Поэмы - Алишер Навои

ГЛАВА XXVI

ВИДЕНИЕ В ЗЕРКАЛЕ ИСКАНДАРА

Возвращение из Греции.

Зеркало Искандара оживает.

Неизвестная страна. Горные работы в скалах.

Двойник Фархада. Красавица на коне.

Обморок. Зеркало неумолимо.

Снова мечты о побеге

Лишь утренней зари забил родник,Преобразив небесный луг в цветник, —

Свои войска из греческой землиВ Китай хакан с Фархадом повели.

Дел не имея на пути своем,Шли без задержек, ночью шли и днем.

И вот царевич и его отецВ родной Китай вернулись наконец…

Хакан воссел на трон, — скажи, что такЛуна в зодиакальный входит знак.

Фархад унять волнения не мог,Едва переступив родной порог,

Он, удержать не в силах чувств своих,Потребовал ключи от кладовых:

Свою мечту увидит он теперь!Сокровищницы распахнул он дверь, —

И вот ларец в его руках… о нет,Скажи: вместилище ста тысяч бед!

«О казначей, поторопись, не мучь:От ларчика подай скорее ключ!»

Но ключик, видно, в сговоре с замком,Твердит свое железным язычком,

И в скважину войти не хочет он, —Царевичу беду пророчит он,

И за намеком делает намекУпрямому царевичу замок.

Волос упавших дергает он прядь:«Оставь меня, не надо отпирать!»

Но человек не властен над собой,Когда он соблазнен своей судьбой.

Царевич все же отомкнул замокИ зеркало из ларчика извлек.

Глядит Фархад, и, изумленный, вдругРоскошный видит он зеленый луг.

Обильно луг цветами весь порос —Не счесть фиалок, гиацинтов, роз.

Там каждая травинка — узкий нож,Заржавленный от кровопуска нож;

Там каждая фиалка — страшный крюк,Чтоб разум твой хватать за горло вдруг;

Нарцисс вином столь пьяным угощал,Что сразу ум в безумье превращал;

В крови у каждой розы лепестки;Петлятся гиацинтов завитки,

И что ни завиток — аркан тугой,Которым ловят разум и покой;

Татарский мускус темень источал, —Он будущность народа омрачал;

В предчувствии, как будет гнет велик,У лилий отнимался там язык;

И розы страсти распускались там, —Чернели, сохли, испекались там;

Всходили там цветы — богатыри, —Горели гневом мести бунтари.

Царили там смятенье и печаль…Фархад теперь окинул взором даль.

Он увидал гряду гранитных скал —Их дикий строй долину замыкал.

И там, на склонах каменной гряды,Людей каких-то видит он ряды.

Они стоят, как будто вышли в бой,Толкуя оживленно меж собой.

Но у людей — ни луков и ни пик, —Кирки в руках: долбят в камнях арык.

Один из них, хоть молод он на вид,Всех возглавляя, сам долбит гранит,

То действует киркою, то теслом,Каменотесным занят ремеслом.

Как он печален! На него, скорбя,Глядит Фархад — и узнает себя!

А в это время из-за острых скалСюда отряд наездниц прискакал:

Красавицы, пленяющие взгляд,На каждой — драгоценнейший наряд.

Одна была — как шах, средь всей толпы:Как роза — лоб, ресницы — как шипы;

Век полукружья бледны, высоки,Уста ее румяны и узки.

А конь ее — не конь, а дар небес!Нет, хром, в сравненье с ним, тулпар небес!

Как управляла резвым скакуном,Как восседала, гордая, на нем!

На скакуне она, как вихрь, неслась,Стремительнее всех других неслась.

Был облик пери лучезарно-юн,Она казалась солнцем между лун.

Куда б ни обращала взор с седла,Сжигала вмиг сердца людей дотла…

Глядит Фархад и видит, что онаВ ту сторону пустила скакуна,

Где был он сам, печальный и худой,Изображен в работе над плитой.

Когда же, перед ним остановясь,Она его окликнула, смеясь,

И всадницы лучистоокой взглядПочувствовал каменотес Фархад, —

Его черты покрыла смерти тень,И он упал, как раненый олень…

Увидя, как упал его двойник,Едва пред ним блеснул той пери лик,

Получше разглядеть решил ФархадКрасавицу, чей смертоносен взгляд.

Поднес он ближе зеркало к глазам,Взглянул — и простонал, и обмер сам,

И на пол так же, как его двойник,Бесчувственно упал он в тот же миг.

Бегут к хакану слуги: «Ой, беда!»Вошли, дрожат в испуге: «Ой, беда!»

Услышал шах — и ворот разодрал:Увы! Увы! Он сына потерял!

Мать прибежала — и за прядью прядьСвои седины стала вырывать.

Узнал и зарыдал мудрец-вазир:Любил Фархада, как отец, вазир.

И друг Фархада и молочный брат,Сын Мульк-Ары, Бахрам, кого Фархад

Считал ближайшим сверстником своимДушевнейшим наперсником своим, —

Не ворот — грудь свою порвал, скорбя, —Чуть не лишил он жизни сам себя.

Родные, свита, слуги и врачи —Как мотыльки у огонька свечи,

Вокруг Фархада плачут, хлопоча,Увы, увы, — угасла их свеча!..

Он, как покойник, сутки пролежал,Нет, был он жив, хотя едва дышал.

И лишь когда свой животворный токПринес под утро свежий ветерок,

Фархад вздохнул и бровью чуть повел,Румянцем жизни трепетным расцвел,

Глаза открыл — и видит, как сквозь сон,Что близкими он всеми окружен,

И все в слезах, и он не мог понять,Что в скорбь оделись и отец и мать…

Когда же все припомнил он, тогдаСтрадать он стал от горького стыда,

И был готов свою мечту проклясть,И в обморок непробудимый впасть.

Он поднялся, и тут же в прах лицомПред матерью упал и пред отцом,

И ноги их смиренно целовал,И плача о прощенье умолял.

И счастливы, что милый сын их жив,Его утешив и благословив,

Родители и все, кто были там,Ушли спокойно по своим делам…

* * *

Хоть искренне отречься был бы радОт своего желания Фархад,

Хоть был он отягчен виной большой —Однако же всем сердцем, всей душой

Он к зеркалу тому прикован был,И стыд и смерть принять готов он был.

Он искушенья не преоборол,И снова доступ к зеркалу обрел —

И снова жадно заглянул в него.Но было зеркало чудес мертво!

Сократ был прав: из зеркала чудесВолшебный образ навсегда исчез.

И тут царевич понял: он навекВ страданья ввергнут, обречен навек,

И не спастись от роковой тоски,Хоть разорвал бы сам себя в куски.

Он размышлял: «Раз жребий мой таков,И страсти не расторгнуть мне оков,

И смерть моя хоть и близка, но все жВонзит не сразу избавленья нож,

То до того, пока от жгучих думЕще не вовсе потерял я ум

И не совсем лишился воли я, —Обдумать должен все тем боле я.

Благоразумным быть мой долг теперь,Лишь этот путь сулит мне толк теперь,

Лишь так отца утешить я смогу.Что из того, что сразу убегу?

Куда уйду один? Где скрыться мне?Шах разошлет гонцов по всей стране,

Войска он двинет по моим следам,Схватить меня он даст приказ войскам…

И, несомненно, через два-три дняВ любом убежище найдут меня.

А если вынуть меч и в бой вступить, —За что же подневольный люд губить?

Ужель народу за любовь егоМоей наградой будет кровь его?

Себя на жертву лучше мне обречь,Чем на родной народ обрушить меч!

Пусть шах-отец меня потом простит.Ведь все равно меня замучит стыд.

В лицо народу как я погляжу,Что богу я в конце концов скажу?

А если б и пойти на тяжкий грехИ обнажить свой меч — один на всех, —

То сколько бы невинных ни убить,Мне все же победителем не быть!

Я буду схвачен. Если даже шахИ не казнит, — возьмет под стражу шах.

А может быть и так: признает суд,Что я безумен, — в цепи закуют.

И сколько б я ни клялся, что здоров, —Как докажу! Закон страны суров.

Себя пока я должен оберечь,Свои поступки обуздать и речь!..»

Увы, не знал он, что любовь самаНа ветер пустит доводы ума…

* * *

Быть пьяным, кравчий, мой обычай стал,С тех пор как от ума я притчей стал!

Вина любви губительной налей,Но от ума избавь меня скорей!

ГЛАВА XXVII