Великий запой: роман; Эссе и заметки - Рене Домаль

Базиль вдруг замолчал, больно ударил меня по губам и сухо произнес: «Хватит, болтун!»

(Но ведь говорил-то он? А болтуном выставляет меня! Где же справедливость?!)

1935

Изнанка головы

Голова и лицо, описанные изнутри

Попробую рассказать о голове, в которую только что забрался, описать то, что вижу. У нее есть преимущественно мягкая часть с отверстиями, через которые я могу видеть, слышать, чуять, вкушать, глотать (я называю ее лицевой, или передней), и преимущественно твердая часть без отверстий, которая не видит, не слышит, не чует, не вкушает (я называю ее затылочной, или задней). Почему такие названия? Да просто потому, что я читаю их на этикетках, ведь между лицом и затылком полным-полно этикеток, и я могу читать на них обозначения всех видимых мне предметов.

Если верить табличкам, имеющимся внутри головы, вся эта машина служит тому, чтобы думать. Думать-то она может. Но о чем? А вот это она решить не может.

Кто же тогда решает? Я? Кто это — я? Заключенный внутри, я ощущаю кожу своего лица — с моими глазами, ушами, ноздрями и ртом, — которое строит гримасу, мою гримасу. Чье-то другое лицо строит мне свою собственную гримасу, а я отвечаю новой гримасой, снова своей, к которой сводятся все мои амбиции, все мое лицемерие, весь мой конформизм. Появляется зеркало; гримаса, которая в нем отражается, вновь говорит от первого лица, и для этого у нее не больше оснований, чем у предыдущей. Перед самим собой, как и перед подобным себе, я предстаю в маске. Если снять эту маску, за ней окажется другая и даже не одна, а несколько слоев масок, грима, румян, лака, краски. Однако даже самое безобразное лицо — куда красивее самой красивой гримасы. Гротескные статуэтки силенов таили в себе вечно юного бога; но у нас фальшивое лицо скрывает другое фальшивое лицо, которое скрывает следующее, и это могло бы повергнуть нас в отчаяние, если бы мы не знали, что некоторые люди обрели свои истинные лица. Таков Сократ. Таков один мудрец школы дзэн, который сказал: «Не думай ни о добре, ни о зле, но попытайся сейчас узреть свой лик первозданный». Несчастье заключается в том, что «настоящего момента» для нас не существует. И нам вообще никогда не следует говорить «я есть»; самое большее, что мы можем сказать, это «я был». Расскажу одну историю.

Рот

Я описал отверстия лица как аппараты, воспринимающие цвета, звуки, запахи, вкусы. Но одно из этих отверстий служит для того, чтобы одновременно, как у зоофитов, поглощать и выделять; правда, речь идет о субстанциях разного порядка: рот поглощает пищу и выделяет слова. Пища — это куски и соки растений и животных, часто порченные теплом или брожением, а также некоторые минеральные субстанции, как вода или соль; они предназначены питать тело, верхней частью которого является голова. Что касается слов, изрекаемых ртом, то это шумы, крики и звуки тысячи животных, которые живут в моей уникальной шкуре, но имеют в своем распоряжении лишь один голосовой аппарат на всех: так что извне и даже изнутри можно поверить, что говорит одно лицо; и верится в это легко и просто.

Подобно тому, как франком овладеваешь в тот момент, когда его тратишь, скажем, чтобы купить кусок хлеба, а куском хлеба — в тот момент, когда заканчиваешь его переваривать, так и знанием овладеваешь в тот момент, когда его даешь. Итак, самое нижнее отверстие лица служит для пассивного поглощения самой грубой пищи и активного усвоения самой утонченной пищи. На эту тему существует древний индийский миф о первобытном человеке, который пытался захватить пищу всеми остальными органами (и всякий раз улавливал лишь какое-то одно соответствующее пище свойство) и наконец сумел овладеть ею полностью путем выделения.

Впереди и позади

Когда я иду, пространство для прохождения — впереди, и оно зримо, а пройденное пространство — позади, и оно незримо. Но я передвигаюсь еще и во времени; судя по длительности, пройденный путь в прошлом — обозрим, а путь для прохождения в будущем — необозрим. Значит, мы продвигаемся во времени, пятясь. Наше лицо слепо к грядущему…

Сейчас я расскажу вам о происхождении всех этих абсурдностей.

Есть большая голова и большая голова

Вот четыре предмета с большой головой.

У булавки по отношению к ее телу очень большая головка, однако, говоря о человеке, «булавочной» называют голову очень маленькую. У булавки огромная головка, поскольку человек сделал ее такой, чтобы нажимать сверху и не уколоться. Идея булавки внеположна самой булавке, и, по правде говоря, мы видим этот предмет с головкой, ибо, представляя себе любой предмет, подгоняем его под человеческую схему. Мы пытаемся в любом предмете усматривать голову, грудь и живот; часто придумываем ему конечности, иногда — гениталии. Но в действительности голова рассматриваемого объекта может находиться вне самого объекта, как столяр — вне стола, а машинист — вне локомотива.

Макроцефал кажется большеголовым, но на самом деле мозгов ему не хватает: кости, вода и плоть проросли на месте недостающего серого вещества.

У ангелочка (я говорю «ангелочек», а не «ангел», потому что настоящие ангелы, борцы-каннибалы, описанные в Ветхом Завете, на отсутствие желудка не жаловались) большая голова, потому что… Это уже сложнее. Сначала один большеголовый теолог придал идее чистого разума некую форму, круглую, парящую, асексуальную и стерильную. Затем младший большеголовый теолог, даже не вникнув в идею, придумал современного ангелочка, исходя из следующего аллегорического механизма: дух — дыхание — щеки — щекастый; чистый — очищенный — без потрохов — без живота; посланник — между небом и землей — летающий — крылатый; стерильный — беспомощный — безопасный — младенец.

И наконец, у головастика большая голова, потому что в голове — как доказали современные эмбриологи — сосредоточена организующая и направляющая сила роста.

Среди двуногих без перьев, но с головой, перевешивающей все остальное, то есть тех, кого мы обобщенно называем интеллектуалами, одни подобны булавке, другие — макроцефалу, третьи — ангелочку, четвертые — головастику. В случае с последними есть шанс, что они станут людьми.

Происхождение головы

Здесь я должен рассказать вам о происхождении нашей головы так, как колдунья из Фессалии поведала о нем мудрецу Энофилию; тот запечатал рукопись в бутылку с терпким вином, а я, прихлебывая, пытаюсь ее оттуда извлечь.

До описания в «Пире» Платона — сферические, сросшиеся живот к животу и затылок к затылку, — еще до этого первые люди были такими, какими, вволю наикавшись и громко чихнув, описал их Аристофан; правда, они были сдвоенными наоборот, лицом к лицу. Голова была сферой, закрытой со всех сторон (за исключением того, что связывалась с телом посредством шеи), глаза в глаза, рот ко рту, и все внутри.

Эта голова, видя внутри и вперед и назад, видела также прошлое и будущее. Ее мозг был вывернут наружу, а органы восприятия обращены внутрь. По сути, все вокруг, весь воспринимаемый мир был огромной массой церебральной материи, и в этом всемирном мозге каждая голова была пузырем. Все, что сегодня мы называем внешним миром, было сконцентрировано между двумя парами глаз, двумя парами ушей, двумя парами ноздрей, двумя парами губ; оно субъективно существовало для каждой из бесчисленных голов. А то, что мы называем внутренним миром, существовало как нечто единое и объективное для всех.

Головам понравилось созерцать между своими лицами отражения мира. От этого удовольствия они начали увеличиваться. В конце концов — уткнулись друг в друга. То, что произошло потом, хорошо показано на фотографиях, полученных с помощью растра: от белого поля с черными точками мы постепенно переходим к черному полю с белыми точками. Мозг оказался заключенным внутри голов, а лица развернулись вовне. Пространство словно вывернулось наизнанку как перчатка; но подобное выворачивание вокруг закрытой сферы постижимо лишь в четырехмерном пространстве, что, кстати, подтверждается и тем, что благодаря своей двуликости первоначальная голова воспринимала время как нечто гомогенное пространству. Вот почему после выворачивания лица разделились и отныне могли воспринимать только какое-то одно направленное время: время стало субъективным и гетерогенным пространству. Продолжение истории вы можете прочесть в «Пире».

Я хотел рассказать лишь о голове. Но аналогичному выворачиванию подверглись и другие части человеческого тела. Куда проще об этом повествует индийский миф: «Существо-которое-существует-само-по-себе пробило отверстия вовне; вот почему мы смотрим наружу, а не внутрь себя. Иногда сознательное существо, стремясь к тому-что-не-умирает, отводит взгляд и обращает его на себя».