Блондинки начинают и выигрывают - Светлана Успенская

— Ну, затарахтел, затарахтел, — снисходительно усмехнулся Дерев. — Ну и память! Так наизусть и шпарит!

— Да, на память не жалуюсь, — скромно киваю я.

— Вот как? А тут мне в бухгалтерии говорили, что ты забыл им отчет передать по «Трейдинг технолоджи».

— Это не я забыл, это они забыли оповестить меня, что им нужен отчет. Ну, Станислав Петрович, вы же знаете, кто сидит в этой бухгалтерии… Они там все считают себя пупом земли и уверены, что земной шар вертится специально для них. Тогда как должностной инструкцией 20-бис от 24 августа 1999 года вами был установлен порядок подачи такого рода сведений, который прямо указывает на то, что…

— Ну-ну, распетушился, — обрывает Дерев и поощрительно треплет меня по плечу. — Ну, а дома как? Как жена, дети?

— Спасибо, хорошо. Дети растут.

— А здоровье?

— Не жалуюсь.

Томительная пауза почти ощутимо виснет в воздухе, трепыхая крылышками.

— Ну, ладно, иди… — И досадливое бормотание вслед: — Болтают незнамо чего, сплетники…

Я возился со своим питомцем, как с капризным младенцем. Самым первым делом было отмыть его, откормить, нарастить немного мясца на его мосластых боках и переодеть в человеческую одежду.

Отстирав его, как в сказке, в трех водах и семи щелоках, под отвалившимся слоем грязевых напластований я неожиданно обнаружил розовощекое, не слишком упитанное, но вполне приятное существо — примерно так бы выглядел я сам, если бы сбросил пяток-другой лишних килограммов и мужественно отказался бы от пресловутого «менеджерского» животика.

Когда программа-минимум была осуществлена, я застыл посреди комнаты, оглядывая творение рук своих, словно Пигмалион перед только что изваянной Галатеей. Невольно пришлось задуматься.

«Галатея» стояла передо мной сгорбленная и пристыженная, благоухая шампунем и кремом для бритья. Рукава длинного свитера доходили до кончиков узловатых пальцев, еще не окончательно расставшихся с траурной подногтевой каемкой, а брюки мешочком висели на тощем заду, — моя одежда была ему пока не по размеру.

— Эта, — застенчиво произнесла «Галатея», со смущенным удовольствием оглядывая себя со всех сторон, — так намылся, аж шкуру дерет, как наждаком. Воняю, точно в магазине.

Прикорнувшая в углу с сухариком в кулаке Клавдия Митрофановна неожиданно встрепенулась и выдала дребезжащим голосом очередной комментарий:

— Кролик, обряженный в шкуру льва, пугает, аки лев. Но не лев он, и рык его не грозен, лик не страшен, и прыжок его не длинен.

— Н-да, не лев, — меланхолически подтвердил я. — Далеко не лев.

— Эта, — возразила раздосадованная «Галатея», сдувая со лба длинную чистую прядь. — Ну и что? Мне теперь только букет в руки — и можно жениться.

— Ладно, жених, поехали.

Машина послушно нырнула в водоворот вечернего города. Обряженный в новую легкую куртку, Кеша довольно развалился на сиденье и с достоинством бездомного пса, наконец-то обретшего хозяина, поглядывал на пролетающие мимо автомобили.

Одной дамочке за рулем он даже подмигнул, но тут же смутился и покраснел, виновато скосив на меня взгляд.

— Что, понравилась? — улыбнулся я ему.

— Не-а, — сконфузился Кеша.

— Ну-ну, хорошая девушка, — одобрил я (хотя не видел ее). — Не дрейфь, приятель. Если будешь меня слушаться, мириады девушек скоро будут виться вокруг тебя, как мухи вокруг банки с медом. Я сделаю из тебя человека, голову даю на отсечение!

— Голову? — задумчиво удивился мой воспитанник.

В другое время и с другим человеком меня насторожил бы вопрос, в котором прозвучала не тень даже — нет, далекий отблеск, призрак, фантом чего-то такого, что напоминало легчайшую ехидцу, так мало свойственную бывшему христараднику, что я предпочел ее не заметить.

Кроме того, мы уже приехали.

Это был салон красоты «Баттерфляй», самое популярное и модное место в городе (по крайней мере, считавшееся таковым в прошлом сезоне). В нем работали действительно лучшие специалисты: стилисты, визажисты, косметологи, виртуозы маникюра и педикюра. Их мастерским рукам можно было без опаски доверить такую драгоценность, как попрошайка Кеша.

В салоне принимали строго по записи, клиентов перед таинством косметологического очищения и священнодействием стрижки предварительно выдерживали в просторном холле, где даже самые именитые посетители покорно томились в собственном соку, прежде чем попасть в руки чародея. Перед экзекуцией мастер-искусник плотоядно оглядывал свою жертву, как мясник приглядывается к сизо-розовой мясной туше, от которой по его замыслу после нескольких удачных взмахов топора останется только горстка чисто обглоданных костей на продажу.

Я оставил Кешу в холле (он испуганно утонул в объятиях пружинистого кресла, откуда лишь отчаянным барахтаньем можно было вырваться на волю) и отправился для переговоров с мастером.

Мастера звали Рустик. Это был худощавый вихлястый тип с бесцветными перышками вместо волос, тонким профилем и жеманными манерами, которые вызывали вполне обоснованные подозрения относительно его сексуальной ориентации. Рустик отчаянно шепелявил, при этом умудряясь еще и картавить. Несмотря на речевые недостатки, клиенты, а особенно клиентки, его обожали, впрочем, в своем деле юноша считался артистом высшей пробы. В тот момент, когда я робко заглянул в зал, он, умильно сюсюкая, колдовал над волосами начинающей эстрадной дивы, порхая вокруг нее, как медоносная пчелка вокруг цветка. «Цветок», однако, выглядел аляповато-неряшливым, и даже виртуозное мастерство Рустика вряд ли смогло бы его облагородить.

— А, бозе мой, кого я визу! — обрадовался стилист, как будто я был его богатым родственником, волею случая не виданным несколько лет. — Как я г’ад!

Клиентка с недовольной миной (я нарушил их приятный тет-а-тет) отправилась под колпак подсыхать, а я интимно понизил голос, объясняя Рустику цель своего визита:

— Ко мне приехал брат из провинции… К тому же он хочет жениться и…

— Зениться? — изумился Рустик. — Зацем?

— Ну, может, не жениться, — отступил я, — но втемяшилось моему братцу, что ему нужно выглядеть как я, один в один… Можно сделать такое?

Рустик обиделся и капризно надул губы:

— Великие масте’га никогда не повторяются!

— Рустик, у вас необыкновенные руки, — попробовал я подольститься, — но, понимаете, у него бзик… Вынь да положь ему наше сходство. К тому же у брата сегодня день рождения, я обещал…

— Посмот’гим, что мозно сделать, — недовольно нахмурился гений ножниц и расчески.

Через пару минут смирившийся с худшим Кеша уже возлежал в узком кресле, откинув голову.

— Саса, неузели это вас б’гат? — удивился Рустик. — Он зе на вас совег’сенно не похоз. Хотя, если посмот’геть… Какая пьелесть!

Мастер нагнулся над оторопевшим Кешей, хищно всматриваясь в его лицо, как будто готовясь его сожрать, затем схватился рукой за подбородок и прошептал, ожесточенно вихляя всем телом:

— Какое чудо! Такой запусценной кози лица я не видел давно. А эти сальные п’гобки на к’гыльях носа! Ах, г’азд’газенная коза подбо’годка, а волосы… Узас!

Под огнем уничижительной критики Кеша испуганно зажмурился. Ему, наверное, было не по себе от сверкания инструментов, кафеля и слепящих светильников. На миг по хищному блеску в прорези прищуренного века мне казалось, что ему жутко хочется двинуть Рустику под дых и смыться куда подальше. Но что-то его останавливало…

Что именно? Нежелание вновь в одиночестве скитаться по холодному городу? Боязнь потерять теплое убежище и сытный кров? Опасение лишиться перспектив верного заработка?

Одним движением педали Рустик развернул кресло и утешительно залепетал, самозабвенно гремя склянками на столике перед зеркалом.

— Ницего, ницего, — говорил он, непонятно к кому обращаясь — ко мне или к своей жертве, сжавшейся в кресле в предчувствии экзекуции. — Козу поцистим, налозим масоцку, смягчим, об’габотаем…

Через полтора часа я удостоился чести лицезреть результаты вдохновения великого мастера. С кресла, с трудом разминая застывшие члены, поднялся Кеша — уже не бомж, еще не джентльмен. Стильная стрижка (точная копия моей) свободно падала широкой волной набок, очищенная кожа сияла розовой свежестью, а смягчающая маска сняла раздражение кожи от бритья.

— Рустик, вы — гений, — почти искренне произнес я с придыханием, обязательным в общении с великим виртуозом.

Потрясенный происшедшей переменой, Кеша приблизился к зеркалу и с недоверчивым ужасом стал изучать свое отражение.

Между тем Рустик вновь покачал головой:

— Очень, очень запусценная коза…

— Да-да, — машинально согласился я, отсчитывая немалую сумму.

— Такая отв’гатительная коза бывает у акте’гов. Явно вы’гаженные мимические мо’гщины… Вас бг’ат актег?