто страдать нечем…»

"Себя вы к ним не относите?" — не без иронии спросил я.

Рита невозмутимо кивнула: "Отношу. Я-то смогла бы приспособиться в… Европе".

Я даже испугался, потому что предложение прозвучало чересчур уж откровенно. Чтобы расставить все точки над "i", я холодно ответил:

"Что ж, может, и вам подвернется какой-нибудь… европеец".

Это было почти оскорбление. Я понимал и хотел этого. Однако Рита ничуть не обиделась. Так, по крайней мере, мне показалось. Остаток вечера она рассказывала о своих художниках, и мы даже смеялись, и только прощаясь, мстительно сказала:

"Так имейте в виду, мистер Бартон, никуда она с вами не поедет. Ей хочется рисовать, а у нее ничего не выходит, потому что она еще не перестрадала по-настоящему…"

"А по-моему, уже достаточно. К тому же, если вы думаете, что Британия заселена только счастливыми людьми, то глубоко ошибаетесь", — ответил я ей.

Но Рита так снисходительно улыбнулась, что я догадался: она мне не поверила.

Глава 14

Я проходила над пропастью по тонкой упругой нити, напоминающей вытянутую жилу. Она соединяла каменистые края и внизу тоже были камни, с высоты похожие на разбитые сердца. Я думала о тех людях, что угодили в пропасть до меня, и чьи трупы бесследно исчезли, а вот сердца, поди ж ты, сохранились. Мне было ничуть не жаль этих людей, ведь они пустились в свой последний путь добровольно, как и я сама. Вот только Пола было жаль… Избитого судьбой Пола, оставшегося на той стороне, от которой я удалялась. Он лежал на боку, оперевшись на локоть, а другую руку тянул ко мне: "Пожалуйста!" И я бы вернулась… Но ждавший на том берегу Режиссер притягивал. Охваченный ветром, что обходил меня, он казался величественным и прекрасным, хотя я по-прежнему не видела его лица.

"Кто ты?" — хотелось спросить мне, но что-то подсказывало: если я произнесу хоть слово, то сейчас же сорвусь. Небо было совсем близко, я чувствовала макушкой его касание. И чудилось, что когда я доберусь до Режиссера, оно осядет на мои волосы, как голубой газовый шарф. Оба берега были на одном уровне, и все же меня не оставляло ощущение, что я поднимаюсь от земли к небу. Пол был моей землей, моей твердью, а я уходила от него…

Проснулась я от того, что он пальцем вытирал мне слезы.

— Опять, — произнес он с горечью. — Страшный сон?

— Самый страшный, — я прижалась к нему всем телом и постепенно успокоилась.

Пол бесстрастно спросил:

— Я умер?

— Нет, нет! Такое мне еще не снилось. Просто я… уходила от тебя.

— Это страшнее, — с него разом слетела невозмутимость. И как эхо его слов над нашими головами вдруг раздался выстрел.

Не знаю, почему я сразу поняла, что это именно выстрел, ведь до сих пор их вживую не слышала. Пол подскочил так, будто стреляли в нас, и одновременно прижал меня к постели. На какое-то мгновение взгляд его стал безумным — он не понимал, что происходит.

— Это у Аленки! — вскрикнула я и попыталась выбраться из-под его руки, но Пол впервые прикрикнул:

— Лежать!

Именно в такой форме, как собаке. Видимо, все русские спряжения и наклонения перепутались в его голове. Чуть понизив голос, он добавил:

— Я должен посмотреть.

— Да ты сам чуть живой!

Пол только презрительно приподнял брови и начал одеваться. Его волнение проявилось лишь в том, что он надел пуловер задом наперед и, чертыхаясь, переоделся, опять обнажив кровоподтеки.

— Можно я с тобой? — умоляюще проговорила я, хотя уже знала, что Пол не позволит.

Он категорично мотнул головой и вышел, стараясь не суетиться. Даже руки в карманы сунул, чего никогда не делал. Очевидно, чтобы они не задрожали у меня на глазах. Дверь он оставил незапертой, и я порадовалась, что инстинкт самосохранения не покинул его.

Наспех одевшись, я на цыпочках приблизилась к двери и осторожно выглянула в подъезд. Там стояла такая тишина, что становилось жутко. Словно никого уже и в живых не осталось. Я знала, что если поднимусь наверх, Пол убьет меня собственными руками за непослушание. И я осталась томиться на пороге.

Вдруг подъезд наполнился шагами. Это Пол спускался, как русский солдат-победитель, с девочкой на руках. Губы его что-то нашептывали, наверное, на английском — слишком уж быстро он говорил. Алена крепко держалась за его шею, и мне подумалось, что ее нелегко будет отцепить. Пол посмотрел мне прямо в глаза, и я поняла, что ничего не надо спрашивать при девочке. Я протянула к ней руки, она перебралась ко мне, но не охотно, а с каким-то безразличием.