Лакуна - Барбара Кингсолвер

После завершения сегодняшнего заседания Лев подошел к передней двери, чтобы взглянуть на собравшуюся у дома огромную толпу. Там были не только журналисты, но и разномастный рабочий люд — даже прачки. Босоногие головорезы больше не покушались на Льва, узнав из газет, с каким жаром он защищает рабочих и крестьян. Остается лишь опасаться, что на Святой неделе они сбросят с носилок фигуру Иисуса и водрузят на его место Троцкого. Делегация от объединения шахтеров пришла пешком из самого Мичоакана.

Троцкий обратился к толпе по-испански; говорил медленно, но хорошо. «Я здесь потому, что, как и ваш народ, верю в демократию и борюсь за рабочий контроль над промышленностью. Но в пустом пространстве наши усилия ни к чему не приведут». (Должно быть, он хотел сказать «в вакууме».) «Настоящих перемен способно добиться лишь международное движение рабочих за мировую революцию». На этих словах молчавшая весь день толпа одобрительно загудела.

Почти каждый день Троцкий находит время, чтобы позаниматься испанским с местным переписчиком. Вану не нравится, что Лев отвлекается от работы; мол, есть переводчики, которые всегда готовы к услугам. «Поверь старому революционеру: никому нельзя доверять полностью», — возразил Троцкий. Кажется, это была шутка. Однако сегодня, когда Лев выступал перед толпой, стало ясно, что он имел в виду.

15 АПРЕЛЯ

Заседания длятся целый день. Мистер Дьюи говорит, что деятельность комиссии подходит к концу, однако народу все прибывает — как иностранцев в доме, так и мексиканцев у дверей. Лев так увлекся процессом, что был бы не прочь, если бы он продолжался, пока солнце не остынет. Сидящий возле него Ван тоже выглядит довольным; похоже, его ничуть не смущает толпа наблюдателей — мексиканских и зарубежных репортеров в мягких фетровых шляпах и рубашках с закатанными рукавами, журналистов, даже писателей, которые следят за каждым движением Вана, когда, запустив длинные пальцы в папку для бумаг, он вытаскивает из стопки документов нужную Льву страницу, помеченную неразборчиво либо словом, либо датой, либо чьим-то именем. Они как отец и сын. Лев и Ван.

Вопросов на испанском почти не было. Обычно их задает сеньор Понтон из Лиги Наций. Сегодня их было два. Первый: «Сэр, правда ли, что вы убеждены, будто государство рабочих и крестьян обязано предоставить своим гражданам избирательное и прочие права, как в социально-демократическом обществе?»

Лев ответил: «А почему нет? Ведь даже в капиталистических странах коммунисты участвуют в парламентской борьбе. Если же мы строим рабочее государство, в нем тем более должны соблюдаться избирательные права, свобода печати, собраний и так далее».

Второй вопрос: «Сэр, вы утверждаете, что Советский Союз под руководством Сталина из государства рабочих и крестьян превратился в антидемократическую бюрократию. Вы предполагаете, что революция свергнет разложившийся строй и утвердит власть рабочего класса. Или же что государство под давлением других держав выродится в капиталистическое. Как по-вашему, чем то и другое чревато для народа?»

Лев ответил: «Вы совершенно правы, молодой человек. Но человечеству никогда не удавалось найти историческим событиям рациональное объяснение. Вожди, утверждающие, что ради прогресса одних приходится жертвовать другими, вредят обществу. Диктат советского правительства — следствие отсталости и изоляции, в которой страна веками жила при царизме. Мы привыкли оправдывать деспотизм; люди охотно принимают то, к чему приучены. Когда человечество истощено, оно ищет новых врагов — и новую веру. Нам же нужно развиваться, несмотря ни на что».

17 АПРЕЛЯ

После тринадцати заседаний комиссия завершила работу. Если бы процесс продлился еще хотя бы день, столовая треснула бы, как яйцо. Лев, как всегда бодро, завершил слушания: «Все, что довелось пережить, не уничтожило во мне веры в чистое и светлое будущее человечества. В восемнадцать лет я входил в рабочие кварталы Николаева, движимый мальчишеским стремлением к истине, здравому смыслу и солидарности. С тех пор моя вера окрепла, но не остыла».

Все замерли; у репортеров увлажнились глаза. Мистер Дьюи заметил: «Господа, выступать после такой горячей речи — лишь зря сотрясать воздух».

Мистер Дьюи с коллегами изучат показания и вынесут письменный вердикт — виновен подсудимый или нет. На это уйдет не одна неделя. Но Лев торжествует. Он ответил на обвинения перед всем миром.

28 АПРЕЛЯ

Жизнь в доме возвращается в привычную размеренную колею. Если можно назвать «размеренным» существование человека, который работает за троих и делает несколько дел одновременно: поторапливает переписчика, чтобы тот побыстрее закончил письмо и принес книгу, а сам попутно надиктовывает на восковой цилиндр фонографа размышления о политической теории. Очень тепло; сидим в рубашках с коротким рукавом. Ван всегда последним снимает твидовый пиджак. Когда он, потянувшись за книгой, нечаянно дотрагивается до руки Г. Ш., его прикосновение обжигает, точно кипяток. Ван и Лев — люди северного темперамента; при этом Вана, похоже, яркое мексиканское солнце и пейзажи раздражают, а Льва воодушевляют. Ему нравятся даже кактусы.

1 МАЯ

После завершения процесса сеньора Фрида возобновила ежедневные визиты, чтобы удостовериться, что Лев всем доволен. Позволю себе заметить: не стоит привозить Фуланг-Чанга, чтобы «подбодрить» обитателей дома. Наталья его терпеть не может: вчера, пока сеньора Фрида была на кухне, шлепнула обезьянку по голове газетой Консервативной партии.

Лев с воодушевлением встретил новость о восстании рабочих в Барселоне: по его мнению, это признак того, что Третий интернационал — союз Сталина с коммунистическими партиями других стран — развалился. Льва попросили сформулировать декларацию Четвертого интернационала; отсюда и неистовый поток слов, застывающий на восковых цилиндрах фонографа. Теперь альтернатива сталинскому Коминтерну хранится в банках на его столе, дожидаясь, пока ее превратят в напечатанные слова, а затем и в действия людей.

Чтобы отметить это событие, слуги по решению сеньоры Фриды готовятся к «празднику Четвертого интернационала». Сеньора Риверу больше заботит безопасность, чем убранство стола.

2 МАЯ: ТАНЦЫ

Когда сегодня утром приехала сеньора Фрида и захватила столовую, Лев уже был в кабинете, а Наталья еще не успела позавтракать. Пришлось ей доедать на кухне. Прошу прощения, но не могу не отметить: это единственное ее пристанище. Наталья недавно жаловалась, что чувствует себя незваной гостьей.

Еще раз прошу прощения, сеньора, но невозможно было удержаться от смеха при виде того, как вы украшали стол к празднику: в обеих руках красные гвоздики и одна во рту. Вы были похожи на Кармен.

Чему ты смеешься? Думаешь, так просто творить историю?

Длинными юбками подметала пол, точно шваброй, кружа вокруг стола, аккуратно выкладывая на белую скатерть гвоздики с длинными стеблями. Узор походил на огромный глаз, а стебли — на ресницы, расходящиеся в стороны, точно солнечные лучи.

Вы правы, застолья — часть истории. Стены, на которых художник пишет фрески, и восковые цилиндры Льва — еще не все. Сеньора нахмурилась и еще раз переложила цветы, прежде чем закончить узор. Командовала, не поднимая глаз: «Принеси ножницы!» Отрезала головки гвоздик от стеблей так стремительно, что с кончиков пальцев могли пролиться потоки крови, как на ее картинах.

Потом уперла одну руку в бок, а другую, с ножницами, угрожающе подняла вверх.

— Сегодня у нас танцы. Будет много красивых художников. Белен и Кармен Альба сказали мне, что ты отлично танцуешь sandunga и jarabe. Я тебя не спрашиваю, откуда они это знают. Но кто тебя научил танцевать?

— Мать.

— Твоя мать патриотка? Мне казалось иначе.

— Она это отрицает, но, когда мы только приехали в Мехико, мать увлекалась народными танцами. Сейчас же у нее наступила эпоха свинга и высокооплачиваемых инженеров.

— А ты тоже нам откажешь? Или все же хотел бы потанцевать с индианкой? — Она протянула ладонь и, плавно покачивая бедрами и кокетливо пощелкивая ножницами, точно танцовщица фламенко кастаньетами, закружилась, так что предложенная ей рука обхватила ее стан.

Сеньора Фрида ставит в тупик: то по-мужски сурова и резка, то легкомысленна, как женщина или ребенок, но неизменно требует, чтобы ее любили. Умудряется командовать даже великаном мужем, пока он не сбегает, чтобы укрыться в спасительных объятиях более кроткой, податливой женщины. Это правда, а вовсе не оценка: ее кошачья улыбка, эти руки, эти кисти — как удар под дых.

Спустя час она наконец осталась довольна делом своих рук — узором из красных цветов на белой скатерти. «Здесь сядет Лев, — тихо проговорила она, — а здесь… Наталья». Второе имя сеньора произнесла так, словно ей стоило больших трудов пустить ту за стол.