Последний гамбит - Дженнифер Линн Барнс

он умел все продумать наперед? Что у него была хоть капля совести? Что он заботился о своей семье, несмотря на то что он передал наследство незнакомке?

Когда все закончится, ты узнаешь, каким человеком был я – и каким человеком хочешь стать ты. Я подумала о последних словах миллиардера Ксандру. Когда все закончится? Когда Ксандр найдет своего отца? Когда все игры, спланированные Тобиасом Хоторном перед смертью, будут сыграны?

Размышляя над этим, я наткнулась взглядом на кожаную сумку на комоде. В течение двух дней я была поглощена извращенной загадкой похитителя Тоби и надеждой, какой бы слабой она ни была, что мы приближаемся к ее разгадке. Но правда в том, что все наши размышления ни к чему не привели. Вероятно, все было задумано так, что мы будем ходить по кругу – до тех пор, пока загадка не изживет себя.

До скорого.

Все складывалось ужасно. Мне нужно было выиграть. Мне нужно было отвлечься. Когда все закончится, ты узнаешь, каким человеком был я – и каким человеком хочешь стать ты. Медленно я подошла к комоду, думая о Тобиасе Хоторне и тех досье, и взяла сумку.

Я разложила предметы, которые еще не использовала. Отпариватель. Фонарик. Пляжное полотенце. Круглое стекло. Затем произнесла последнюю подсказку, которую мы с Джеймсоном разгадали:

– Не дыши.

Спустя мгновение мой взгляд упал на полотенце, а затем на сине-зеленое стекло. Этот цвет. Полотенце. Не дыши.

Внезапно я ясно поняла, что мне нужно сделать.

Человек перестает дышать, когда напуган, удивлен, охвачен благоговейным трепетом. Когда пытается не выдать себя, когда окружен дымом – или находится под водой.

Глава 42

Как только я вышла на террасу, сработал датчик движения – зажегся свет.

Мысленным взором я увидела бассейн таким, как он выглядел днем: свет отражался от воды, а плитка дна придавала ему умопомрачительный сине-зеленый цвет, как у Средиземного моря.

Того же оттенка, что и стекло, которое я держала в правой руке. В левой я зажала пляжное полотенце. Очевидно, мне нужно было ступить в воду.

Ночью вода казалась темнее, мрачнее. Я слышала, что в бассейне плавает Грэйсон, до того как увидела его и почувствовала момент, когда он осознал мое присутствие.

Рука Грэйсона Давенпорта Хоторна хлопнула по краю бассейна. Он подтянулся на руках.

– Эйвери. – Его голос был тихим, но в ночной тишине я хорошо его слышала. – Ты не должна быть здесь. – Со мной. Но он не произнес этого. – Ты должна спать.

Грэйсон и его должен и следует. Хоторнов нельзя сломить, раздался его голос в моей голове. Особенно меня.

Я постаралась выбросить воспоминание из головы.

– Здесь можно включить свет? – спросила я. Мне не нравилось, что фонари отключались каждый раз, когда я стояла неподвижно, – и я не могла заставить себя посмотреть на Грэйсона, посмотреть в эти светлые пронзительные глаза, посмотреть в них так же, как той ночью.

– Под навесом есть панель управления.

Я нашла ее и включила освещение около бассейна, но при этом случайно нажала на кнопку, запускающую фонтан. Вода заструилась по великолепной дуге, а свет в бассейне стал менять цвета: розовый, пурпурный, синий, зеленый, фиолетовый. Это было похоже на фейерверк. На магию.

Но я пришла сюда не ради магии. Одним касанием я выключила фонтан. Еще одним остановила смену цветов.

– Что ты делаешь? – поинтересовался Грэйсон, и я знала, что на самом деле он спрашивал, почему я здесь, с ним.

– Джеймсон рассказал тебе о сумке, которую оставил мне твой дед? – задала я встречный вопрос.

Грэйсон оттолкнулся от бортика и стал грести на месте руками, раздумывая над ответом.

– Джейми не обо всем мне рассказывает. – Паузы в предложениях Грэйсона всегда говорили красноречивее слов. – Стоит сказать, что и я мало что рассказываю ему.

Он как никогда близко подошел к той ночи в винном погребе, к вещам, в которых он признался мне.

Я подняла круглое стекло:

– Это один из нескольких предметов из сумки твоего деда, которую должны были передать мне, когда я встречусь с Иви. Там также было…

– Что ты сказала? – Без предупреждения Грэйсон вылез из воды. Был октябрь и холодная ночь, так что он должен был замерзнуть, но он производил впечатление человека, совершенно неспособного чувствовать холод.

– Встреча с Иви запустила еще одну игру твоего деда.

– Старик знал? – Грэйсон стоял неподвижно, казалось, если выключить свет, он бы растворился в темноте. – Мой дед знал об Иви? Он знал, что у Тоби есть дочь?

Я сглотнула.

– Да.

Каждая мышца на теле Грэйсона напряглась.

– Он знал, – жестко повторил он. – И он оставил ее. Он знал – и ни черта не сказал ни одному из нас? – Грэйсон прошел мимо меня и прислонился к стене под навесом. Мышцы на его спине были так напряжены, что, казалось, лопатки вот-вот разорвут кожу.

– Грэйсон? – Я не сказала ничего больше. Я не знала, что еще сказать.

– Я постоянно говорил себе, что старик любил нас, – признался Грэйсон с точностью хирурга, рассекающего здоровую плоть, чтобы добраться до пораженной. – Что если он придерживался в отношении нас невозможных стандартов, то это ради благородной цели выковать из наследников тех, кем мы должны были быть. И я убедил себя, что великий Тобиас Хоторн относился ко мне строже, чем к остальным братьям, потому что я должен был стать чем-то бо́льшим. Я верил, что он учил нас благородству и обязательствам, потому что сам был благородным, потому что чувствовал вес своих обязательств и хотел подготовить меня к ним.

Грэйсон ударил рукой по стене с такой силой, что шероховатая поверхность врезалась ему в ладонь.

– Но какие вещи он делал? Маленькие грязные секреты в этих папках? Он знал об Иви и позволил людям, которые относились к ней как к чему-то меньшему, воспитывать ее? Притворялся, что эта семья не должна ничего дочери Тоби? В этом нет ничего благородного. – Грэйсон вздрогнул. – Ни в чем из этого.

Я подумала, что Грэйсон никогда не позволял себе выходить из строя, потому что он знал, каким человеком должен стать. Я подумала, как Джеймсон сказал, что Грэйсон всегда был идеальным.

– Мы не знаем, как долго твоему деду было известно об Иви, – сказала я. – Если это случилось недавно и если он знал, что она похожа на Эмили, возможно, он думал, что это будет слишком больно…

– Может быть, он думал, что я слишком слаб. – Грэйсон повернулся к мне. – Вот что ты имеешь в виду, Эйвери, как бы сильно ты ни