Беспокойный человек - Любовь Воронкова

Дед Антон живо взглянул на нее:

— Ну, и что же ты?

— Ну и что? Хотела печку истопить. Согреть их немножко!..

Дед Антон мгновенно вспылил:

— А вот уж это тебя делать не просили! Выгнала тебя Катерина? Правильно сделала! Ты бригадир, а правила нарушаешь! Сказано — к молочникам никому, кроме телятницы, не входить, а ты зачем пошла? Да еще и печку топить задумала! Это что ж, мы — свое, а ты — свое? Лебедь в облака, а щука в воду?

— Я не позволю, Антон Савельич, чтобы моих телят простужали!

— Твоих телят? А ты что за помещица такая, что у тебя — целый двор собственных телят? Они и твои, и мои, и Катеринины, и каждого колхозника одинаково.

Марфа Тихоновна отвернулась, не зная, что сказать.

— Ну, и что ты прибегла, голова? — уже мягче продолжал дед Антон. — Что делить-то? Дело общее. Берем пример с хороших хозяйств, первый опыт делаем. А кто, по-настоящему, этот опыт-то делать должен был? Ты! А приходится это делать вон кому, девчонке! Но ты же хоть не мешай, а ведь ты еще и мешаешь! А все почему? Гордость тебя заела. Делай так, как ты прикажешь. Ан иногда мы находим нужным по-другому делать. Значит, подчиняться нужно. Хочешь управлять — умей подчиняться! А вот этого ты, голова, еще и не умеешь никак.

— Что ж мне… значит, из телятника уходить? — помолчав, спросила Марфа Тихоновна.

— Никуда тебе не уходить. У Катерины восемь телят, а у тебя пятьдесят с лишним. Что ж, тебе работы мало?

Наступило неприятное молчанье. Но тут поспешила вступить в разговор бабушка Анна.

— Вот и зима наступила, — мирным, добрососедским голосом сказала она, — сейчас бы снегу побольше… — И, словно никакого раздора не было, дружелюбно спросила: — Дров-то навозили, Тихоновна?

— Маловато, — неохотно, но уже понизив голос, ответила Марфа Тихоновна, — еще возочков пять надо бы.

— И у нас маловато… маловато… Прошу, прошу старика, да ведь разве допросишься? Все некогда да некогда… Капусты много ли нарубили?

Постепенно крик перещёл в мирную беседу. Дед Антон, докурив цигарку, откровенно зевнул.

— Ох, что же это я? — спохватилась Марфа Тихоновна. — Уж ночь на дворе, а я сижу и людям спать не даю…

Она встала и поспешно направилась к двери.

— Ничего, ничего, что ж такого? — любезно возразила бабушка Анна, провожая ее. — Выспимся еще, ночь-то с нами!

— Ах ты, скажи пожалуйста! — вздохнул дед Антон. — Уж вроде и не крупное новшество в жизнь проводим, а и сколько же разговоров, да криков, да волненья! Трудно, трудно тем, кто дорогу прокладывает, как той лошади в обозе, что впереди идет…

— А ведь лошади-то соображают, — заметила бабушка Анна. — Идет, идет передом да устанет, а как устанет, так и свернет в сторону, другую вперед пропустит. Не пора ли и тебе, старик, так-то с дороги свернуть?

— Вот ноги не будут ходить, тогда и сверну. — ответил дед Антон.

И, снова улегшись, укрылся одеялом и тотчас захрапел.

Еще задолго до праздника Октябрьской революции колхозники интересовались:

— А как нынче праздник будем справлять?

Председатель, прищурившись, поглядывал на них и отвечал уклончиво:

— Посмотрим, сколько заработали. Может, еще и справлять-то будет не на что!

Но свезли хлеб государству, посеяли озимые, засыпали семенные фонды, а в кладовой еще полным-полно. В этом году хорошо досталось на трудодни, и вопрос о празднике сам собой решился.

Тяжкие ноябрьские тучи висели над деревней. Тусклые, серые стояли дни. Да и дня-то почти не было; утро еле-еле раскроется к полудню, а не успеешь пообедать, как уж и снова темно, уж и свет включай. Тяжелая грязь мешалась со снегом — ни осень, ни зима, самая глухая пора в году…

А в деревне по избам кипело веселое предпраздничное оживление. Тетка Пелагея Груздева, да вдова Марья Хомутова, да бабушка Анна Шерабурова ставили пиво. Все они славились уменьем варить пиво, вот им и поручили это ответственное дело. Василий Степаныч распорядился, чтобы пива варили побольше, — уж праздновать так праздновать! А что ж скупиться? Не бедный колхоз, не на последнем месте в районе!

Продавцу в кооперации приказали привезти хорошей колбасы, хороших селедок, хорошего вина и конфет хороших побольше. Хозяйки торопливо шили ребятам рубашки, а девушки осаждали портниху Ольгу Дмитриевну — каждой хотелось принарядиться на праздник. Анка Волнухина не нашла в своей кооперации подходящего материала и уехала за нарядами в Москву.

— А ты о чем думаешь? — опросила у Катерины мать. — Или и гулять не собираешься?

— А у меня же есть розовое, — ответила Катерина, подняв от книги глаза. — Выглажу, да и всё…

Мать с задумчивой улыбкой покачала головой:

— Ведь нужно же, чтобы дети так в родителей рождались!

Вот и отца твоего бывало еле заставишь новую рубашку надеть! — Она смахнула светлую слезу и усмехнулась: — Делай как знаешь.

Накануне Октябрьской с вечера завернул крепкий мороз. Грязь заковало так, что она звенела под копытом. И крупный снег, медленный и обильный, торжественно повис над деревней.

Настя шла из школы. Ее подружка Дуня Волнухина подставляла теплые ладони, ловила снежинки и смотрела, как они тают. А Настя была задумчива. Падающий снег, такой бесшумный, красивый и какой-то праздничный, всегда навевал на нее неясные мечты. Недавно Настя прочла сказку о Снежной Королеве, и теперь она шла и приглядывалась к пушистым звездам: какая из них королева? И сама улыбалась своей такой детской мечте…

В доме уже было все по-праздничному прибрано. На чисто промытом, еще влажном у порога полу ярко пестрели новые дорожки. В горнице на столе сверкала белая скатерть с желтой каймой. Мать, стоя у кухонного стола, готовила студень, из большого чугуна поднимался горячий вкусный запах.

Настя уже собралась подсесть к матери, поглодать косточки из студня, как вдруг увидела стоящую в горнице на диване гармонь. Гармонь эта нарядно светилась резными планками и светлым перламутром басов. Настя обрадовалась:

— А! Дядя Сергей пришел! Уже пришел! Мама, а где же он?

— Да вот, не успел появиться, уж и увели его! — весело ответила мать. — Василий Степаныч прислал. Хочет доклад делать, так нашего дядю Сергея на совет позвал.

— А он скоро придет?

— Едва ли. Тут еще кузнец, дядя Михайла, приходил. Что-то у них там сеялка разладилась. Так уж, наверно, от Сусловых прямо в кузню его утащат. Что ж, человек грамотный, умелый. Такой человек всем нужен.

— Ну что это такое! — надулась Настя. — «Всем нужен»! А как будто он нам не нужен! Так, пожалуй, завтра все люди за стол сядут, а он все будет по кузницам ходить. Хоть бы вечером-то дома посидел!

Но дяди Сергея и вечером дома не было — помогал комсомольцам делать праздничную стенную газету. Настя все поджидала его, все поглядывала в окна. А потом оделась и сама побежала в избу-читальню.

Ваня Бычков, увидя ее, закричал:

— А ну, иди-ка, иди сюда! Вот сейчас нам еще новый материал будет: пионеры в борьбе за новое воспитание молодняка. Ну-ка, садись, пиши.

Ребята за столом потеснились, освободили уголок. Ваня тотчас усадил Настю за стол, дал ей лист бумаги и перо:

— Пиши. Только красиво пиши, чтоб за тобой не переписывать!

Дядя Сергей, который в это время редактировал передовую, написанную Сашей Кондратовым, поглядел на Настю веселыми глазами:

— Вот! Давно бы тебе прийти! — и, ни на кого не глядя, сказал: — А статью о новом воспитании телят могла бы и Катерина написать. Почему вы ее не позвали? Что это, она у вас совсем в читальне не бывает, что ли?

— Нет, почему же? — возразил Саша Кондратов. — На занятия ходит. А статью она уже написала. Вот… — И передал Сергею Катеринину статью.

Сергей взглянул на написанный листок, улыбнулся:

— Твердый почерк у нашей Катерины!

— Твердый, — согласился кто-то из ребят. — И характер тоже твердый.

Настя поглядела на всех внимательными глазами — не обижают ли они Катерину — и хотя ничего неприятного не заметила, все-таки сказала на всякий случай:

— Очень даже хороший характер у Катерины!

Сергей быстро взглянул на нее:

— Ишь какая! А ты-то почем знаешь? Однако она вон как с твоей бабушкой сражается!

— Ну и что ж? — с улыбкой превосходства ответила Настя. — Бабушка-то… ее ругает… а она даже никогда и не сердится!

Сергей опустил глаза к заметке. А сквозь строчки неясно глядело на него румяное сероглазое, немножко скуластое лицо — глядело и смеялось и не давало разобрать, что написано в передовой…

Праздник начался с утра. Едва убрали скотину, едва истопили печки да вытащили из печей пироги, а уж гармонь и песни забродили по деревне.

— Ну погодка сегодня — прямо для праздничка, люди добрые! — сказала Марфа Тихоновна, придя из телятника. — Все-то блестит, все-то сверкает. Сразу и на душе повеселело!