По-настоящему - Екатерина Болдинова

– Марина, привет.

Я поздоровалась. Почему-то мне не хотелось с ним разговаривать, и я начала прокручивать в голове варианты быстрого завершения диалога.

– Ты… ты смотрела уже свои тетради? Которые я у тебя брал? – он явно волновался.

– Они у меня в руках.

– Посмотри внимательно. Пожалуйста.

И он положил трубку.

Я была заинтригована. Внимательно пролистала тетрадки.

На последнем листе одной из них было старательно выведено: «Я люблю тебя, Марина. Максим Даньский».

Тетрадь чуть не выпала у меня из рук.

Через десять минут телефон снова зазвонил. Всё это время я молча сидела на кровати, собираясь с мыслями.

Приехали. Оказывается, я нравлюсь Максиму. И он рассчитывает на взаимность? Но я люблю Стёпу! Я замуж за него собираюсь!

– Марина? Ты… посмотрела тетради?

– Да.

Мы помолчали.

– Спасибо, Максим. Мне… приятно. Очень.

Как глупо звучит! Но что говорить?

– Марина, я… я бы очень хотел встретиться и сказать тебе это, глядя в глаза. Я хочу стать твоим парнем. Ты не пожалеешь, обещаю, – он выпалил эту тираду буквально на одном дыхании.

– Макс… Не надо. Пожалуйста. Давай оставим всё как было.

Сказала и тут же подумала: «А как было? Никак».

– Почему? Я тебе не нравлюсь?

– Нет, конечно, ты мне нравишься. Но не так… Не так, как ты хочешь. – От души радуюсь, что не вижу его лица. – Я не могу стать твоей девушкой. Прости.

– Потому что ты со Стёпой? Ты любишь его?

– Да, – я говорю это с такой лёгкостью, что сама удивляюсь. Это же так просто и понятно. Я люблю Стёпу. Стёпа любит меня.

Молчание. Короткие гудки.

И я звоню Стёпе. Просто чтобы услышать его голос. Только почему-то молчу о своём разговоре с Максимом. Почему-то мне кажется, что рассказывать об этом – неправильно, нечестно.

31 мая 2000 года

Завтра первый выпускной экзамен. Сочинение. По этому поводу мама весь вечер общалась по телефону с членами родительского комитета, обсуждая животрепещущие организационные вопросы. Как кормить детей, как шпаргалки передавать… Это так забавно слушать. Как будто речь идёт вовсе не обо мне, а о ком-то постороннем.

Ловлю себя на мысли, что мне совсем не страшно. Я чувствую себя готовой на двести процентов.

Мама ходит вокруг меня: «Ты всё повторила? Ты точно ничего не пропустила?» Ей кажется странным, что, вместо того чтобы сидеть, уткунувшись в учебники, я лениво листаю томик Цветаевой.

Стёпка позвонил раньше обычного. На душе стало грустно, светло и как-то тревожно… Только не из-за завтрашнего дня. Он придёт и уйдёт. Из-за нас.

Осталось всего девятнадцать дней. Даже уже чуть меньше…

1 июня 2000 года

Ровно в 8.30 Стёпа зашёл за мной. Через 10 минут мы встретились во дворе с Олей и Наташей. Из окна нам махал Димка. Оля радостно жестикулировала ему в ответ. Ната была белого цвета. Она боялась. Я клятвенно пообещала ей, что всё будет хорошо.

Возле школы мы встретились с группой родителей, среди которых была и моя мама. Нам пожелали удачи и дали десяток очень полезных советов из серии «положить под правую пятку монетку» и «не входить в класс первым».

Ровно в девять началась торжественная линейка. Елизавета Петровна вскрыла конверт с темами экзаменационных сочинений. В зале стояла такая тишина, что казалось, пролетит муха – и у всех лопнут барабанные перепонки.

– Ну что же, друзья, вот ваши темы, – сказала Елизавета Петровна и зачитала следующий список:

«Философия Андрея Болконского и Пьера Безухова»;

«Тварь ли я дрожащая или право имею? Образ Раскольникова в романе “Преступление и наказание”»;

«Особенности стилистики романа в стихах “Евгений Онегин”»;

«Мой любимый поэт Серебряного века. Анализ стихотворения»;

«Гражданская война по И.Бабелю».

Я вздохнула с облегчением. Темы оказались вполне сносными. Стёпка бросил мне вопросительный взгляд. Я знала – он напишет о Раскольникове. «Цветаева?» – одними губами спросил он. Я кивнула. Как хорошо мы понимаем друг Друга…

«Христос и Бог! Я жажду чудаТеперь, сейчас, в начале дня!О, дай мне умереть, покудаВся жизнь открыта для меня…»

Это стихотворение Марины Цветаевой «Молитва». Я писала о нём. И о ней. О красавице Серебряного века, со страдальческим именем и трагической судьбой. О её молодости. О том, что, когда Марина писала эти строчки, ей было почти столько же, сколько мне сейчас. И о том, что я понимаю, как это – хотеть всего сразу, немедленно и одновременно бояться этого, желая умереть мгновенно, на пике жизни…

Татьяна Мироновна, глядя мне через плечо, грустно улыбнулась и покачала головой. Да, я помнила, что медалистам нельзя выбирать свободную тему. Но писать какие-то избитые фразы о Болконском мне совсем не хотелось.

Я закончила сочинение стихами. Только уже своими. Может, это наивно и глупо, но мне почему-то показалось, что это правильно. Стихи сами просились, и получилось что-то в этом роде:

…Мне кажется, что с Вами мы похожи, —Не знаю даже, как это сказать,Но видим мы порой одно и то же,И верим в то, что многим не понять.Вам хочется стихии, ветра, бури,И мне чужда спокойствия печаль.Мне нужно, чтобы в море ветры дули,А если закричать – так закричать!..

Дальше я уже не помню, но стихотворение получилось довольно длинное.

Стёпа писал о Раскольникове и Достоевском, Петербурге XIX века и нравственных проблемах «Преступления и наказания». Мне очень понравился его текст. Стёпка вышел из класса первым и ждал меня, осаждаемый вопросами сгрудившихся в коридоре родителей. Мы дождались Олю и Наташу и все вместе отправились ко мне домой. Попили чаю, поговорили, посмеялись. Потом я засобиралась к репетитору по истории, Ната – на занятие по музыке. Стёпа проводил меня до самого дома Анны Петровны, и кто бы знал, как мне не хотелось уходить на очередной урок… На улице лето, и так хочется гулять, взявшись за руки, целоваться так, чтоб кружилась голова, говорить о чём-то, вслушиваясь в каждый звук Стёпкиного голоса…

Занятие немного затянулось, и я вышла от репетитора позже обычного. Стёпка ждал меня на лавочке возле подъезда учительницы, погрузившись в чтение учебника по стилистике. От радости у меня даже дыхание перехватило – ведь я была уверена, что он уже давно ушёл домой. Мы отправились на набережную. Сколько свадебных кортежей встретили по дороге – не сосчитать. Взволнованные невесты, счастливые женихи, встревожено-сосредоточенные родители по очереди проходили мимо Вечного огня, фотографировались и исчезали в лимузинах всех цветов радуги.

– У нас всё это будет, – сказал Стёпа. – Я тебе обещаю. Я люблю тебя.

Какое-то время мы шли молча, глядя, как маленькие кораблики с шумом плывут куда-то вверх по Ангаре. На смотровой площадке Стёпа остановился и повернул меня лицом к себе.

– Риша, пожалуйста, обещай мне одну вещь, – серьёзно сказал он. – Вот здесь и сейчас.

– Что? Я против того, чтобы обещать вслепую, – попыталась пошутить я, как всегда, вспомнив Астрид Линдгрен.

– Обещай, что, если для тебя что-то изменится, ты… кого-то встретишь… ну другого… Влюбишься… Ты не будешь мне лгать. Я хочу знать правду. Всегда. Я же понимаю, через восемнадцать дней я уеду, а тебе будет грустно, скучно… Ты такая красивая, что я не сомневаюсь, целая куча парней начнёт осаждать тебя своими ухаживаниями…

– Но я же люблю тебя, – перебила его я.

– Но среди этих парней могут оказаться достойные. И ты можешь почувствовать вдруг, что влюбляешься в кого-то и что мы с тобой остались для тебя… где-то там, в прошлом, понимаешь?

– Стёпа… – начала было я, но он мягко приложил указательный палец к моим губам.

– Просто пообещай. Пообещай, что скажешь сразу. У тебя нет никаких обязательств передо мной, кроме одного: сказать правду.

Я обещала.

Наверное, это был идеальный момент, чтобы рассказать Стёпе о признании Макса. Но я так и не нашла нужных слов и промолчала.

2 июня 2000 года

Меня разбудил телефонный звонок. Звонила Татьяна Мироновна.

– Марина, доброе утро, – сказала она. В голосе слышалось волнение. – Тебе нужно срочно прийти в школу.

– Что-то случилось?

– В два часа мы должны отвезти сочинения медалистов на проверку РОНО. Тебе нужно срочно переписать своё.

– Как? Зачем? Я плохо написала?

– Нет, отлично. Но это не подойдёт. Ты слишком свободно написала. Неакадемично. Приходи скорее. Жду в двадцать седьмом кабинете.

Я побежала в школу. По дороге решила, что ничего переписывать не буду. Всё равно ни двойки, ни тройки мне не поставят.

Да, мне с детства внушали, что надо закончить школу с золотой медалью. Но никто никогда не говорил, зачем это нужно. Чтобы положить её на полочку и гордиться? Глупо. Чтобы родители могли похвастаться на работе? Мелко. Чтобы меньше вступительных экзаменов сдавать? Ерунда.