Преступления прошлого - Кейт Аткинсон

— Интересно там было, да? — бросил Джексон дочке в зеркало заднего вида.

Марли совсем засыпала. После того как она познакомилась с борзой сестры Марии Луки (пес был из приюта, звали его Джокер, — видимо, прежде он участвовал в собачьих бегах), сестра Михаил увела Марли с собой, чтобы накормить. Сестры-интерны столпились вокруг девочки, будто никогда раньше не видели детей, а она с вполне довольным видом уминала тост с фасолью, кекс и мороженое, которые они откуда-то тут же ей принесли. За картошку фри она, вероятно, осталась бы у них послушницей.

— Не говори маме, что я брал тебя с собой в монастырь.

На самом деле не так уж было интересно. Сильвия знала о его приходе. Амелия заранее ей позвонила, объяснила, что Джексон занимается исчезновением Оливии, но не сказала, что послужило тому причиной. Когда сестра Михаил увела Марли, Джексон вытащил скомканного голубого мышонка, затворенного в кармане, и показал Сильвии. Он хотел вызвать шок. Джулия говорила, что Амелия упала в обморок, увидев игрушку, а за ней этого не водилось. Сильвия взглянула на голубого мышонка, ее тонкие сухие губы плотно сжались, маленькие глазки цвета тины уставились не мигая. Через несколько секунд она произнесла: «Голубой Мышонок» — и потянулась к решетке. Джексон поднес голубого мышонка поближе, и она одним пальцем осторожно коснулась его старого рыхлого тельца. По ее щеке скатилась скупая слеза. Но нет, она не видела мышонка с того дня, как пропала Оливия, и даже представить не может, почему он оказался среди вещей отца. «Мы с папой никогда не были близки», — сказала она.

— Кекс был вкусный, — сонно промямлила Марли.

У Джексона зазвонил телефон. Он взглянул на номер — Амелия с Джулией — и простонал. Он предоставил вызов автоответчику, но, прослушав сообщение, так встревожился, что съехал на обочину и прослушал еще раз. Амелия захлебывалась в рыданиях, полных глубочайшей скорби, горестных, грубых и безудержных. Джексон подумал, что умерла Джулия. Ничего не оставалось, как перезвонить.

— Амелия, дышите, ради бога, — сказал он. — Что случилось? Что-то с Джулией?

Но она лишь повторяла: «Пожалуйста, Джексон. (Джексон? Раньше она его так не называла. Слишком интимно, ему это не понравилось.) Пожалуйста, Джексон, приезжайте, вы мне нужны». А потом звонок оборвался, или, скорее, она сама положила трубку, не иначе чтобы ему пришлось ехать на Оулстон-роуд и выяснять, в чем дело. (С Джулией ведь все в порядке?)

— Папа, что случилось?

— Ничего, милая, сделаем крюк по пути домой.

Иногда Джексону казалось, что вся его жизнь — один большой крюк.

— Мы были в монастыре! — завопила Марли с порога.

— В монастыре? — рассмеялся Дэвид Ластингем.

Когда Марли пробегала мимо, он подхватил ее, подбросил в воздух, а потом прижал к себе, обнимая. «Поставь ее на землю, и я тебе так вмажу», — думал Джексон, но тут из кухни вышла Джози. В фартуке. Мать честная, Джексон никогда не видел ее в фартуке.

— В монастыре? — эхом повторила она. — Что вы там делали?

— У них был кекс, — сообщила Марли.

Джози взглянула на Джексона, ожидая объяснений, но он только пожал плечами:

— Кекс действительно был.

— И собака умерла, — сказала Марли, тут же скиснув.

— Что за собака? — резко спросила Джози. — Джексон, вы сбили собаку?

— Нет, мамочка, та собака была старая, и теперь ей хорошо в раю, — объяснила Марли. — С другими мертвыми собаками.

Марли снова засобиралась плакать (сегодня слез было предостаточно), и Джексон напомнил ей, что они видели и живого пса.

— Джокера, — просияла она. — Он был в тюрьме вместе с монахиней, а еще у них есть статуя, которая плачет, а у папы в машине лежит банка с мертвецом.

Джози с отвращением посмотрела на Джексона:

— Обязательно так ее перевозбуждать все время? — И прежде чем он успел ответить, она повернулась к Дэвиду. — Дорогой, отведи, пожалуйста, ее наверх, и пусть залезает в ванну.

Джексон дождался, пока Марли с Дэвидом — узурпатором его жизни, мужчиной, который теперь укладывал спать его дочь и трахал его жену, — поднимутся наверх, и сказал:

— Ты считаешь, это разумно?

— Разумно? Ты о чем?

— О том, что ты оставляешь незнамо кого наедине со своей голой дочерью. Нашей голой дочерью. И кстати, ты считаешь, это нормально — позволять ей одеваться, как малолетней проститутке?

Она ударила его кулаком в лицо, отреагировав с быстротой кобры. Он пошатнулся, больше от изумления, чем от боли, — удар был девчачий, — потому что за все годы, прожитые вместе, они никогда не проявляли по отношению друг к другу физической жестокости.

— Черт, а это еще за что?

— За то, что ты омерзителен, Джексон. Это мужчина, с которым я живу и которого люблю. Ты правда считаешь, что я стала бы жить с тем, кому не могу доверить свою дочь?

— Ты бы очень удивилась, узнав, сколько раз я слышал подобные заявления.

На ругань по лестнице сбежал Дэвид Ластингем с криком: «Что ты с ней делаешь?» — что показалось Джексону забавным.

— Он считает, ты пристаешь к Марли, — услужливо заявила Джози.

— Пристает? — усмехнулся Джексон. — Значит, у среднего класса это так называется?

И в ту же секунду Дэвид Ластингем, одолев последнюю ступеньку, нацелил на него небрежный, но яростный правый хук, которого Джексон никак не ожидая, но который определенно почувствовал. По правде говоря, он мог бы поклясться, что слышал, как у него хрустнула скула. Ну все, подумал Джексон, теперь я точно его убью, но тут наверху лестницы появилась Марли:

— Папочка?

Джози плюнула ему в лицо:

— Убирайся из нашего дома к едрёне матери, Джексон, и да, кстати, я же тебе не сказала: мы переезжаем в Новую Зеландию. Хотела сообщить тебе за чаем, проявить сострадание, так сказать, но ты этого не заслуживаешь. Дэвиду предложили работу в Веллингтоне, и он согласился, и мы едем с ним. Как тебе новость, а, Джексон?

Джексон припарковал «альфу» в арендованном гараже в начале переулка, ощутив обычный укол вины за шум выхлопной трубы. Он думал о Сильвии, которая отказалась от жизни, заперев себя в монастыре. Она знала больше, чем говорила, тут никаких сомнений. Но сейчас он не хотел думать о Сильвии, он хотел думать о горячей ванне и холодном пиве. Он был в ярости, что позволил Дэвиду Ластингему себя ударить. Казалось, еще больше этот день невозможно испортить, хотя по опыту Джексон знал, что любой день можно портить до бесконечности, и, чтобы доказать этот тезис, из-за гаража выскользнула темная фигура и ударила его по голове чем-то, что до боли напомнило ему рукоять пистолета.

— Да, но видела бы ты того парня, — слабо пошутил Джексон, но Джози не засмеялась.

От нее пахло фруктами и солнцем, и он вспомнил про запланированный поход за ягодами. Ее загорелые руки все были в царапинах, словно она подралась с кошками.

— Кусты крыжовника, — сказала она, когда он поинтересовался.

— Извини, они нашли мою донорскую карточку, ты там указана ближайшей родственницей. У меня всего-навсего легкое сотрясение, зря они тебя выдернули.

— Джексон, ты пролежал там всю ночь. Тебе повезло, что сейчас так тепло, представь, что было бы зимой.

Она скорее отчитывала его, а не сочувствовала, как будто он сам был виноват в том, что на него напали. На самом деле ему действительно хотелось бы увидеть того парня, потому что он был совершенно уверен, что подпортил тому физиономию. Джексону повезло: у него была хорошая реакция, и, увидев направлявшуюся к нему фигуру, он интуитивно отпрянул — в результате удар вызвал сотрясение мозга, а не расколол череп всмятку. И он успел нанести ответный удар — не четкий правый хук, не с разворота, не один из изящных приемов, которым он в свое время обучился, нет, это был автоматический грубый ответ мужика, взбесившегося в разгар субботней попойки: Джексон ударил нападавшего головой в лицо. У него до сих пор в ушах стоял шмяк, раздавшийся при соприкосновении его лба с чужим носом. Повторная травма головы не пошла на пользу, и тут он, видимо, и вырубился. Следующее, что он помнил, — это молочник, уже почти на рассвете пытавшийся привести его в чувство.

Джози отвезла его домой.

— Врач велел, чтобы со мной кто-нибудь остался на сутки, — сказал он сконфуженно, — на тот случай, если я снова потеряю сознание.

— Придется тебе найти кого-нибудь другого, — ответила она, тормозя у обочины в начале переулка.

Осознав, что все еще ждет сочувствия, в котором ему было отказано, он неуклюже выбрался с пассажирского сиденья «вольво». Такое ощущение было, что черепные кости смещаются и наезжают друг на друга, как тектонические плиты. Каждое движение болью отдавалось в мозгу. Он был серьезно не в форме.

Джози опустила стекло. На секунду ему показалось, что она вот-вот высунется и поцелует его на прощание или предложит остаться и присмотреть за ним, но вместо этого она сказала: