Сто лет - Хербьерг Вассму

Ели они то, что приносили с собой из дома, возле печки или быстро перекусывали во время работы. Что касается Сары Сусанне, все время сидевшей с губкой в руке, то она не была уверена, можно ли это назвать работой. Зачем нужна губка, она не понимала. Пастор засмеялся, когда она спросила его об этом.

— Сейчас я не могу дать тебе то, что должно быть у тебя в руках, пусть пока это будет губка.

Тогда засмеялась и она. Легкую губку можно было держать часами. Но иногда Сара Сусанне так уставала от неподвижности, что чуть не падала. Он тут же заговаривал с ней о "Дочери рыбачки". И сразу возникал разговор — словно в них открывались глубокие колодцы. Когда темнело, пастор зажигал восковую свечу и три керосиновые лампы. Так он мог работать до самого вечера.

— Во время работы между нами стоят песочные часы, — сказал он однажды.

Она кивнула и увидела, как из часов вместе с дневным светом высыпается песок.

В последний день, перед тем как Юханнес должен был забрать Сару Сусанне домой, свет был свинцовый. Непроницаемый. Седой пастор стоял далеко от печки, на лбу у него выступила испарина. Сара Сусанне боялась спросить, что его мучит.

Все случилось, когда они собирались сделать перерыв и поесть. Неожиданно хлынул дождь, словно его выплеснули из лохани. Сара Сусанне даже не заметила, как он подкрался. Дождь стучал в окна, по крыше и по стенам. Казалось, с неба летят мелкие камешки или кусочки свинца. Обычно в это время года грозы не бывает. Тем не менее боги погоды лили на землю воду и швыряли в окна огонь. Потом громыхал гром. А когда порыв ветра распахнул настежь входную дверь и внутрь ворвался снежный вихрь, пастор бросился к двери и запер ее изнутри на большой железный крюк.

За высокими окнами вспыхнула яркая молния и осветила запрестольный образ, он словно вспыхнул. Пастор в полотняном халате медленно пошел к Саре Сусанне, в горах громыхала гроза. Чем ближе он подходил к ней, тем отчетливее она понимала все, что происходило между ними. Он беспомощно смотрел на нее. На его растрепанной бороде засохла темно-рыжая краска, которой он писал ее волосы.

Пастор прошел по нефу от входной двери до алтаря. Глаза у него были широко открыты, походка нетвердая, как у лунатика, но шел он целеустремленно. Сара Сусанне уже не помнила, пошла ли она ему навстречу или только встала со стула. Он не опустился перед ней на колени, как в тот раз, когда показывал ей, в какой позе должен лежать Христос. Но он видел ее отчаяние. И когда он уже стоял перед ней, распахнув объятия, ей некуда было от него деться. Потом она не могла понять, как все получилось. Потому что даже не думала, что с ней может произойти нечто подобное.

Он что-то произнес. У самого ее уха. Или издалека.

— Сара Сусанне... ты держишь не губку. Знаешь, что это?

Она не могла ответить, ей нужно было глотнуть, чтобы к ней вернулось дыхание.

— Ты держишь в руке мое сердце! Всегда!

Она начала считать сразу, как только послышался стук в дверь. Но когда пастор уже стоял в открытых дверях, она, увидев фигуру женщины за дверью, забыла, на какой цифре остановилась. Пасторша воспользовалась попутным транспортом и приехала домой еще до начала грозы. Никто, кроме нее, не посмел побеспокоить пастора сообщением о том, что молодая вдова арендатора, которой он всячески помогал, тоже лежит при смерти. Поэтому пасторша сама пришла в церковь.

Через мгновение пастор уже спешил к своей прихожанке, так и не объяснив жене, почему дверь церкви была заперта изнутри.

Когда Сара Сусанне вышла из церкви, пасторша стояла на крыльце, подобно галеонной фигуре на носу шхуны. Ветер рвал с нее шаль. Властное лицо посерело, красивый рот исказила гримаса, словно кто-то причинил ей сильную боль. Взгляд был ледяным. От нее веяло холодом.

— Я стучала очень громко. Несколько раз!

Потом уже Сара Сусанне не помнила точно, что пасторша говорила еще. И сказала ли что-нибудь она сама. Но последние слова пасторши прозвучали как приговор:

— Вы еще пожалеете, что приехали к нам!

Отвечать на такое было бесполезно. Там и тогда Сара Сусанне не думала о том, что жена пастора может опозорить ее, распустив грязные сплетни, или что Юханнес узнает про запертую изнутри дверь церкви. Она понимала отчаяние пасторши и бессознательно надеялась, что ее желчь иссякнет, если ей не будет оказано никакого сопротивления. Во всяком случае, оправдываться она не стала. Да и что бы она могла сказать в свое оправдание? Что только она одна могла бы утешить двух человек в Гефсиманском саду?

Вместо этого она немного наклонилась вперед, словно не совсем поняла слова пасторши. Хотя прекрасно их поняла. Поняла каждой клеточкой своего тела. И ничего не могла поделать. Еще можно было объяснить то, что случилось, но объяснить то, как это выглядело, было невозможно.

Сара Сусанне почувствовала удар по щеке. Сильный. Плевок попал ей на другую щеку. Холодный.

Она прошмыгнула мимо женщины на крыльце и побежала прочь.

Сара Сусанне покрепче завязала на голове платок, поставила в лодку саквояж со своими вещами, оттолкнула лодку и прыгнула в нее. Дул встречный ветер, и она гребла изо всех сил. Это помогло ей бороться и с собой, и со всем остальным миром. Как только она оттолкнулась веслом от причала и доверилась волнам, на нее навалились вопросы. Так ли уж нужно было пастору спешить к вдове арендатора, как только он узнал о ее болезни? Ведь он видел глаза стоящей на крыльце жены. Видел ее отчаяние.

Теперь она сама поспешила уехать оттуда. От позора, которого хотела избежать. Как будто она что-то украла. Или кого-то ограбила. А может, она и в самом деле виновата?

Она с трудом справлялась с ветром, но справиться с течением было еще труднее. Лодка была тяжела, как намокшее бревно. Сара Сусанне схватила самую маленькую лодку, оказавшуюся далеко не лучшей. Кто хозяин лодки, она не знала. Соседняя усадьба находилась совсем близко. Вскоре Сара Сусанне увидела дома и пристань, к которой ей предстояло причалить. Она испугалась. И подумала, что, наверное, было бы лучше бежать через болото и заросли кустарника, чем выходить в море. Однако тот путь был не близкий. А у нее саквояж. Ветер неистовствовал, с неба низвергался настоящий библейский потоп, и ей приходилось часто вычерпывать из лодки воду. За одну минуту она промокла до нитки.

Зато ей было тепло. У нее замерзли только кончики пальцев. Пальцы, как когти, впились в тяжелые весла, но постепенно они распухли и потеряли чувствительность. Платок и шаль не мешали воде затекать за воротник, течь между грудями и по спине и приклеивать юбку к бедрам. Башмаки она сбросила и спрятала под скамью на корме, чтобы они не испортились. Сама она могла потом вытереться, согреться, царапины заживают быстро, а вот с обувью и платьем дело обстояло хуже.

Непогода только набирала силу.

Лодка ударилась о камень, но Сара Сусанне не могла понять, где она оказалась. Во всяком случае, это был не причал. Она подняла весла в лодку и с трудом прошла на нос, чтобы взять веревку. Потом подвязала юбки вокруг талии и выпрыгнула из лодки. Под ногами были острые камни и скользкие водоросли. Она попыталась тащить за собой тяжелую лодку, но ногам не во что было упереться, и лодка не поддавалась. В конце концов Сара Сусанне поняла, что надо сесть обратно в лодку.

Тогда шхера или камни, в которые лодка уткнулась, уже исчезли из глаз.

КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ

Дерево и рыбка

Я сижу с бабушкой Ольгой под деревом на Хамарёе. На берегу маленького озера, которое здесь называют Глим-мой. Светит солнце, мы набрали ведерко черники. От муравейника идет едкий запах. Я чешу ноги и не знаю, кто меня покусал, муравьи или комары. Бабушка разожгла костер и принесла в кофейнике воды из ручья. Сейчас она распаковывает корзинку с едой, а дерево скрипит, шелестит, шумит. Ветер не достигает земли. Он прячется в верхушке дерева. Крона качается туда-сюда.

— Бабушка, дерево со мной разговаривает.

— И ты понимаешь, что оно тебе говорит? — спрашивает она.

— Да.

— И что же?

— Этого я не могу сказать.

Бабушка дает мне бутылку с соком и хлеб, посыпанный сахаром. Потом помогает вдавить черничины в масло.

— Это осина, она всегда разговаривает, и ее листочки похожи на зеленые сердечки. Видишь?

— Зачем ей столько сердечек?

— Она ими украшается, ими дышит и с их помощью разговаривает с людьми.

— А осина знает, что мама с бабушкой Элидой уехали на Юг и потому я приехала к тебе?

— Меня бы это не удивило. Но, надеюсь, ты не огорчена, что приехала к нам?

— А папа тоже приедет сюда?

— Нет. А разве он собирался?

— Нет.

Бабушка пьет из светло-серой чашки с синими цветочками. Это походная чашка.

Лицо у бабушки темное, нос большой. Вокруг рта живут морщинки, когда бабушка говорит или улыбается, они прыгают то вверх, то вниз.