Написать президента - Лев Горький

немедленно согласился побежать куда зовут…

Я выключил звук.

Горе тем, которые зло называют добром, и добро злом, тьму почитают светом, а свет — тьмой, горькое именуют сладким, а сладкое — горьким, горе тем, кто мудры в своих глазах и разумны пред собою!

— На зону поедем? — Я запрыгал на одной ноге, пытаясь втиснуться в джинсы, которые из одеждной подлости таинственным образом уменьшились за последнее время.

— Почему? — удивилась Вика.

— Ну где еще могут содержаться враги Бориса Борисовича? — Я выдохнул, молодецки втянул брюхо и наконец смог застегнуть пуговицу над ширинкой: да, жрать надо поменьше.

— Да где угодно, начиная с Думы, — сказала она. — Сегодня у нас беседа с депутатом. Глава фракции, между прочим. Тридцать лет в политике. И ни разу не сидел, представляешь?

Я гневно запыхтел, но ничего не ответил — знаем мы нашу карманную, прикормленную оппозицию, зубы у которой тупые, вставные, да и показывает она их только по команде из Кремля. Вот бы включить в мемуары разговоры с Подвальным… Хотя нет, что тот может знать о человеке, правящем нашей страной последние двадцать лет? Да ничего.

Мысль эта мне не понравилась, и я поспешно запихал ее в недра подсознания. Отправил в компанию к озарению, что все мои либеральные убеждения основаны не на рациональном знании и разумных выводах, а на глупой вере.

— Готов, — доложил я через пять минут, когда наконец изловил чистые носки.

Они неведомым образом забрались в ящик стола, где я хранил старые зарядки, наушники и прочий электронный хлам.

— Еще один момент, — добавила Вика, и осмотрела меня, будто домашнего любимца, неплохого в принципе, но излишне шкодливого. — Никто из них не должен знать, для чего всё. Мы для них просто журналисты. Понятно?

— Еще как, — отозвался я без особой радости.

О вы, за власть держащиеся, ложь вы громоздите на ложь, и враньем подпираете! Истина для вас — опаснее меча острого, и правды вы бежите, словно лягвии квакающие от огня очищающего!

***

Среди «врагов президента», к моему удивлению, нашлись интересные люди, хотя были и совершеннейшие пустышки.

На разговор с его бывшей женой, с которой они развелись лет десять назад, мы потратили целый день. Но зато от нее я привез домой просто гору материала — не для какой-то конкретной главы, а для всего текста, даже для двух, ведь кто может знать человека лучше супруги.

Сумасшедший историк завалил меня фактами, гипотезами и теориями, из которых следовало, что Борис Борисович — олицетворение инфернального зла, ведущего Россию к непременной погибели. В нем воплотились одновременно Святополк Окаянный, Лжедмитрии Один и Два, царица Софья, император Павел и дедушка Ленин, и что если не сделать что-то прямо сейчас, то всем нам придет Армагеддон, Готтердамерунг, Кали-Юга и Мир-Закрыт-На-Переучет одновременно.

На мой вопрос, почему органы до сих пор не посадили этого типа, Вика только фыркнула.

Известная телеведущая, с чьим отцом нынешний президент работал в конце девяностых, не пожалела яда для Бориса Борисовича. Обрисовала самыми черными красками его коварство, жестокость, подлость и жадность, которые она уже тогда узрела детскими глазами, наивными, но проницательными, а когда я начал задавать вопросы о конкретных примерах, заюлила и принялась рассказывать о каких-то закрытых тусовках для чиновников, куда ее приглашали в качестве массовика-затейника.

Мне даже нашли одного из школьных хулиганов, некогда отнимавших копейки у маленького Бори. Выдернули его из Питера, старого, потрепанного жизнью и алкоголизмом, и он долго не мог понять, что за люди вокруг, чего от него хотят, зачем дергают, а когда разобрался, попытался вытащить что-то из дырявой памяти, но оттуда извлеклось только нелепое бормотание «А мы тогда три топора взяли, хехех… посидели, хех. Только я не помню, хех…»

Развалина, не человек, а ведь старше президента на каких-то пять лет!

— Зачем мне это все? — спросил я, когда мы уселись в машину после встречи с бывшим хулиганом.

— Ну, Борис Борисович — умный человек, — сказала Вика, и меня от этих слов перекорежило, хотя возразить я не мог: уж дураком наш пресветлый царь точно не был. — Понимает, что одной краской картину не рисуют. Должно быть и черное, и серое. Поэтому сочиняй, не бойся.

В голове у меня прозвучал баритон Посконного: «Я лучше тебя знаю, что нравится заказчику, а что нет».

— А на ТЗ можно взглянуть? — попросил я.

Вика тут же извлекла из сумочки копию подписанной мной бумаги.

Ну да, изобретать эпизоды запрещено, предлагать свои интерпретации запрещено… Только вот о запрете на негатив нет ни слова, как и о том, что мемуары должны быть хвалебными… А я был уверен, что там такое есть, что от меня требуется буквально житие святого, хоть и не отшельника!

И что делать? Писать как есть все равно нельзя — мало ли что говорит Вика.

— Много еще встреч? — осведомился я, возвращая ей ТЗ.

— Не поверишь, но последняя. Можно сейчас же поехать, можно на завтра перенести. Как скажешь.

— Давай сейчас.

Я не стал спрашивать, с кем нам предстоит общаться — я прозаик, не журналист, от людей устаю, мне бы сидеть в дупле посреди темного леса и сочинять, так что все эти лица и голоса начали сливаться в настоящую кашу, в которой уцелели отдельные яркие пятна, тот же Степан Матвеевич, швырнувший меня на пол борцовским приемом, или безумный историк, который забрызгал меня слюной и снабдил талмудом распечаток со своими выкладками.

Вика переговорила по телефону, и мы поехали.

— Неужели мы с писателем будем общаться? — спросил я, когда она припарковала красный «пежо» под вывеской ресторана «Обломов». — Тут наши часто собираются.

— Нет, не с писателем, — ответила Вика.

Эх, чего только не творилось в «Обломове» — и импровизированный конкурс стихов «Веселые Сиськи», и разборки между критиками, жалко, что не в грязи и не в октагоне, и попытки безденежных прозаиков удрать через окошко туалета, где первый же застрял и в таком виде, блеющий, от ужаса потерявший способность разговаривать, был изловлен охраной, и пьяные признания в любви, и обмывание новых книг, и неожиданные знакомства, когда приятные, а когда не очень; с чужим кулаком, врезавшимся тебе в нос, например.

Когда-то мы встретились тут с Баковой… Эх, славные были времена, наивные и простые, как пять копеек.

— Ээээ! Аааа! Наливааай! — обрушилось мне на уши, едва мы оказались внутри. — Штрафную! Штрафную!! Штрафную!!!

Меня схватили и поволокли куда-то, и я обнаружил себя перед столом, вокруг которого сидела толпа по большей части знакомых людей.

— Опоздал — пей! — заявил детский писатель Вася Зайчиков, в данный момент