Блондинки начинают и выигрывают - Светлана Успенская

Правда, иногда, в грустную минуту, в дни влажной циклонической атаки на среднерусский климат, она грустит, отвечает односложно, опускает печальные ресницы, и ее порозовевшие веки говорят о неминуемости отчаянных слез.

Однако горе тому, кто попадется на приманку ее нежной услужливости! Он угодит в шелковые, искусно сплетенные из интриг и недомолвок сети и запутается в ласковых тенетах — навсегда! Но еще большее горе тому храбрецу, кто решится разорвать эти приятные путы! Отныне по жизни его будут сопровождать маленькие, практически не наказуемые неприятности, причина и источник которых угадываются легко, но его нельзя доказать. Неотложные встречи срываются по вашей — и только вашей! — вине. Строго настроенному к вам директору кто-то предусмотрительно сообщит о вашем нелицеприятном замечании в его адрес (неосторожно выболтанное известной особе в момент высших откровений). При этом вся контора будет откровенно подхихикивать над вами, откуда-то вызнав, что во сне вы художественно храпите на мотив музыкальной фразы «Ревэ та стогнэ Днипр широкый».

И пусть ваша чашка, вымытая в унитазе, или кофе, в который предварительно плюнули, станут самой страшной местью вашей Пенелопы. Ведь она способна на куда более страшную вендетту!

Она способна разрушить вашу карьеру, вашу жизнь. Она может разбить ваше семейное благополучие, рассорить с друзьями, растоптать вашу личность и в конце концов, измотав вас, как собака мотает и мусолит добытый в схватке тапок, женить на себе, окончательно поработив и подчинив своей железной воле — или же выбросить прочь, как ненужную тряпку.

А чья вина? Да ничья, думается мне. Просто когда-то весенний вечер был так тих и тепел, тополя шептали упоительные глупости о быстротечности счастья, ее волосы были так близко от вашей щеки и так томительно пахло от них тонким арбузным ароматом новомодных духов… И никто в этом не виноват!

Нет, позвольте, виновато в этом руководство, кто же еще? А зачем оно понаставило в офисе мягких диванов, провалившись в которые так трудно вновь подняться на ослабевшие ноги? Зачем оно наваливает на своих сотрудников горы работы, которую они вынуждены выполнять уже после шести часов, когда в здании так тихо и так темно, что, кажется, весь мир провалился в тартарары? И потом, зачем оно организовывает для своих сотрудников вечеринки без семьи в загородных домах отдыха или летние прогулки на теплоходе для поднятия корпоративного духа? Кто виноват, что эти прогулки поднимают что угодно, только не корпоративный дух, и потом еще добрые несколько месяцев приходится расхлебывать далеко идущие (если их вовремя не остановить) последствия?

Короче, моя вина в возникших отношениях с Алиной была минимальна. Практически неразличима. Ее вообще не было!

Теперь эти отношения неумолимо стремились к критической черте, за которой следует полный разрыв, скандал в благородном семействе, тихое полюбовное расставание или торжественное соединение под марш Мендельсона — в зависимости от темпераментов и отваги воюющих сторон.

Но ведь мужчина просит у женщины руку и сердце, только когда не может заполучить ее тело…

Однако сказать Алине правду о своих чувствах я все не решался. Ведь правда — это изобретение маньяка: колет глаза и режет ухо. Куда лучше действовать иносказательно.

Поэтому планируемая мной демонстрация была призвана убить двух зайцев. Проверить, как воспримет Алина болезнь своего начальника, и несколько расхолодить наши недавно еще столь теплые отношения, ныне миновавшие розовый этап и грозившие войной.

Попытка первая. Берется трубка телефона. Будничным голосом говорится, как ни в чем не бывало:

— Наташа, отпечатайте мне копии договоров по «Форест трейд маркет».

Потрясенное молчание на том конце провода. Ошеломленный голос:

— Александр Юрьевич, что-о-о вы сказали?

— Наташа, это срочно!

Трубка небрежно швыряется на рычаг. Опыт проведен. Результаты реакции станут известны через считанные секунды.

Томительная пауза — полминуты на обдумывание. Недовольное жужжание принтера за стеной. Грохот задвигаемого ящика стола: проверка внешнего облика на боеспособность пройдена на отлично! Еще через секунду стройная фигурка возникает на пороге кабинета с требуемой копией договора в руке — для прикрытия.

— Вот! — Это звучит даже хлеще, чем «На, подавись!». Внимательный взгляд исподлобья. Яркий росчерк помады на лице, красноватое пятно на щеке — нервы, нервы!

— Спасибо, Наташа, — произносится будничным, даже невыразительным тоном. — Вы свободны.

Она не в силах уйти, обуреваемая желанием вцепиться в ненавистную физиономию напротив (которая еще недавно проходила по разряду «самых любимых на свете!»).

— Это все, — произношу мимоходом. И еще через секунду добавляю: — Наташа.

— Да? — с омерзительной холодностью осведомляется она.

Наживка сработала. Имеет место быть попытка ревности к Наташе, той самой хорошенькой мышке с кукольным лицом из бухгалтерии. Видно, мой повышенный интерес к ней — не секрет для Алины. Она добавляет с сарказмом, в котором слишком звучат чувства глубоко оскорбленной женщины:

— Может быть, еще что-нибудь нужно, Александр Юрьевич? Чашечку кофе? Или шнурки погладить?

Озабоченный взгляд с трудом отрывается от бумаг, а в голосе звучит бархатный упрек:

— Не понимаю, Наташа, почему вы уже второй раз подряд называете меня чужим именем? Кажется, за время нашей совместной работы у меня вы могли бы запомнить, что меня зовут Иннокентий Иванович.

— ??? — Ее молчание оглушительней громового раската.

— Может быть, вам стоит записать в ежедневнике мое имя? Запишите на память: Иннокентий Иванович Стрельцов. Спасибо.

Она недоумевает. Растеряна. Обескуражена. Не знает, то ли я сознательно издеваюсь над ней, то ли… валяю ваньку, так сказать.

Она решается сменить тактику. С кошачьей грацией приближается ко мне, присаживается боком на ручку кресла. Быстрые отполированные ноготки пробираются к вороту рубашки, означая начало игры, так хорошо знакомой и мне и ей, такой популярной во всем мире…

— Саша… Ты что, а?

Мой недоуменный, даже испуганный взгляд, инстинктивное желание отпрянуть от ставшей слишком опасной близости потрясают ее.

— Наталья, что с вами? Вы в своем уме?!

Она вскакивает как ужаленная и гневно топает острым каблучком, будто собираясь им продырявить мне голову.

— Ты что, издеваешься надо мной? — Она бы закричала во все горло, если бы была уверена, что ее крик останется услышанным только мной.

— Наталья, опомнитесь! — Укоризненный взгляд, убеждающий голос, сочувствие. — Вы себя плохо чувствуете? Может быть, вам лучше отправиться домой? Вы, наверное, так много работали в последнее время… Аудиторская проверка вас доконала…

— Ты что? — На полуслове споткнувшись о мой участливый взгляд, точно о камень, она немеет. На секунду перестает владеть ситуацией. На секунду у нее даже мелькает шальная мысль, не спятила ли она, считая, что ее зовут Алиной, а не Натальей, но предательская мыслишка сразу же отступает, и ей на смену приходит куда более рациональное заключение: нет, это ее собеседник спятил.

Девушка опять подкрадывается ко мне и пытается игривым движением взъерошить волосы на затылке, — как всегда, в самые интимные минуты. Я вскакиваю с потрясенным видом и, отбежав к стене, начинаю лихорадочно приглаживать расстроенную прическу.

— Слушай, — произносит она холодно, пытаясь скрыть свое бешенство. — Как ты можешь так вести себя! И это после того, что между нами было…

— А что было? — испуганно шепчу, пятясь от нее, как рак.

— Как что! А в доме отдыха — разве не помнишь? И потом, на теплоходе… И потом, в кабинете… Ты же клялся, обещал…

— Вы ошибаетесь, Наталья. Вы себя плохо чувствуете. Думаю, вам лучше пойти домой. Я вас отпускаю. До конца недели можете отдыхать.

Ее губы прыгают. Она не знает, что лучше: то ли зарыдать, то ли раскричаться, то ли молча уйти.

Как умная женщина, она выбирает последнее.

Приложив ухо к двери, я слышу ее приглушенный хлипкой перегородкой голос. Она советуется по телефону с подругой:

— Слушай, с ним что-то не то… Называет меня Натальей. Нет, ты представляешь? На полном серьезе! Обращается ко мне на «вы». И это после того, что между нами было!

Трубка в ответ возмущенно журчит.

— А себя называет Иннокентием Ивановичем, фамилию не помню. Кажется, он того…

Трубка сомневается. Она настроена скептически и убеждает свою собеседницу, что ее просто дурят.

— Нет, ты бы видела его взгляд! Он даже покраснел, когда я к нему подошла. Нет, ты представляешь?!

Ай да я, ай да сукин сын! Так мастерски изобразить смущение!

— Слушай, я читала про такое в одном романе… Там герой закрутил с одной, а потом забыл, что у нее от него ребенок. А потом ребенок вырос, рассказал все своему отцу, и тот, рыдая, прозрел на старости лет. Так бывает. Эта болезнь — амнезия. И этот тоже такой! Ну абсолютно не помнит, как мы с ним… Но ведь я не могу ждать двадцать лет!