Учебник рисования - Максим Кантор

Соломон Моисеевич воскликнул:

— Кавказ — это русский Парнас! — и собрание гостей на Малой Бронной подивилось энтузиазму старого философа. Ну, чисто дитя! И как он такой сохранился? Но есть в этом особый романтический шик — Парнас вспомнил дедушка, это же надо! Бурки, папахи, шашки — ах, есть в этом особая прелесть! Цок-цок-цок — лошадки едут, и девушки собирают цветы по склонам холмов. И увидели гости снежные вершины в облаках, селян, слагающих саги, героев, что поют гимны. До Малой Бронной улицы донеслись даже отдельные строчки их гимнов. Ах, благозвучно поют селяне! Нельзя ли чуть погромче — не слышно!

— Пошлем русских поэтов в командировки! — воскликнула Голда Стерн, обращаясь всем своим лицом к Тушинскому. — Пусть пишут поэмы о Кавказе. Пусть стихи о горцах слагают!

— Застрелят, — сказал осторожно Басманов, — а у нас и так поэтов мало.

Тушинский не ответил — прикидывал. Поэтов было не жалко; однако, выступая много лет в защиту казахских школьников, он не мог пожертвовать русскими поэтами. Должна быть последовательность у политика. Захотят — сами поедут. Посоветовать — можно.

Рихтер, безусловно, имел в виду только хорошее. Он сетовал, что локальное горское свободолюбие, некогда милое сердцу русских поэтов, ныне растоптано солдатским сапогом. Он относил это печальное событие на счет особой озлобленности империи в период ее заката. На деле же это означало лишь то, что империя использует свободолюбие горцев иначе, чем прежде. Общество использует энергию дикаря всегда — но по-разному. Стихи и поэзия на определенном этапе были достаточным продуктом — больше цивилизация из природной энергии свободы извлечь не могла. На новом этапе извлечь из этой энергии можно гораздо больше. Рациональное использование природных ресурсов — вещь не новая. Скажем, можно по-разному относиться к воде: любоваться игрой волн, носить воду ведрами для хозяйственных нужд или приспособить течение реки для электростанции. До возникновения электростанций воду использовали тоже: мыли руки и стирали белье; потом научились двигать энергией воды машины. Желание горца перерезать горло неверному и сохранить свой аул в девственной дикости — желание понятное и некоторых умиляет; вопрос в том, что можно из этого горделивого желания извлечь. Энергия расходуется та же самая, вещи используются те же самые: горец, кинжал, горло. Но в одном случае юный стихотворец пишет поэму, в другом строится промышленный гигант по добыче нефти, грузовые терминалы, газовые трубы, танкеры, бензоколонки, загородные виллы, дворцы в средиземноморских бухтах, — а в итоге строится фрагмент большой империи, которая неизмеримо важнее поэмы юного лирика. Здесь важно не потерять исходный материал, а именно природную энергию горца. Горец должен испытывать приступы свободолюбия постоянно, он не должен уставать, как не устает вода — течь. И солдаты (молодые ребята, которые убивают и которых убивают), и генералы (как продажные, так и непродажные), и гражданские правозащитники (пылкие и совестливые) призваны поддерживать в горце его свободолюбие. Общими усилиями они сохраняют необходимую доя общества энергию.

Подобно огню в газовой горелке, что разгорается ярче, если повернуть вентиль, энергия свободолюбия вспыхивала в Розе Кранц и Голде Стерн, едва дискуссии касались определенных вещей: войны в Чечне, квадратиков на холсте, ущемленных прав интеллигенции, последствий сталинизма. Дамы загорались мгновенно — и яростно кидались в споры. Казалось, впрочем, что вентиль открывают в них попеременно: огонь свободы ярче вспыхивал то в одной, то в другой. Сегодня — был день горения у Голды.

Она схватила Ефрема Балабоса за рукав, привлекая его внимание.

— Вы финансируете Тушинского? — спросила Голда Стерн запальчиво и настолько бестактно, что сосед Балабоса, банкир Арсений Щукин, рассмеялся. — Вы обязаны финансировать партию Тушинского, чтобы остановить бойню в Чечне.

— Ну, милая моя, — сказал Балабос, — как вы вопрос ставите некорректно. Убиваю я их, что ли?

И коллега Балабоса, банкир Щукин, подмигнул своему товарищу.

V

Энергия свободы используется так.

Чеченцы участвовали в переделе собственности, захватывая предприятия и передавая их нужным людям, взрывая дома, чтобы приводить к власти нужные партии, которые поднимались на борьбу с терроризмом. Чеченцы сравнивали себя с волками — по степени вольности и отваги — и, подобно волкам, выполняли необходимую биологическую функцию: съедали слабых и больных, проводили социальную санацию. С помощью чеченцев предприимчивые государственные мужи решали такие вопросы, на решение которых мирным путем ушли бы годы. Некоторые пылкие чеченцы полагали, что действительно борются за свободу и, сталкиваясь с российской государственностью, используют ее слабости и пороки. Им казалось, что они используют коррумпированных политиков, продажных генералов, циничных журналистов, им казалось, что они — внутри порочной социальной ситуации, и они научились использовать ее порочность в своих целях. На самом же деле они находились внутри исключительно здоровой социальной ситуации, которая использовала элемент коррупции для созидательной работы. Сталкиваясь с депутатом-взяточником, генералом-казнокрадом, узнавая из верных источников, что и министры берут взятки, свободолюбивые герои-партизаны думали, что они раскусили механизм системы, — на деле же и они, и генералы, и министры выполняли общую работу — грязную, но жизнестроительную. Партизаны мнили, что узнали принцип работы машины — но они видели только часть этой машины и делали вывод на основании изучения трех шестеренок. На самом деле машина была гораздо больше и работала на иных основаниях.

Как говорил в свое время великий европейский тактик Адольф Гитлер: они пугают меня двадцатилетней партизанской войной! Я в восторге от такой перспективы! Это позволит держать цивилизацию в постоянной боевой готовности.

С тех пор цивилизация усвоила и практически использовала этот совет. Т. н. общество (в лице правозащитников, с одной стороны, и государственников — с другой) не до конца осознавало то благо, что несли ему чеченские боевики. Отвлекаясь на теракты и сочувствуя неизбежным жертвам, общество наивно полагало, что следует смертоубийству положить конец. Лишь трезвые личности, вроде Тофика Левкоева, получавшего стабильную прибыль и делящего эту прибыль с администрацией президента, называли боевиков просто: сотрудники. И цивилизация, разумеется, была солидарна с Тофиком, а не с т. н. гражданским обществом.

Использование локальных войн в государственном хозяйстве имеет ту особенность, что всегда дает возможность критиковать соседнее государство за жестокость по отношению к собственным повстанцам. Мы убиваем наших бандитов за дело, а вы своих партизан — по произволу. Политики называют такую критику «двойным стандартом». В самом деле, почему арабских террористов можно убивать, а чеченских нельзя? Зачем вы делаете вид, что жалеете этих бандитов, если не жалеете своих? Дело лишь в конкурентной борьбе: всякое государство стремится лишить соседа-конкурента его природных ресурсов, выкупить запасы руды, присвоить нефтяные скважины. Свободолюбие — есть один из необходимых природных ресурсов, и борьба за него идет на тех же основаниях, что и за нефть. Не освободить грязных чеченских мужчин, но запретить использовать их энергию на внутреннем рынке — вот простая цель критики чеченского конфликта извне.

Пустить свободолюбивую энергию на пользу порядку — это тот же принцип использования прирученных дикарей, что был в свое время отработан на примере авангарда в музеях. Никакой товар не идет так ходко, как свобода; ничто не регулирует рынок так хорошо, как декларация независимости. Больших ревнителей консерватизма, чем авангардисты, — цивилизация не изобрела. Метод настолько хорош, что его стали применять повсеместно. Авангардное искусство способствует стабилизации общества, укрепляет мещанский салон; свободная любовь охраняет институт брака; борьба партизан за независимость необходима обществу для дальнейшей консолидации и стагнации. Чеченские боевики и колумбийские партизаны — просто являются авангардистами и самовыражаются.

Цивилизация содержит их, оплачивает их труд и выставляет на обозрение в телевизоре — по тому же самому закону, по какому она содержит и выставляет хамоватого художника-авангардиста, наркомана-рокера, прогрессивную актрису, накачанную героином. Все они — преданные слуги прогресса, им только выпала такая особенная служба.

Терроризм и есть политический авангард сегодняшнего дня — прирученный в целях строительства большой Империи. Другого политического авангарда не требуется — этот выполняет все необходимые действия. Вредной теории — минимум, мобилизация общества — налицо. Досадно, что случаются убийства, но, согласитесь, как без них? Вы ведь не требуете, чтобы художник испражнялся на сцене, а фекалии его вовсе не пахли? Искусство требует жертв, а искусство политики требует жертв человеческих — тут уж ничего не поделаешь. А иначе прогресса не будет — ни в искусстве, ни в социальном строительстве.