Застенчивость в квадрате - Сара Хогл

меньше. Меньше, чем ничего. Он художник? Спит в каморке на чердаке и пишет очаровательные картины цветов? Спасает старушек от построенных ими монстров?

«Мне нужно прилечь», – думаю я и так уже лежа.

От осознания, что я нахожусь в его кровати, по коже пробегают мурашки. Какое тут спокойствие!

Встаю и начинаю на взводе мерить шагами свою/его комнату, периодически беспомощно останавливаюсь у окна и поднимаю занавеску. Свет в особняке погас. Он вычистил несколько комнат, в них вполне можно жить, все оборудование снова работает, так что, похоже, вот и все. Я-то туда не перееду, пока дом не проверят на наличие плесени и не осмотрят дезинсекторы, так что если разыграть партию правильно, скоро коттедж останется полностью в моем распоряжении.

Каждая минута длится не меньше двух сотен секунд. «Мне надо прилечь», – снова думаю я и топчусь у окна еще полчаса, жду, не пройдет ли по лужайке темный силуэт, но он так и не появляется.

Теперь, когда мне совершенно не с кем поговорить, я успеваю сделать кучу всего в поместье. Джемма перестала слать мне сообщения в стиле «Ты где?» и гифки «Я скучаю» с плачущими людьми – возможно, потому, что после долгого отсутствия в соцсетях я зашла в «Фейсбук» и поставила лайк чьему-то посту. Теперь, получив доказательства, что я специально ее игнорирую – и это после того, как ее эго обнадеженно решило, что я погибла в результате какого-нибудь несчастного случая! – она уже не может прогуливать работу недели напролет.

Последние два дня бушует непогода: остались только я, Уэсли и дождь. Я заметила, как он поднимает большущие мешки со специальной землей для растений и горшки и носит их в лоджию – наверное, хочет превратить ее в зимний сад. Еще и замок снаружи наверняка повесит, чтобы мои гости внутрь не попали. Очень будет по-уэслевски.

Так как я не могу и на десять метров к нему подобраться, вчера днем, уже не придумав ничего другого и отчаявшись, оставила на лестнице записку:

«Прости, что пошла наверх. Я не должна была совать нос в твои дела. Я пыталась извиниться, но ведь стоит мне окликнуть тебя или подойти, как ты исчезаешь. Если один из нас всегда будет притворяться, что другого не существует, жить вместе окажется очень сложно. Кстати, энчиладас в холодильнике в особняке – вегетарианские. Я заметила, что ты ничего не съел, но пожалуйста, не выбрасывай хорошую еду просто потому, что злишься на меня. Обещаю уважать твое личное пространство и надеюсь, что мы сможем оставить эту ситуацию в прошлом».

Вот так, строго, официально, но в качестве извинения не так и плохо. Час спустя записка исчезла. Я думала, он продолжит игнорировать меня, раз не пришел вчера поговорить и все прояснить.

А сегодня утром там же, где оставила записку я, появился белый лист бумаги для рисования.

«Я не злюсь на тебя. Я тебя избегал из-за того, что ты увидела наверху. Это очень неловко. Со мной все будет в порядке, я просто хочу, чтобы меня оставили в покое.

Прости, что так вышло с энчиладас. Я не знал, что они вегетарианские и что мне можно было их съесть. Думал, ты злишься на меня».

Начинаю понимать, что он не из тех людей, кто придет и скажет: «Надо поговорить». А из тех, кто в случае проблем будет всю жизнь их избегать. Сейчас проблема – это я. От «хочу, чтобы меня оставили в покое» я чуть не выпрыгиваю из себя: способна ли я вообще физически оставить кого-то в покое, зная, что им плохо из-за меня?

Уэсли неуловим, точно привидение, исчезает, стоит мне завернуть за угол. Но если из-за меня кто-то огорчается, спокойно реагировать я не могу, мне важно все исправить. Если бы он только позволил мне извиниться, можно было бы хотя бы вернуться к прежним отношениям. Конечно, он ворчун еще тот, но тогда он избегал меня по-другому. Просто предпочитал быть один, а сейчас это необходимость. Будто я увидела его в ду́ше. Баланс сил изменился.

Выдергиваю из стола со сдвижной крышкой лист сиреневой бумаги и пишу.

«Привет,

Ничего неловкого в этом нет. Я благодарна, что ты отдал мне свою комнату, несмотря на все неудобства. Знаю, последние несколько дней ты спишь в особняке, но если хочешь, можешь возвращаться в свою спальню, а я лягу на диване в гостиной. Я увидела только несколько твоих рисунков, но должна сказать – это впечатляет. Стесняться ты точно не должен. Еще раз прости, пожалуйста, что залезла к тебе.

В любом случае, я увидела кое-что, что ты не хотел мне показывать, так что расскажу неловкую историю о себе. Так будет по-честному.

Когда мне было четырнадцать, мы с мамой остановились в придорожном кафе в Лексингтоне, Кентукки, она как раз купила лотерейный билет. Положила его на стол между нашими тарелками, и только когда мы поели, стерла четвертаком все крошечные елочки. Было весело притворяться, что этот билет мог превратить нас в миллионеров. Представлять, каким будет наш дом мечты. Мы все съели, она стерла цифры и выиграла шесть долларов, на которые купила два кусочка яблочного пирога.

Мы уехали из того кафе и больше никогда не возвращались, но почему-то я много о нем думала. Меня подбадривали воспоминания, как мы сидели за столиком, надеясь, что билет в новую замечательную жизнь лежит прямо перед нами.

И первое кафе, куда я стала сбегать из реальности, мечтая наяву, было очень похоже на то. С тех пор я столько раз его переделывала, меняя интерьер под настроение и вкусы конкретного момента. Мне нравится представлять, как там происходят разные волшебные истории, от которых кружится голова: тот самый напряженный момент в романтической комедии, когда герой думает, что вот-вот потеряет девушку и признается в своих чувствах с откровенной, отчаянной честностью. Какие-то смешные ситуации я тоже представляю, даже повседневные дела, совершенно обычные дни, когда я просто украшаю пончики цветной глазурью и посыпкой. Но моя любимая мечта – из тех динамичных сюжетов, когда ставки высоки и когда даже я сама, увлекшись, не знаю, будут ли главные герои вместе. Хотя я же эта героиня и есть, и все контролирую.

Этого я не рассказывала никому и