Беспокойный человек - Любовь Воронкова

— Нет, уж ты, голова, нас не сбивай, — возразил дед Антон. — Уж взялись за новое дело, так со старым его путать нечего. А мне председателю только слово сказать, расход невелик. Он об этом и сам знает. Он у нас человек неглупый. С ним сговориться просто, дело с двух слов понимает!.. А шить-то кто эти попонки будет?

— Вот еще! — весело воскликнула Катерина. — Сами сошьем! Девчат позову, да за один вечер и сошьем!

— Принеси и мне штуки две, — снисходительно сказала бабушка Анна. — Хоть и слепа стала, а сошью.

— Спасибо вам! — сердечно поблагодарила Катерина и, веселая, несмотря на дождь и ветер, побежала домой.

На другой же день, как поставили коров на зимовку, Петр Васильич проводил в избе-читальне первое зоотехническое занятие. Все работники молочной фермы, все конюхи, все овцеводы и куроводы явились на это занятие. Никого не пришлось уговаривать, только оповестили: так давно уже в повседневной работе, в неудачах, в заботах созрело у людей чувство необходимости учиться, понимать, знать. Первым пришел дед Антон и сел в переднем углу, во главе стола. Петр Васильич благодарно улыбнулся ему. Вслед за ним притащилась Наталья Дроздова.

— Во! Глядите, а он уж тут! — удивилась она, увидев деда Антона. — Я думала: куда, старая, иду? На смех, что ли? А старик вперед меня пришел! Чего тебе учиться-то, старый кочедык? Нам с тобой в могилу пора!

— А неученые-то и там, говорят, не нужны, — ответил дед Антон, расправляя усы. — В рай и то, говорят, теперь только ученых принимают…

Собралась и вся молодежь колхоза, все комсомольцы пришли. Ни единого пустого места не осталось в избе-читальне. Не было только Марфы Тихоновны.

— Подождем? — спросил Петр Васильич.

— Да что ж она там? — раздались нетерпеливые голоса. — Послать надо за ней… Девчонки, сбегайте!

Среди девочек-юннаток, тоже пришедших на занятие, сидела Настя Рублева.

— Бабушка не придет, — сказала она, опуская ресницы, — она устала…

Негромкий говор пошел по избе. Но Петр Васильич тут же попросил тишины и начал занятия.

— А что, бабы, я гляжу, — прогудела тетка Таисья: — наш Петр Васильич совсем другой человек стал. Будто его живой водой спрыснули.

Но ее тут же кто-то толкнул в бок и сказал, чтобы она помолчала да послушала, что Петр Васильич говорит.

Тихо — в делах, в ласковых заботах, в песнях и неясных мечтах — проходили дни и вечера Катерины. В одной из книг лежал засохший цветок левкоя — желтый, прозрачный. Но Катерине казалось, что слабый аромат и прохлада звездной ночи все еще хранятся в его густых лепестках. Говорят, что человек — кузнец своего счастья. Но Катерине казалось, что она очень плохой кузнец — счастье прошло мимо рук, а она и попытки не сделала удержать его… Огорчала ее и Марфа Тихоновна: она по-прежнему еле-еле отвечала на ее поклоны.

— Смирится, смирится! — убеждала Катерину Анка. — Не век же молчать, ведь на одной работе работаете. А ты тоже на нее не сердись. Ну что — старуха ведь. Лишний раз поклониться — голова не отломится!

— А я и не сержусь на нее, — отвечала Катерина, — я и никогда на нее не сердилась… Я ее даже как-то жалею.

— Ну и помиритесь! Еще и дружбу заведете!

— Да, я надеюсь…

Но пришел час, и эти Катеринины надежды разбились, как волна о камень.

Еще с вечера начало крепко примораживать. Полетел снег. Резные косматые снежинки, гонимые ветром, невесомо ложились на твердую землю.

— Смотри, Катерина, — предостерегающе сказала бабушка, — мороз сегодня будет как следует. Выдержат твои-то?

— Выдержат, — ответила Катерина, — привыкли уже. Да ведь у них и не так холодно — надышали.

Но перед тем как лечь спать, она вышла на крыльцо, постояла… Морозно!

Легла, а заснуть не могла. Первый осенний мороз… Повернулась на один бок, повернулась на другой… и встала.

— Ты куда? — спросила мать.

— Пойду телятам попонки надену, — ответила Катерина, торопливо одеваясь при свете побелевших окон, — а так что-то мне боязно…

— Ох, нажила заботу! — вздохнула на печи бабушка. — И все сама себе… Ведь никто не просил!

Катерина вышла на улицу. Все кругом смутно белело. Выпал снег. Катерина быстро зашагала к скотному, в большую деревню. Лишь подойдя к оврагу, она издали увидела в окошках своего телятника свет.

«Что такое? — с тревогой подумала она. — Там ведь и проводки-то нет! Неужели я лампу оставила? С ума сойти!.. Или это мне чудится?»

Катерина припустилась бегом. Поднимаясь к скотному, она убедилась, что свет в телятнике действительно горит. Катерина, задохнувшись, вошла в тамбур и рванула дверь. Дверь оказалась отпертой. В телятнике горела лампа и топилась печка. Дроздиха поправляла и подкладывала дрова. Возле нее, опершись на кочергу и глядя в огонь, стояла Марфа Тихоновна.

— Что это? — задыхаясь от бега и от гнева, еле вымолвила Катерина. — Почему?..

Марфа Тихоновна и Дроздиха разом обернулись к ней.

— Ну зачем же вы это делаете?! — закричала Катерина.

И, не найдя больше слов, она решительно подошла к Дроздихе, отняла и отбросила из ее рук полено, которое та собиралась сунуть в печку. Быстро оглянувшись, она схватила бадейку, из которой поила телят, выбежала на улицу, зачерпнула в пруду воды и, вернувшись, выплеснула воду в разгоревшуюся печку. Зашипели, затрещали дрова, густой дым ринулся в трубу.

И лишь теперь все трое посмотрели друг на друга. Первой опомнилась Наталья.

— Вот так бешеная! — изумленно сказала она. — Во как командует!

Марфа Тихоновна глядела на Катерину огненным взглядом. Но Катерина, сама рассерженная, твердо встретила этот взгляд.

— Вы зачем же пришли сюда, Марфа Тихоновна? — сдерживаясь, чтобы не кричать, сказала Катерина. — Зачем вы сюда пришли, да еще и хозяйничаете?

— А ты кого выгоняешь? — резко ответила Марфа Тихоновна. — Я кто здесь? Может, я уж и не бригадир в телятнике?

— А мне все равно, кто вы. Есть правила, им и подчиняйтесь, — так же резко возразила Катерина. — За этих телят я отвечаю, а не вы. Зачем же вы мне мешаете? — И, захлопнув печку, холодно заявила: — Уходите, Марфа Тихоновна, здесь посторонним находиться воспрещается.

Марфа Тихоновна, грозно блеснув глазами, повернулась и молча вышла. Дроздиха, подобрав оставшиеся поленья, поспешила за ней.

Катерина плотно закрыла за ними дверь. Потрогала печку: нет, не нагрелась еще. И вдруг, не выдержав внутреннего напряжения, оперлась на телячью клетку и заплакала.

В клетках то тут, то там завозились телята. Один встал, отфыркиваясь спросонья.

— Вот и теляток перебудили, — прошептала Катерина, утираясь концом платка.

Катерина заботливо осмотрела стены — не выступила ли где сырость от внезапного тепла. Но она пришла вовремя: температура в телятнике была низкая — пять градусов ниже нуля.

— Что делают! — всхлипнула Катерина от горя и негодования. — Вот проспала бы, и напустили бы мне сырости!.. А уж где сырость, там и болезни, разве я не знаю! Ну что им надо? Что им не терпится! Я вот деду Антону скажу!

Еще раз взглянув на градусник, Катерина пошла в кладовку за попонками. Ночь холодает. Лучше одеть телят, будет спокойнее.

— Как будто я без них не знаю, что телята озябнуть могут! — всхлипнув в последний раз, горько упрекнула она.

Марфа Тихоновна забыла, что уже полночь на дворе. Она даже не взглянула в окно деда Антона — есть у него свет или нет, — но взошла на крыльцо и громко застучала в дверь.

Бабушка Анна торопливо соскочила с лежанки и включила свет. Дед Антон высунул голову из-под одеяла:

— Что там такое?

И тотчас, встав с постели, принялся торопливо одеваться: если будят среди ночи, значит что-то на скотном случилось.

Бабушка Анна впустила Марфу Тихоновну, с удивлением и тревогой поглядывая на нее. Марфа Тихоновна, бледная и гневная, поклонилась, войдя, и тут же обратилась к деду Антону:

— Антон Савельич, ты мне скажи: я бригадир или нет? Или я и вправду посторонний человек в телятнике? Но если я посторонний человек, то за что же вы мне трудодни платите? И за что же вы меня на доску почета пишете? А если я бригадир, то как же смеет каждая девчонка, которая только вчера наш порог переступила, как она смеет меня из телятника выгонять? И что же ты за хозяин такой на скотном, если своих бригадиров так обижать позволяешь?

Он слушал, покачивая головой, и недовольно крякал.

— Ну, а чего кричать-то, голова? — наконец прервал он Марфу Тихоновну. — Сама же ты и виновата. Ну, а зачем тебя леший к ней в телятник понес? Чего ты там забыла?

— Да ведь не могу же я спокойно смотреть, как телята гибнут! Это ты можешь, а я не могу! — снова закричала старуха. — Ведь мороз на улице, снег выпал! А они, такие-то маленькие, в нетопленом телятнике стоят!.. Это у тебя сердце каменное, а я не могу!