Опричнина. От Ивана Грозного до Путина - Дмитрий Винтер

Теперь настала очередь вчерашних победителей. 25 июля 1570 г. на Красной площади было поставлено 18 виселиц и разложены орудия казни: печи, сковороды, острые железные когти («кошки»), клещи, иглы, веревки для перетирания тела пополам, котлы с кипящей водой и т. д. Народ, увидев все это, пришел в ужас и побежал куда попало. Когда прибыл царь со своими опричниками и привели 300 осужденных, то тирану не понравилось, что на месте казни никого нет. И в самом деле, какая же публичная казнь без публики? Он велел через глашатаев объявить народу: «Идите без страха, ничего не будет, царь обещает всем милость!» Не упустил Иван и потешиться комедией «народного волеизъявления» – спросил, праведно ли, мол, он карает изменников. Ответ можно было предсказать заранее – попробовал бы кто-нибудь сказать «Нет!» Странно, что такой умный и серьезный исследователь, как Р. Г. Скрынников, принимает народное одобрение казней за чистую монету[490], особенно после того, что сам же описал на страницах той же книги раньше и после того, как не поверил требованиям народа «истребить государевых изменников» зимой 1564–1565 гг., хотя, как уже говорилось, тогда у людей было куда больше оснований поддерживать царя. Впрочем, «одобрямс», если и был, то явно не слишком горячий. По крайней мере, гневных требований вроде «Посадить на кол взбесившихся собак всех до одного!» в анналах истории тоже не зафиксировано.

После этого царь 180 осужденным «по великой своей милости» даровал жизнь (что было с ними дальше – не вполне понятно, но есть основания думать, что в покое их не оставили. – Д. В.), зато остальным придумали изощренные казни, почти что каждому свою. Так, бывшего казначея Фуникова попеременно обливали то кипятком, то ледяной водой[491]. Между прочим, царь сказал Фуникову: «Ты… твоего товарища слушал, от него всецело зависел. Даже если ты ни в чем не прегрешил, тем не менее… следует погибнуть обоим»[492]. Что это – проявление «большевистского принципа революционной целесообразности»: может быть, ты лично и не виноват, но для дела надо, чтобы ты погиб? Или просто «коллективная ответственность»? Во всяком случае, обвинения в соучастии из царских слов не вытекает.

Что касается Висковатого, то его буквально резали живьем на куски, Он принял смерть мужественно, отрицая все предъявленные ему обвинения, попрекая Грозного казнями и крикнув напоследок: «Будьте прокляты, кровопийцы, вместе с вашим царем!»[493] Между прочим, есть сведения, что смерть Висковатого ускорил опричник Иван Реутов (опустим физиологические подробности), на что тиран, заподозривший, что Реутов сделал это умышленно, крикнул ему: «Ты скоро выпьешь из той же чаши!» К счастью для себя, Реутов вскоре умер сравнительно легко – от чумы, эпидемия которой тогда как раз началась[494].

Чуть раньше, 21 июля, был убит и П. С. Серебряный – его вытащили из дома, и Малюта Скуратов лично отрубил ему голову[495]. За что? Смешной вопрос. Логика опричников всех времен и народов одна и та же: был бы человек, а статья найдется! Найдутся и адвокаты палачей. Вот и о казнях 1570 г. Н. Пронина пишет: «Сама логика тех трагических событий подсказывает: вряд ли государь не имел достаточно веских причин для такой суровой расправы с недавними сподвижниками»[496]. Ну да, «у нас зря не посадят». Тоже типичная логика апологетов тирании…

Однако меня лично опять-таки больше интересует масштаб репрессий. Обычно речь идет о 120 человеках, казненных 25 июля 1570 г. (это событие вошло в историю как «казни у Поганой Лужи»), Но кроме этих людей (явно, как и Висковатый, не простых), а также членов их семей (вдова казначея Фуникова – сестра князя Вяземского – умерла под пытками, по некоторым сведениям, ее перетерли пополам веревкой за то, что она не сказала, где муж спрятал деньги[497]; других вдов и детей количеством до 60, по сообщениям А. Гванини – до 80, утопили), казнили еще бояр архиепископа Пимена, более 100 новгородских дворян, а также «многих дворцовых слуг».

«Многих» – это сколько? Опять, надо думать, не только имена, но и число «Бог весть». Холопов и слуг не считали. Хотя даже историк сталинского времени приводит краткую выдержку из бесконечного списка: «В деревне в Кюлекине лук (единица землевладения. – Д. В.) Игнатки Лукьянова запустел от опричнины – опричники живот пограбили, а скотину засекли (опять вспомним опус о монголах – «вырубали леса, выдергивали виноградники…». – Д. В.), а сам умер, дети безвестно сбежали… Лук Еремейки Афанасова запустел от опричнины – опричники живот пограбили, а самого убили… Лук Мелентейки запустел от опричнины – опричники живот пограбили, скотину засекли, сам безвестно сбежал…»[498] Сколько таких Еремеек и Мелентеек было всего? Видимо, тоже «Бог весть»… Р. Г. Скрынников считает, что в Москве готовился погром, аналогичный новгородскому[499]; хотя нечто подобное, как мы видели, два-три года назад уже имело место.

И в «обычное» время, в промежутках между погромами, опричный «беспредел» продолжался в самых разных формах, например, земским подкидывали украденные вещи, обвиняли в воровстве в размерах куда больших, чем стоимость найденных вещей (иногда для вида мнимо беглый холоп опричника сознавался в краже, хозяин для вида же обещал ему жизнь, если он сознается в краже такой-то денежной суммы, и тот «признавался», что украл и отдал деньги земскому, к которому он заранее нанялся в слуги), и всякому доносу опричника на земского верили[500]. Или царь приезжал с опричниками в чью-то вотчину, затем, придравшись к чему-либо, приказывал «пощупать ребра» у гостеприимных хозяев, и начинались бесчинства, грабежи, убийства, изнасилования, нередко в сочетании и с «поиском крамолы»[501].

Царские указания судьям говорят сами за себя: «Судите праведно, наши (опричники. – Д. В.) виноваты не были бы». В переводе с «опричного новояза» на русский это означает: опричник виноват не может быть по определению, нельзя преследовать воров и грабителей из опричников, надо верить их доносам[502]. И опять встает вопрос о национальном составе: в 1570 г. были проведены не только упоминавшиеся массовые казни высокопоставленных земских чиновников во главе с Иваном Висковатым, но также – впервые – некоторых опричников, но – этнических русских (князь А. Вяземский, А. Басманов и т. д.). А вот о гибели ордынцев не сообщается[503].

К погрому и голоду осенью 1570 г. добавилась чума. Иезуит А. Поссевино (о его поездке в Москву мы подробно поговорим в конце книги) пишет, что о чуме «никогда до этого не было слышно в Московии из-за очень сильных здешних холодов и обширных пространств»[504]. И действительно, последний раз чума на Руси была в 1353 г. как часть глобальной эпидемии «черной смерти» 1348–1353 гг. Теперь, в 1570 г., эпидемия поразила 28 городов, например, в Новгороде умерло 10 тыс. чел., в Москве вымирало по 600–800 дворов в день, в Великом Устюге «померло, скажут, 12 тысяч, опроче прихожих»[505]. Последняя фраза, очевидно, говорит о том, что на богатый и сравнительно мало затронутый опричным террором Север бежали люди из центра страны.

Борьба с этой напастью велась вполне в духе тирании. Установлен был тотальный карантин, и всех, кто пытался бежать из «чумных» районов, сжигали живьем со всем имуществом, скотом и т. д., в городах заколачивали «чумные» дома, оставляя в них запертыми всех, включая и здоровых[506]. При этом бедствовали не все: казначеи Фуников (тот самый, репрессированный, обваренный кипятком) и Тютин, по свидетельству Г. Штадена, «хорошо набили свою мошну» на народном бедствии[507]. Впрочем, и новопожалованный «фон-барон» в этом плане был, мягко говоря, не совсем чист, а при этом явно завидовал тем, кто нажился больше. В то же время, наполнив казну «опальной рухлядью», царь не помышлял о широкомасштабной помощи скудеющему дворянству[508]. Вот вам и забота о «воинниках»! Ну, а о простолюдинах и говорить нечего.

А. Л. Янов обвиняет Р. Г. Скрынникова в том, что тот описанием этих несчастий «затемнил» дело: за стихийными бедствиями, голодом, чумой, мол, зверства Ивана Грозного уже почти и незаметны[509]. Но можно задать вопрос: а что породило голод? Мы уже видели, что – опричный разбой. Будет тебе голод, если распоясавшаяся опричная братва ради забавы режет скот и сжигает хлеб! Но есть и более интересные сведения. Выше говорилось о неоказании помощи бедствующим дворянам, но можно сказать и об отсутствии помощи голодающим. По свидетельству Г. Штадена, в это время у царя было много необмолоченных скирд хлеба, но его не продавали[510]. Так что же – это был не просто голод, а голодомор, как в 1933 г.? Не хотите, мол, «вступать в колхозы» (переходить к временщикам-помещикам) – подыхайте! Ну а эпидемии сплошь и рядом голоду сопутствуют, как, например, холера Великому голоду 1601–1603 гг.